Меч Тристана - Скаландис Ант (е книги .TXT) 📗

И тогда король Марк, вновь ощутивший себя на грани помешательства, рявкнул:

– Взять его!

Известная нерешительность прочитывалась в действиях баронов, шагнувших к Тристану. Все-таки поверье, бытовавшее уже по обе стороны Ирландского моря, гласило: «Всякий, кто прольет кровь этого рыцаря или хотя бы поднимет руку на него, будет убит».

Воспользовавшись этим кратким замешательством, Тристан успел исполнить свою «лебединую песню». Торопливо перейдя на достаточно корявые стихи, он продекламировал:

Но эта, с позволения сказать, поэзия действие возымела обратное. Марк буквально озверел от «неумываемости» племянника.

– Я же сказал: взять его!!!

И бароны, выбирая между очень скорой смертью от острого меча разгневанного Марка и весьма отдаленной во времени – от колдовских чар Тристана, остановили свой выбор на второй и кинулись вперед.

Тристан не был вооружен, а устраивать показательные выступления по карате в королевской опочивальне как-то не лежала душа, тем более что он заметил двух лучников, уже нацеливающих на него стрелы из разных углов одновременно.

– Ну ладно, ребята, – пробормотал он себе под нос по-русски, – этот раунд я проиграл.

Сутки он протомился в ожидании, не зная своей судьбы и судьбы Изольды, не получая пищи, не видя никого. Только миска воды стояла в сырой холодной темнице с узенькой щелью оконца под сводчатым потолком. Потом появился Курнебрал, пробравшийся тайком мимо охраны, и сообщил через решетку, что Тристан, а равно и Изольда приговорены к смерти решением короля. Марк и раньше славился тем, что скор был на суд и расправу, а тут, сам понимаешь, случай особый. Бароны не то что поддерживают его, а просто дрожат от нетерпения в ожидании казни.

В заключение верный оруженосец пообещал сделать все, чтобы спасти своего хозяина, своего любимого воспитанника, но пока еще не представлял себе даже, с чего начать.

Перед сном рабы принесли осужденному еду. Двое огромного роста и совершенно неразговорчивых, возможно, глухонемых. Очевидно, других боялись и подпускать к Тристану. Он поел. Свет из щелочки наверху померк полностью, и в камере стало темнее, чем в банке с чернилами. Но Тристан все равно не смог заснуть, так и сидел до утра, вспоминал Чечню, высокогорный аул, такой же темный подпол, куда его привели едва очнувшегося от контузии, и, подталкивая в спину дулами «калашей», попросили добровольно спуститься по скрипучей ненадежной лесенке. «Нет, все-таки там было поуютнее, потеплее как-то», – сравнивал Иван. Он, впрочем, знал, что не погибнет и на этот раз (откуда вдруг такая уверенность?), но не в смерти дело – почему-то ужасно не хотелось боли. Никакой. И особенно не хотелось гореть на костре. Он еще ни разу в cвоей жизни не горел – Бог миловал, – а здесь, говорят, подобная казнь очень даже принята.

Тристан не ошибся. Рано утром, когда его еще только выводили из темного подвала на свет Божий, посреди городской площади уже была вырыта яма, доверху наполненная кустами сухого терновника, вырванными с корнем, а в центре этой ямы торчали два высоких и толстых столба, по одному для Тристана и королевы, и свежетесаные, крепко сбитые ступени вели от земли к столбам. И горожане ходили вокруг места будущей казни и плакали. Плакали все: мужчины, женщины, дети. Корнуолльцы помнили, кем был для них Тристан. Если б не славный рыцарь из Лотиана, многие из них сегодня гнули бы спины под тяжестью рабского труда далеко от дома, а другие пали бы в боях за родную землю в бесконечной войне с жестокими ирландскими воинами. Тристан избавил их от всего этого, Тристан привез на их землю мир, а вместе с ним добрую, мудрую и красивую, как утреннее солнце, королеву Изольду Белокурую, полюбившуюся всем людям в Корнуолле.

