Сарантийская мозаика - Кей Гай Гэвриел (читать книги полные .TXT) 📗
И птицы ему не принадлежали по-настоящему, не так ли? Но если это так, то как их можно назвать? И где Линон, и как он мог услышать ее голос сегодня утром из такой дали?
И что он делает в саду, дрожа от холода, без плаща и без палки, в ветреный, холодный, осенний день? По крайней мере, он надел сапоги.
Он вернулся в дом, послал недовольного Кловиса к сосе-ду-фермеру Силавину с просьбой и все-таки последовал общему совету птиц.
Он не мог говорить с друзьями о том, что его тревожило, но иногда беседа о других вещах, любых других вещах, сами звуки человеческих голосов, улыбка Кариссы, мягкий юмор Мартиниана, общее тепло очага, постель, предложенная ими для ночлега, утренний визит на шумный базар...
Философия может служить утешением, попыткой объяснить и понять место человека в творении бога. Но она не может помогать всегда. Бывают моменты, когда утешение можно найти только в женском смехе, в знакомом лице и голосе друга, в передаче друг другу сплетен о дворе антов, даже в чем-то совсем простом — в миске горохового супа, съеденного за столом вместе с другими людьми.
Иногда, когда тени полумира подползают слишком близко, человеку необходим мир.
Он расстался с Силавином у городских ворот, поблагодарил и направился к дому Мартиниана. Близился вечер. Его радушно приняли, как он и предвидел. Он редко приезжал к ним, он жил за стенами города. Его пригласили переночевать, и друзья сделали вид, будто он оказывает им большую честь, принимая приглашение. Они видели, что Зотика что-то тревожит, но — как друзья — они никогда не расспрашивали его, только предлагали то, что могли, а это в тот момент было очень много.
Ночью он проснулся в чужой постели, в темноте, и подошел к окну. Во дворце горели огни, на верхних этажах, где должны находиться комнаты юной царицы, живущей в осаде. Кто-то еще не спит. Не его забота. Взгляд его перенесся дальше, на восток. В ту ясную ночь над Вареной светили звезды. Они расплывались перед его глазами, когда он стоял там, обнимая воспоминания, словно ребенка.
Глава 5
Они долго шли, и мир вокруг постепенно становился все более знакомым, по мере того как туман рассеивался. И все же, несмотря на заново проявляющуюся обыкновенность, думал Криспин, ландшафт изменился так, что он не в силах его описать. Там, где у него на шее прежде висела птица, ее отсутствие ощущалось как тяжесть, как ни странно. В полях снова появились вороны, ближе к лесу, а в кустарнике к югу от дороги они слышали голоса певчих птиц. Мелькнул рыжий мех лисы, хотя им не удалось увидеть зайца, за которым она гналась.
Они сделали привал во второй половине дня. Варгос снова развернул еду. Хлеб, сыр, эль для каждого из них. Криспин жадно пил. Он смотрел вдаль, на юг. Снова стали видны горы, просветы в тучах над ними синели, а на пиках лежал снег. Свет, полосы цвета снова возвращались в этот мир.
Он почувствовал, что Касия смотрит на него.
— Она... эта птица умела говорить, — сказала она. На ее лице отражался страх, хотя его не было в лесу, в сером тумане на поле.
Криспин кивнул. Он приготовился к этому, пока они шли молча. Он догадался, что этот вопрос будет задан, что он должен быть задан.
— Я слышал, — ответил он. — Она разговаривала.
— Как, господин?
Варгос наблюдал за ними, держа в руке флягу.
— Не знаю, — солгал Криспин. — Эта птица была талисманом, ее мне подарил человек, о котором говорили, что он алхимик. Мои друзья хотели, чтобы я взял ее с собой как оберег. Они верят в те силы, в которые не верю я. Не верил. Я... почти ничего не понял из того, что произошло сегодня.
И это не было ложью. Это утро уже казалось воспоминанием о том, как туман укутал их вместе с неким существом в Древней Чаще, которая была больше целого мира, больше его понимания мира. В его воспоминаниях сохранился лишь один яркий цвет — красная кровь на рогах зубра.
— Он взял ее вместо... меня.
