Легионы просят огня (СИ) - Врочек Шимун (онлайн книга без .txt) 📗
Удар. Столкновение.
Грохот такой, что вот — вот лопнут барабанные перепонки… Я открываю рот и ору вместе с легионерами, чтобы не оглохнуть.
Аааааа! ААААааааААа!
Скрежет металла. Вопли раненых.
Квинтилий Вар, мимо которого бегут легионеры. Лицо Вара — с наползающей на него тенью орла.
Акулы рвут тело человека, выброшенного за борт. Бурлящая вода, в которой расплывается облако крови.
Разорванные конечности. Истрепанные, белесые обрубки плоти.
Квинт задумчиво смотрит на это, перевесившись с борта либурны. Да, это отличается от того, чтобы бросить в воду куски козлятины. Не сильно, но отличается.
— Пираты, — подходит триерарх, чешет подбородок. — Совсем недавно прошли. Этот, наверное, лишний был. Больной или бедный.
Недавно?
— Тогда почему мы их не видим? — спрашивает Квинт.
Грек пожимает плечами. Квинт щурится. «Как будто ты не знаешь. Ты же сам — такой же пират», думает он.
Гемы на отличных конях. Стена всадников приближается.
Я уже вижу бронзовые пряжки конской сбруи.
Я вижу — движутся мышцы под лошадиными шкурами. Оскаленные пасти, из которых капает слюна.
Серые комья грязи летят из‑под копыт.
Огромные и страшные, они приближаются. Один из всадников вырывается вперед… Скачет перед строем.
Я сглатываю. Проклятье!
Предчувствие пронзает меня, пробегает как разряд молнии — от затылка до пяток.
На всаднике — маска римского кавалериста. С детским выражением на отполированном лице. Серебряная маска.
Это Арминий.
Убийца брата. Брат. Римлянин. Варвар.
Германцы скачут стеной. И вроде бы стена уже должна сбавить ход, чтобы не раздавить первые ряды легионеров… но она не сбавляет. Совсем. Кони роняют пену. Варварские лица в шлемах римского образца — но дешевых, бронзовых — кажутся жестокой шуткой.
Сверкают клинки. Всадники вдруг опускают копья. Нестерпимый блеск металла.
— Легат! — кричат мне. — Осторожнее! Легат!
Коричневая шкура лошади.
Еще немного и меня снесет, раздавит копытами…
Удар.
Поток конской массы. Тысячи ног. Тысяча лошадиных морд. Тысяча морд не лошадиных.
Германцы — светловолосые и рослые, с яростными светлыми глазами.
Они на крупных испанских лошадях. Которых дали им мы, римляне — вместо германских коней, плохих и низкорослых.
Великаны.
Пешие германцы бегут рядом со всадниками, держась за гривы коней. Такая хитрость увеличивает ударную мощь когорты в два раза минимум. Только гемы на такое способны.
Кровь хлещет и пенится. Удар конской массы сворачивает когорты. Стон и грохот.
Проклятье!
В полной тишине я вижу летящие от копыт комья грязи. Разверстые пасти коней и людей. Клочья пены.
Беззвучно храпящих коней.
Момент, когда все зависло на волоске и сейчас все рухнет.
Момент необратимости.
Ethos Аристотеля. Выражение незрячих глаз Язона — за миг до того, как на него обрушится старый «Арго»…
Кажется, мгновение назад все еще можно было исправить. Что варвары, приближающиеся к нам на хрипящих и роняющих пену конях — идут к нам на помощь.
А не убивать нас.
Копыта бьют. Грязь летит — крупными комьями, я вижу, как они плавно летят в неподвижном стеклянном воздухе.
Глухота.
Мой кошмар наяву. Тогда, после пожара в бабушкином доме, когда меня задело упавшей с неба горящей доской, я лежал в затемненной комнате. Руки замотаны бинтами, пропитанными желтой мазью.
И я ничего не слышал.
Совсем.
Германские когорты врезаются в ряды легионов, сминают наш строй, опрокидывают фланг. Кровь льется. Легионеры падают под копыта, словно подкошенные. Гемы топчут их конями.
Нас предали.
