Ведьмаки и колдовки - Демина Карина (чтение книг .txt) 📗
— Этот нелепый конкурс скоро завершится, моя любимая. — Его высочество завладели ручкой, оторвав ее от орденов, что с точки зрения сороки, которая подобралась совсем уж близко, было очень даже правильно. Сороку манили алмазы.
А вот люди, к этим алмазам привязанные, были определенно лишними.
— Скоро мы будем вместе. — Матеуш гладил тонкие пальчики, не забывая каждый целовать. — Обещаю…
Себастьян терпел.
Он чувствовал, что терпения его хватит ненадолго… и что амулет, пусть и защищавший честь девичью от посягательств его высочества, вовсе был не способен избавить от компании оного…
Ненаследный князь вздохнул.
— Вы так переживаете, моя дорогая. — Рука Матеуша, по-хозяйски лежавшая на талии панночки, оную талию нежно погладила, а заодно уж подтянула платье, чтобы из-под розового подола его выглянули точеные ножки в розовых же чулочках.
— А то, — буркнул ненаследный князь, ерзая и проклиная того, кто придумал, что лавочки в Гданьском парке надобно ставить узкие, такие, чтоб еле-еле двое вместились…
Сорока подобралась ближе.
— Дорогая, вы столь сегодня молчаливы… — Матеуш руку отпустил, но ровно затем, чтобы потянуться к ноге, которую он попытался забросить себе на колени.
— Это от скромности.
Ногу Себастьян пытался отвоевать, с трудом сдерживаясь, чтобы не пнуть королевича.
И материться нельзя.
Прекрасные провинциальные панночки, в королевича влюбленные, не матерятся…
…во всяком случае, вслух.
— О, ваша скромность, дорогая Тиана, заслуживает всяческого уважения… — Нога таки оказалась на коленях его высочества, и вторая тоже.
Туфельки упали на траву.
…а панна Клементина, к оным свиданиям относившаяся неодобрительно, вмешиваться не станет. Жаль. Сейчас Себастьян рад был бы ее видеть.
— …с преогромною печалью вынужден признать, что современные девицы знать не знают, что такое скромность… — Матеуш ножки гладил, и рука его всякий раз поднималась выше и выше…
Подол сползал.
Панночка Тиана неудержимо краснела.
Себастьян держался.
Сорока, встав в шаге от лавки, глядела на башмачки… и на орден… и вновь на башмачки…
— А вы, моя дорогая… столь очаровательно невинны…
— Пока еще. — Тиана решительно убрала королевскую руку от подвязок. А второй амулет нащупала, убеждаясь, что тот пока на месте. Нагрелся, но и только.
— О… я вас смущаю?
— А то… вот у нас в Подкозельске…
— Какой достойный город…
— …не принято, чтоб девку и до свадьбы… развращали…
— Еще нет, — с придыханием произнес Матеуш, решительно взявшись за подвязку. Стягивал он ее медленно и не спускал с панночки внимательного холодного взгляда.
В обморок упасть, что ли?
Себастьян уже почти было решился, когда сорока вдруг зашипела и распахнула веера крыл.
— Назад! — Себастьян, стремительно меняясь, рухнул на землю, увлекая за собой королевича. Он подмял Матеуша, вдавив в траву.
И острые птичьи перья увязли в чешуе.
— Что…
— Лежать! — рявкнул Себастьян, с немалым удовольствием сжав королевское горло, из которого вырвался сдавленный крик. — Молчать!
И крылья распахнул, закрывая его высочество, которое, впрочем, вряд ли по достоинству оценило подобную заботу.
Сорочьи перья вызывали нестерпимый зуд. И значит, отравлены… вот только вряд ли яд смертельный. Зуд постепенно сменялся онемением. Парализующий? Похоже на то…
А до полнолуния еще два дня. И пусть луна, налитая, желтая, повисла на небе сырною головкой, но все ж таки два дня…
…зачем тогда сегодня?
…или со сроком ошиблись…
…сорока не исчезла. Себастьян слышал металлический шорох перьев, и шипение, и клекот, который лишь отдаленно можно было принять за птичий.
— Что… пр-р-роисходит? — К чести его высочества, спросили они шепотом, но и шепот этот был по-королевски холоден. Прямо-таки нехороший шепот.
— Покушение на убийство происходит, — отозвался Себастьян, пытаясь вывернуться.
Остатки платья мешали.
— И кого убивают? — Матеуш смотрел так, что поневоле вспоминалась плаха.
