Слуги Темного Властелина - Бэккер Р. Скотт (книга жизни .TXT) 📗
Найюр плюнул им вслед, вытащил нож и стал резать ремни доспеха. Дважды едва не свалился в воду. Испуганные крики становились все громче – топот копыт приближался. Найюр услышал треск копий и визг лошадей. Он принялся отчаянно тыкать ножом в сплетенные из кишок шнурки доспеха. На него обрушилось несколько тел, и Найюр пошатнулся. Он успел заметить всадника-кидрухиля, черный силуэт на фоне яркого солнца, сорвал доспех, повернулся к Кийуту. Что-то взорвалось в голове, горячая кровь хлынула в глаза. Найюр упал на колени. Истоптанная земля ударила ему в лицо.
Вопли, стоны, плеск от тел, падающих в быструю горную реку…
«Совсем как отец!» – подумал он и закружился в водовороте тьмы.
Хриплые, усталые голоса на фоне далекого хора пьяно поющих людей. Резкая боль – будто голову прибили к земле гвоздями. Тело – свинцовое, неподвижное, как ил на дне. Думать тяжело.
– Чего они, распухают сразу, как сдохнут, что ли? Вспышка ужаса. Голос послышался сзади, совсем близко.
Мародеры?
– Что, еще кольцо? – воскликнул второй. – Да отрежь ты ему этот сраный палец!
Найюр услышал приближающиеся шаги, ноги в сандалиях, бредущие через траву. Он медленно – быстрые движения могут привлечь внимание – проверил пальцы, потом запястье… Шевелятся? Шевелятся! Осторожно пошарил за поясом, сомкнул зудящие пальцы на своей хоре, достал ее, вдавил в грязь.
– Да ему слабо! – отозвался третий голос. – Всегда был размазней!
– И вовсе нет! Я просто… просто…
– Что просто-то?
– Ну, это же вроде как святотатство получается. Грабить покойников – это одно дело. А уродовать их…
– Разреши тебе напомнить, – ответил на это третий, – что трупы, которые ты видишь перед собой, – не что иное, как дохлые скюльвенды. Разве можно назвать святотатством, если ты изуродуешь проклятого… Ты гляди! Еще один живой!
Скрежет заржавленного от крови клинка, вынимаемого из ножен, удар, булькающий хрип. Найюр, не обращая внимания на головную боль, вымазался лицом в грязи, набрав ее полный рот.
– Все равно не снимается, зараза…
– Отруби палец, и дело с концом! – воскликнул второй мародер, так близко, что у Найюра волосы встали дыбом. – Клянусь нашим сраным Последним Пророком! Единственный, кому повезло найти на этих вонючих дикарях хоть сколько-то золота, и тому не хватает духу его забрать! Эй, а это что такое? Ну и здоров, сволочь! Сейен милостивый, а вы гляньте на его шрамы!
– Говорят, Конфас все равно велел собрать все их головы, – заметил третий. – Пальцем больше, пальцем меньше, какая разница?
– Вот! Только помялось малость. Как ты думаешь, это рубины?
Чья-то рука грубо ухватила Найюра за плечо, вырвала его из грязи. В полуоткрытые глаза ударило заходящее солнце. Мышцы напряжены, чтобы изобразить трупное окоченение. Забитый землей рот оскален в насмешливой ухмылке. И не дышать!
– Не, я серьезно! – сказала нависшая над ним тень. – Вы поглядите, сколько шрамов на этом ублюдке! На его счету сотни человек!
– За таких, как он, наверно, должны награды давать! Ты прикинь, это же каждый шрам – наш убитый соплеменник!
Его принялись ощупывать, трясти, тыкать. Не дышать! Застыть и не двигаться!
– Может, отнести его к Гавару? – предложил первый. – Вдруг они захотят его повесить или еще что-нибудь.
– А что, неплохая идея! – ехидно сказал тот, что держал Найюра. – Вот ты и понесешь, договорились?
Гогот.
– Что, скис, а? – сказал второй. – Ну что, есть на нем что-нибудь, Нафф?
– Ни хрена! – ответил третий, швыряя Найюра обратно на землю. – Следующее кольцо, которое найдешь, будет мое! Понял, шмакодявка? А то я тебе все пальцы пооттяпаю!
Пинок из мрака. Боль, какой Найюр еще никогда в жизни не испытывал. Мир взревел. Его едва не стошнило, но он сдержался.
