Реальность сердца (СИ) - Апраксина Татьяна (книги онлайн без регистрации .txt, .fb2) 📗
— Господин Гоэллон, вы несправедливы. Нам всем и страшно, и тягостно, а потому и нельзя грустить, — ответил Фиор, глядя в бокал, до краев наполненный темным густым вином, и протягивая юноше второй. Саннио, озадаченный этим парадоксом, молча принял бокал и принялся в очередной раз разглядывать своих соратников. Вот Бертран Эвье, недавно вернувшийся с войны на севере, светловолосый, но смуглый, как огандец или керторец. Впрочем, единственный керторец — Флэль — как раз светлокожий и с пепельными волосами, только ресницы и брови темные. Бертран грызет зубочистку, раскачиваясь на стуле, Кертор стоит рядом, то и дело громко, выразительно вздыхая. Элегантный, изящный, в превосходно сидящей камизоле и узких облегающих штанах. Щеголь, но вовсе не пустышка. Бертран же — с виду обычный вояка, во время северной кампании именно он был правой рукой герцога Гоэллона; парадный мундир ему удобен и привычен.
Рене беседует с Бернаром, и трудно представить себе двух менее похожих людей. Высокий, гибкий, стройный Рене и широкоплечий основательный Кадоль. У Рене лицо выразительное, по нему слишком легко читать, а Бернар только иногда позволяет догадаться о своих мыслях: когда ему этого хочется. У Рене роскошный кафтан: шелк оттенка «зимняя хвоя», по нему шитье красным золотом; а Бернар в своем серо-черном платье мог бы затеряться среди небогатых купцов. Богатый плащ с серебряной вышивкой он оставил внизу вместе со шляпой. Сорен Кесслер, неугомонное пламя, от которого, кажется, скоро останется лишь легкий пепел — бруленец не отходит от Реми ни на шаг со дня освобождения, и, кажется, вовсе забыл, что такое сон. Рядом — Гильом Аэллас; по сравнению с ним Сорен кажется еще более тонким и хрупким, похожим на свечу: белое прозрачное лицо, пламенные блики в волосах. Гильом, положив ему руку на плечо, что-то мягко, но настойчиво выговаривает, словно отец или заботливый дядюшка.
Господин Ларэ, стоящий напротив Саннио. Заметно неправильное, слишком тяжелое лицо, и это вызывает щемящую досаду: ему бы хоть чуть больше той красоты, которая досталась родичам по материнской линии; и на этом лице — невозможные, нечеловеческие яркие сапфировые глаза в окружении длинных золотых ресниц, заставляющие вспомнить рассказы о короле Аллионе. Привычная грустная складка у губ, неброское зеленое платье с узкой золотой полосой отделки на рукавах и по вороту. Даже здесь, среди друзей, Фиор кажется слишком одиноким…
— Пейте вино, господин Гоэллон, — заметил слишком пристальный взгляд Ларэ. – Дальше нам слишком часто будет не до вина, не до смеха. Вы еще будете вспоминать этот день.
— Называйте меня по имени, — тихо попросил Саннио, и невольно добавил. — Если это вам не покажется излишней фамильярностью.
— Ну что вы, Алессандр. Благодарю. Вы мне не откажете в этой же любезности?
— Нет, конечно же, нет… — Рядом с Ларэ он всегда терялся и невольно вспоминал первые дни с герцогом Гоэллоном: тогда тоже казалось невозможным найти верный тон, правильные слова. — Ваше здоровье!
— Герцога Алларэ и вашего дяди, — добавил Фиор.
— Жаль, что не вы наследник, — ляпнул вдруг Саннио, ляпнул — и прикусил язык, но уже было поздно.
— Простите, Алессандр? — Синеглазый бастард изумленно воззрился на него. — Я вас не понимаю…
— Мне кажется, вы очень похожи на короля Аллиона, — заливаясь румянцем, объяснил молодой человек.
— Благодарю, вы чрезмерно добры, — теперь покраснел и Ларэ. — Когда вы увидите принца Элграса, поймете разницу между нами.
— Он не такой стеснительный? — кажется, в вино что-то подсыпали… хотел же сказать «скромный»!
— Да уж, этой черты он лишен, — улыбнулся, качая головой, Фиор. Кажется, бестактности он не заметил, хотя с господином Ларэ нельзя было за подобное поручиться.
— Я… я прощу прощения! Еще одна мимолетная, грустная улыбка и прямой, все понимающий и прощающий, взгляд. Ларэ медленно поднял руку и коснулся плеча Саннио мягким, очень деликатным жестом.
— Не нужно, Алессандр. Я вас понимаю. Этот день и мы здесь… — Ларэ не закончил фразу, да и не нужно было; так даже лучше. Саннио опустил голову, пытаясь как можно крепче удержать в памяти все детали мозаики. Голоса, слова, смех и удивленные восклицания, звон бокалов, цвета, запахи, обстановку — каждую частицу происходящего. Еще несколько минут, и все кончился. Все разойдутся, чтобы заняться общим важным делом, общим — но каждый будет играть свою роль, выполнять свою часть замысла, и, может быть, уже никогда они не соберутся вот так, вместе… кто-то погибнет, кто-то уйдет.