— Он еще взял Фара, — тихо произнес Варгос и закрыл флягу пробкой. — Мы сегодня видели Людана или его тень. — На его покрытом шрамами лице отразилось чувство, очень похожее на гнев. — Как после этого поклоняться Джаду и его сыну?
«Он по-настоящему страдает», — подумал Криспин и растрогался. Они вместе сегодня кое-что пережили. Совершенно разные пути, которые привели их на эту поляну, значили меньше, чем можно было ожидать.
Он вздохнул.
— Мы поклоняемся им потому, что они обращаются к нашим душам, как нам кажется. — Он сам себя удивил. — Мы делаем это, зная, что в мире, в полумире, а возможно, и в других мирах есть такое, чего мы не в силах понять. Мы это всегда знали. Мы даже не в состоянии отвести смерть от детей, как можем мы надеяться понять истинность вещей? Неужели присутствие одной силы исключает другую силу? — Этот вопрос был задан риторически, ради красного словца, но слова повисли в светлеющем воздухе. Из стерни на поле взлетел грач и полетел прочь, на запад, по низкой, широкой дуге, хлопая крыльями.
— Не знаю, — наконец, сказал Варгос. — Я нигде не учился. Дважды, когда был помоложе, мне показалось, что я вижу «зубира», зубра. Но я не уверен. Может, я тогда был отмечен? И этот день каким-то образом был назначен?
— Не мне на это отвечать, — сказал Криспин.
— Мы теперь... спасены? — спросила девушка.
— До следующего раза, — ответил Криспин, потом, уже мягче, прибавил: — Мы спаслись от тех, кто за нами гнался, как мне кажется. А от того, кто был в лесу? Я думаю — тоже. «Ему не нужна девушка. Он пришел за мной».
Потребовалось определенное усилие воли, но он удержался и не позвал ее еще раз про себя, из тишины. Линон пробыла с ним совсем немного, она оказалась капризной, неуступчивой, но никто, даже Иландра, не существовал настолько внутри его. «Дорогой мой, — сказала она в конце, — помни обо мне».
Если он правильно хоть в чем-то разобрался, Линон была женщиной, предназначенной, как и Касия, в жертву лесному богу, но она умерла в этом лесу давным-давно. У нее вырезали сердце, а тело повесили на священном дереве. А душа? Душу забрал смертный, который следил за происходящим, дерзкий до безумия, а потом воспользовался какой-то колдовской силой, которую Криспин не мог себе представить.
Он неожиданно вспомнил выражение лица Зотика, когда оказалось, что из всех птиц Криспин услышал внутренний голос Линон. «Она была у него первой», — подумал Криспин и понял, что это правда.
«Попрощайся с ним за меня», — беззвучно сказала птица в конце голосом, который прежде был ее собственным. Криспин покачал головой. Когда-то он самонадеянно считал, что кое-что понимает в мире мужчин и женщин.
— Мы скоро подойдем к церкви, — сказал Варгос. Криспин с усилием вернулся в реальность и осознал, что они оба смотрят на него. — До заката. Это настоящая церковь, а не просто придорожная часовня.
— Тогда войдем в нее и помолимся, — ответил Криспин.
В привычных, старых обрядах можно найти утешение, осознал он. Возвращение к привычному, к тому месту, где человек прожил свою жизнь. Где он вынужден был прожить жизнь. «Этот день», — подумал он, сделал все, что мог, мир открыл им все, что мог сейчас открыть. Они успокоятся, он приведет в порядок мысли, начнет привыкать к пустоте на груди и в мыслях, начнет обдумывать, что написать в трудном письме Зотику, может быть, даже начнет предвкушать вечерние вино и еду на постоялом дворе. Возвращение к привычному в самом деле очень похоже на возвращение домой из очень долгого путешествия.
Люди, когда они считают, что кризис, момент проявления силы, миновал, становятся наиболее уязвимыми. Опытные военачальники на войне знают это. Любой искусный актер или драматург знает это. А также священники, жрецы, возможно, хироманты. Испытав глубокое потрясение, люди полностью готовы к следующему сверкающему чуду, возникшему из воздуха. Не мгновение рождения — прорыв сквозь скорлупу в мир — накладывает отпечаток на новорожденного птенца, а следующий момент, прозрение, которое приходит потом и отмечает его душу.