И вот теперь обоих ждала казнь. Адское пламя притаилось в терновнике, чтобы в недобрый миг вырваться оттуда и пожрать хищными языками дорогих народу героев. Как же было не плакать тинтайольцам, собравшимся на площади?

Правда, был в толпе один, который не плакал, – горбун Мелот. Видно, лукавый попутал его прийти сюда. Отсиделся бы дома, был бы жив-здоров. Но уж очень хотелось злобному старикашке насладиться редким зрелищем – не каждый же день таких благородных людей сжигают!

Карлика узнали. Слух о его первом позорном провале, да и о второй не слишком удачной ворожбе – Тристан ведь, по сути, сам королю сдался, а горбуна просто выставил на посмешище, – так вот слух об этом давно облетел весь город. И жители Тинтайоля, вспомнив о коварстве карлика Мелота, не захотели простить чужака, ставшего причиной их сегодняшней печали. Слово за слово, карлика начали бить. Палками и ногами, преимущественно женщины, а мальчишки бросали в него камни с близкого расстояния, нисколько не боясь и хихикая. Насилу карлик сумел уползти с площади и, говорят, скончался от ран где-то под забором. Но точно никто не знает, ведь они страсть какие живучие – эти злобные колдуны.

И вот вначале вывели Изольду. И возроптал народ, многие крики раздавались в ее защиту. Просили короля не приступать к казни, а совершить прежде суд, как положено, и дать осужденной возможность объясниться перед людьми или хотя бы покаяться перед Богом. А Изольда бледна была, как молоко, белее снежного платья сделалось в ту минуту лицо ее, и ни единого словечка, ни единого не могла королева произнести в оправдание свое. Да и прощения просить не собиралась. И не пыталась разжалобить мужа. Может быть, оттого еще больше наливался Марк яростью. И объявил на всю площадь:

– Не будет им обоим ни суда, ни пощады! Ибо не заслужили того подлые обманщики. Вот только Тристана привезут, и тотчас же начнем. Огонь для грешников всегда наготове в моем королевстве!

Очень опечалили всех такие речи короля, но смутный призрак надежды реял над толпой. Тристана-то все не было и не было. Не везли его почему-то, и даже гонец с известием не маячил еще в пыльном мареве на горизонте. Странный знак, очень странный.

А потом на щеках Изольды проступил внезапно румянец, и сведущие люди из толпы поняли: не будет казни, не будет…

Тристана меж тем вели по окраине Тинтайоля вдоль скал, над обрывом, вели, как раба, жестоко связав просоленной веревкой, конец которой примотан был к седлу. Лошадь шла как будто бы и неспешно, но Тристан, утомленный бессонной ночью, едва поспевал за ней, поминутно спотыкаясь и разбивая в кровь босые ступни об острые камни на дороге. Возле церкви догнал их стройный красивый всадник на лихом скакуне, и бароны, сопровождавшие Тристана, узнали Будинаса из Литана.

– Как же вы обращаетесь с благородным рыцарем, господа? – удивился Будинас. – Разве пристало нам издеваться над бывшим нашим собратом, достойным уважения во многих делах прошлых? Пусть он сегодня преступник, но уважайте себя, господа, дайте ему умереть по-людски.

Застыдились бароны, и только Гордон проворчал тихо:

– Собаке – собачья смерть.

Но Тристан услышал те слова и запомнил их, и поклялся тогда самому себе, что Гордон будет первым среди баронов Марка, кто погибнет от его руки.

– Позвольте, я развяжу ему руки, – продолжал Будинас. – Или уже нет при вас ваших мечей? Отчего вы так вздрогнули, господа?

Никто не посмел признать своего испуга, и Будинасу позволили разрубить узлы, стягивавшие запястья Тристана.

Тристан освободил руки от веревок, помассировал ладони и, благодарно поглядев в глаза товарища, сказал:

– Спасибо тебе, Будинас.

Конечно, он уже прикидывал возможность побега, но пока не видел ее. Следовало выждать. Что, если друг из Литана появился не совсем случайно?

Они остановились на дороге перед самым входом в часовню.