Странное, терпкое и сладкое, горькое и звонкое ощущение безвозвратно уходящих бесконечно ценных мгновений. Острое — до боли в груди, до слез под плотно сжатыми веками…
— И мы здесь, — повторил он, усилием воли заставил себя вскинуть голову и открыть глаза. Ларэ молча кивнул.
— Господа, в десять часов прошу вас собраться здесь же или сообщить, если это окажется невозможным, — заявил Рене, выйдя на середину комнаты. — Позвольте вас поблагодарить.
— За восемь дней вы добрались сюда из Сеории?
— Не вижу ничего удивительного в том, чтобы за восемь дней проехать около двухсот миль, это расстояние можно преодолеть и вдвое быстрее. Я же ехал несколько кружным путем. Вас не так уж просто было найти.
— На это и рассчитывал, герцог, — Эмиль смотрел на мужчину, сидевшего на кровати с большой миской черешни в руках. — Но вам удалось…
— Это не повод для удивления. Вот если бы я не узнал своего человека, встретившись с ним нос к носу — вы могли бы озадачиться. И то, что вы оказались именно на тенистых берегах благословенной Виены, тоже вполне ожидаемо. Черешня здесь отменная, правда?
— У меня не было другого выбора. Нас искали по всему Брулену.
— Я ведь и не говорю, что вы сделали ошибку, — очередная глянцево блестящая сочная ягода отправилась в рот. — Вы с Готье поступили совершенно верно. Я вам очень благодарен, Далорн. И за спасение принца, и за спасение Керо. Мне даже неловко просить вас о помощи… Далорн сжимал и разжимал сомкнутую кольцом дверную пружину. Лубок с руки сняли только позавчера, и запястье до сих пор ныло, особенно под утро. Тугая повязка не унимала эту нудную, тягучую боль — требовалось время. Пальцы слушались куда хуже, чем нужно, вот и приходилось их разминать. Герцог Гоэллон явился пару часов назад в сопровождении одного из эллонцев отряда Готье. В первый момент Эмиль не поверил своим глазам, но пришлось прикрыть их ладонью, сложенной козырьком, и убедиться — да, это не видение; а потом со ступенек слетела Керо, и тут уж было не до сомнений. На несколько минут Далорном овладела темная, глухая ревность: его драгоценная невеста обнимала эллонского герцога, судорожно вцепившись пальцами в рубашку, прижималась щекой к груди, и, кажется, даже плакала. Потом он заметил и другое: рука герцога Гоэллона едва касалась плеч Керо, и короткий поцелуй в лоб был скорее уж по-отечески теплым, нежели страстным. Злость улеглась так же быстро, как и поднялась в душе темным облаком.
— Ну-ну, милая моя, я тоже рад вас видеть… Мы поговорим после, хорошо? Идите, вам нужно успокоиться.
Девушка, кажется, обиделась — судя по вздернутому носику и нарочито спокойной походке, которой она прошествовала мимо и вверх по лестнице, в свою комнату. Эмиль вздохнул и шагнул навстречу герцогу Гоэллону, стараясь не выдавать своего удивления. Короткое рукопожатие. Двое огандцев-приказчиков, хмуро следивших за сумятицей во дворе, убрали оружие и отправились по своим делам. Всего таких молчаливых наблюдателей в этом доме было не меньше двух десятков. Подмастерья красильщиков, приказчики, слуги и даже конюхи служили синьору Лудовико Павезе — «дядюшке Павезе», почтенному торговцу тканями, — во многих ипостасях. Любой из них дрался немногим хуже Далорна, а что они еще умели, он мог только предполагать: взломать самый хитрый замок, проследить за опытным заговорщиком, подслушать любую беседу… Половину из них знали в Брулене под другими именами и считали за своих, с членами Лиги свободных моряков они были на «ты» и вместе обделывали многие интересные дела. Эмиля они слушались, потому что так велел хозяин, но приглядывали и за ним — алларец подозревал, что по приказу все того же Павезе. Торговец тканями был хитер, предусмотрителен и полностью не доверял никому, хотя с Эмилем его связывали пять лет дружбы, а в этом доме он не раз находил приют и помощь. Посторонним же — и Шарлю Готье, и его людям, и тем, кто приезжал вместе с ними, — здесь доверяли весьма условно. Улыбались, обнимались и, по местному обычаю, крепко целовали «дорогих гостей» в обе щеки, но глаз не спускали ни днем, ни ночью. Даже кухонные мальчишки таскали за голенищем сапога длинный тонкий нож, а интересовали их вовсе не только бадьи с водой и тарелки. Брали их не с улицы, а из семейств, входивших в большую семью Павезе, которая, в свою очередь, входила в клан Кампори, а тот — в Семь Кланов.