– Ладно, ладно, – добродушно отозвался первый. – Кому нужно золото после такого дня! Представь себе, какой триумф устроят, когда мы вернемся! Представь, какие песни сложат! Скюльвенды разгромлены на своей собственной земле! Не кто-нибудь, а скюльвенды! Когда мы состаримся, нам достаточно будет сказать, что мы были с Конфасом при Кийуте, и все будут смотреть на нас с благоговением!
– Ну, малый, славой-то сыт не будешь! Блестяшки, вот что главное! Блестяшки!
Утро. Найюр пробудился, дрожа от холода. Стояла тишина, только журчали рядом струи Кийута.
От затылка по всему телу расползалась тяжкая железная боль, и довольно долго он лежал неподвижно, придавленный ее весом. Потом к горлу подкатила тошнота, и его стошнило желчью в отпечатки ног прямо у лица. Найюр закашлялся. Нащупал языком мягкую, солоноватую дыру между зубами.
Неизвестно почему, но первая отчетливая мысль, пришедшая ему в голову, была о его хоре. Найюр порылся в блевотине и жирной грязи и быстро нащупал шарик. Он запихнул его под свой пояс с железными пластинами.
«Моя! Моя добыча…»
Боль давила на затылок кованым копытом, но Найюру все же удалось подняться на четвереньки. Трава была вымазана белесой глиной и резала между пальцами, как мелкие ножички. Найюр пополз прочь от шума реки.
Трава на берегу была втоптана в грязь и теперь застыла колючей летописью вчерашнего сражения. Трупы, казалось, вросли в почву, натянувшаяся кожа облеплена мухами, кровь застыла, запеклась раздавленными вишнями. Найюру казалось, будто он ползет по одному из тех головокружительных каменных рельефов, какими нансурцы украшают свои храмы: сражающиеся люди, застывшие в дьявольском изображении. Но это было не изображение.
На краю обрыва над ним, точно округлая горная вершина, взгромоздился лошадиный труп. Брюхо лошади было в тени, а над нею уже показался яркий краешек солнца. Мертвые лошади все похожи друг на друга: застывшие в стоячей позе, точно деревянные статуэтки, поваленные набок. Найюр дополз до нее, с трудом перевалился через тушу. На ощупь конская шкура оказалась такой же холодной, как речная глина.
Поле битвы было пусто: куда ни глянь, одни только галки, стервятники да мертвецы. Найюр окинул взглядом склон, по которому он бежал.
Бежал… Он крепко зажмурился. Он все бежал и бежал, и голубое небо над головой усыхало, сжималось от рева за спиной.
«Мы разбиты».
Они побеждены. Унижены и растоптаны их потомственным врагом.
Долгое время он вообще ничего не чувствовал. Найюр вспомнил те дни в своей юности, когда он, непонятно с чего, просыпался задолго до рассвета. Он выбирался из якша и уходил из стойбища, ища холм повыше, откуда можно следить, как солнце постепенно обнимает землю. Травы шуршали на ветру. Солнце выкатывалось из-за горизонта и поднималось все выше. Он сидел и думал: «Я – последний. Я – единственный».
Как теперь.
На какой-то миг Найюр ощутил дурацкое ликование человека, сумевшего предсказать собственную погибель. Говорил же он Ксуннуриту, дураку восьмипалому! Все думали, будто он плетет нелепые страхи, как старая баба! Ну, и где они теперь?
Он осознал, что теперь они мертвы. Все они мертвы. Все! Воинство, застилавшее горизонт, сотрясавшее своды небесные топотом своих коней, исчезло, развеялось, разбито. Оттуда, где лежал Найюр, ему были видны широкие полосы выжженной травы и обгорелые трупы тех, кто еще и мера был гордым воителем. Не просто разбиты – повержены во прах.
И кем! Нансурцами! Найюр участвовал в слишком многих пограничных стычках, чтобы не отдавать им должное как воинам, но в целом он презирал нансурцев за то же самое, за что презирали их все скюльвенды: раса полукровок, нечто вроде вредных животных, по возможности подлежащих уничтожению. Для скюльвендов упоминание об Империи-за-Горами было связано с бесчисленными образами разложения: коварные жрецы, пресмыкающиеся перед своим нечестивым Бивнем; колдуны в бабьих платьях, произносящие таинственные непристойности, в то время как размалеванные придворные, мягкотелые, напудренные, надушенные, предаются непристойностям вполне очевидным. И вот эти-то люди разбили их войско! Люди, роющиеся в земле и пишущие слова! Мужчины, развлекающиеся с мужчинами!