Германцы вопят. «Ти — ваз! Ти — ваз!» Не ожидавшие предательства, легионы дрогнули, начали терять единство и уверенность.
— Спасайся, кто может! Предательство! Окружили, окружили!
Война — это беспомощность.
Я стою и смотрю, как наши союзники (бывшие!) разламывают, топчут наш строй. Гемы орут. Они осмелели. Даже те, что недавно бежали от наступающих когорт, возвращаются и нападают снова.
Легионеры умирают.
«Мулы» дрогнули и побежали.
Ужас вокруг.
Я не знаю, почему так происходит.
Никто не знает, думаю.
Вот жил себе человек. Римлянин. Достойный человек, любой скажет. Соблюдал обряды, чтил богов, не обижал жену и детей, заботился о родителях.
И вдруг — перестал быть достойным.
Вот так, мгновенно. Сорвался. Был достойный римлянин, и не стало. Гай Марций Кориолан был настолько обижен народом Рима, что при всей своей чудовищной гордости переметнулся к вольскам и вместе с ними пошел на родной город.
Предательство.
Откуда это в людях?
Кровавая баня продолжается. Это, видимо, момент намазывания на тело оливкового масла… прежде чем его соскрести — только в этом случае его сдирают вместе с кожей.
У меня перед глазами: море, полное трупов. Клубы крови, в которых мелькают оторванные руки, ноги, головы… тела.
И темно — белесые, стремительные тени проносятся, пронизывают красноватую мглу.
Акулы.
Острые ряды зубов. Смертоносные конусы. Равнодушные, стеклянные глаза…
Легионы едва держатся. Только многолетняя выучка не позволяет им разбежаться в панике. И тот факт, что отступать нам некуда.
Мы — в самом центре Великой Германии.
Это какая‑то ошибка, думаю я. Это не Арминий. Это не мой брат.
Мой брат — римлянин.
А не это кровавое чудовище с серебряным лицом.
Глава 14. Паника
Мы умираем.
Чтобы понять это, не нужно хорошего образования или чтения древних философов на ночь…
Вполне достаточно смотреть и — видеть.
Чрево Юноны, не нужно даже гаданий!
Мы ждем. Древние буки тянут к нам корявые черные ветви.
В деревьях спрятались и ждут нашей крови гемы с иссиня — белыми лицами и мертвыми серебристыми глазами. Выходцы из Преисподней.
Великаны.
Мы умираем.
Что ж… вся ночь впереди. У нас еще будет время поумирать.
— Приготовиться! — орет центурион. Я вздрагиваю, поднимаю взгляд. Повожу плечами.
Холодно.
— Равняйсь! Смирно! — центурион идет перед когортой, оглядывает «мулов». Голова у него забинтована, багровое пятно расплывается на грязновато — белой ткани. — Выпрямиться, коряга. Ты — выше щит! Ты — шаг назад, держи ровнее… Ты — меч подними, локоть ниже. Да — да, тебе говорю, кодекс коринфский!
«Кодексом» в Риме называют глупого человека, а коринфский — это, видимо, собственное изобретение центуриона.
Он доходит до крайнего в первом ряду, разворачивается на пятках. Орет:
— Молитву! Начи — най!
— Это мой меч, — гудит строй. Привычные слова успокаивают, дают уверенность. — Таких мечей много, но этот меч — мой.
Слова «молитвы меча» действуют и на меня.
Мне гораздо лучше.
— …мой меч — это мой брат, — повторяю я вслед за «мулами». Меня пронзает насквозь, словно гигантская ржавая игла, во все небо прошла сквозь мое сердце — и теперь болтается. Задевает что‑то внутри. И каждый раз меня словно заново пронзают насквозь.
Луций. Арминий. Брат.
Предатель.
Стискивает горло.
Чтобы отвлечься, я пытаюсь думать о другом.
— Откуда взялась эта молитва? В других легионах, насколько знаю, ничего подобного нет.
Тит кивает.
— Был один центурион… Очень крутой. Мы его называли Цербером — потому что у него на спине была татуировка адского пса. С противной такой мордой, почти как у него самого. В шипастом ошейнике. Цербер очень гордился этой псиной. Там еще надпись «semper fi». Всегда верен.