— Вас… и меня заодно. Точнее, скорее всего, меня… на вас у них другие планы.
Сорока, вернее, то, что ею притворялось, замерла.
Диковинная тварь, в которой от птичьего остались кожистые складчатые крылья, поросшие серебристыми иглами. Горбатая спина. И задние лапы с длинными, острыми с виду когтями. Покатый киль, на котором кожа продралась, и сквозь прорехи выглядывали серые мышцы. Гибкая шея, змеиного вида, для вящего сходства покрытая мелкой чешуей. И костистая, вполне сорочья голова с тяжелым клювом.
— Гадость какая, — произнес королевич, переворачиваясь на живот. Выбраться из-под полога Севастьяновых крыльев, вовсе не предназначенных для того, чтобы прятать под оными венценосных особ, он не пытался.
Сорока же, заслышав голос, дернулась и вперилась в Себастьяна немигающим взглядом красных глаз. Определенно, гадость… какая… неживая какая гадость…
Пахнет от нее характерно весьма, мертвечинкою.
— Мы так и будем лежать? — Его высочество взгляд сороки выдержали.
— А что вы предлагаете?
Себастьян чувствовал, что малейшее движение вызовет новый дождь из серебряных игл. А становиться мишенью ему не хотелось.
— Для начала предлагаю представиться. И объясниться.
Вот объясняться у ненаследного князя вовсе желания не было. Да только противиться прямому приказу он не был способен. И, почувствовав, как медленно стягивает горло невидимая удавка клятвы, проклял тот день, когда в голову его пришла мысль стать знаменитым.
…о да, после нынешнего дела он будет так знаменит, что дальше некуда.
— Старший актор познаньского воеводства, — сипло произнес Себастьян. — Ненаследный князь. Себастьян Вевельский.
Тварь раскрыла сорочий клюв, издав низкий скрежещущий звук, который ударил по нервам.
— На задании нахожусь. — Себастьян напрягся.
Если вытянуть руку…
…далековато.
…зацепить бы ее когтями…
…все одно далековато…
Он высунул кончик хвоста и пошевелил… иглы отрывались от твари с тихим звоном… и меткая же! Две вошли в хвост, заставив Себастьяна зашипеть от боли.
Хвост он подобрал и серебристые иглы, на две трети вошедшие в плоть, вытащил зубами.
— Ненаследный князь, значит, — пробормотали его высочество, подбирая с земли розовую ленточку, кажется не так давно украшавшую рукав. — Актор…
— Актор…
Себастьян, поглаживая кончик хвоста, испытал преогромное желание крыло приподнять. Он чуял, что тварь своего не упустит… нет, абстрактно и по-человечески королевича было жаль, но себя — куда как жальче… а Матеуш вертел обрывок ленты в пальцах и хмурился.
Очень так выразительно хмурился.
Тварь же, верно притомившись, легла на дорожку, распластала тонкие крылья… ждет кого-то? Хозяйку? Или помощь?
Как бы там ни было, но с тварью следовало разобраться как можно скорее…
Верткая.
Но тупая… и сорока, несомненно, сорока… бусину блестящую нашла и уставилась, любуясь, дотянулась когтистою лапой, к себе подгребла.
— Орден дайте, — велел Себастьян.
— А ты наглый. — Его высочество явно не были настроены раздавать награды. — Может, тебе сразу и памятник? Конный?
— Сразу не надо.
…Себастьян подозревал, что если и случится ему обзавестись памятником, то стоять он будет исключительно на его, Себастьяна, могиле. А потому, конный или нет, но вряд ли порадует.
— А орден все-таки дайте… отвлечь надо.
К счастью, его высочество спорить не стали, отстегнули тот самый, Драконоборца, за заслуги перед отечеством полученный — знать бы еще за какие, — и сунули в руку Себастьяну.
Орден был колюч и неудобен, но, надо сказать, выглядел красиво. Кое-как примотав атласную ленту к хвосту, Себастьян орден выкинул на травку.
Тварь дернулась.
Зашипела.
И иглы, покрывавшие тощее ее тело, угрожающе поднялись.
— Это где ж такие водятся-то? — поинтересовался Матеуш, который чувствовал себя крайне неудобно. Во-первых, земля была жесткой и холодной, трава, ее покрывавшая, мокрой. Во-вторых, на него, Матеуша, покушались, что в общем-то не было чем-то новым или удивительным, но до сего дня покушения обставлялись как-то более прилично. В-третьих, девица, которую Матеуш прочил в фаворитки, оказалась вовсе не девицей…
