Ларец - Чудинова Елена В. (читаем книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
– Кинжал свой себе оставлю, – Катя прошлась для пробы, лебедью изгибая под красно-желтой шалью руки. – Цыганка может быть с кинжалом.
– А теперь за дело, – Нелли, отступив на шаг, окинула Катю задумчивым взглядом, словно художник – нетронутый холст.
– Ох, не знаю… – Катю обуяли вдруг сомнения. – Ты не забыла часом, у меня вить только две руки с десятью пальцами, да одна шея. И уши одни.
– Еще волосы есть.
– В волосы нельзя, потерять можно…
– Да не те, эти! – Нелли кивнула на груду побрякушек. – Их виднее должно быть!
– Начнем, благословясь, – Катя накинула на шею тяжелую цепь странной пробы золота с черным камнем посередке, взятую из Неллиных украшений. – Странная диковина. Вроде как змеи на ней.
– Некогда разглядывать, – Нелли протянула подруге граненые бусы из красных стекляшек. – В это волоса продерни!
Не минуло и получаса, как на каждом пальце Катиных рук засверкало по одному-два кольца, а на некоторых и по три, запястья обвили два десятка браслетов, на груди закрасовались броши… Медяшки и стекла с подложкою из цветной фольги равномерно чередовались при этом с драгоценностями.
– А не много ли все-таки? – озадачилась Нелли.
– Главное влезло. Не забудь, цыганки все на себе носят, что есть у них. Вот и буду самая богатая промеж цыганками. Ах, складно! И прятать не надо, пусть хоть все глядят…
– Прятать не надо, – тихо повторила Нелли. – Не знала я, что самое сокровенное надобно выставлять на видное место.
– Оставлять тебя не хочется, – недовольно свела брови Катя.
– Не маленькая, чего со мною за шесть дён сделается? Так вправду лучше всего. Мое имя он знает. Коли до покражи мог мое лганье проглотить, что Орест мне седьмая вода на киселе, так, утерявши ларец, сразу сообразит что к чему. А сообразит, так погонится за мною. В добрый час, у меня и отнимать нечего, не пойман, так и не вор. А до тебя ему не доискаться, не погонится.
– И от грабителей спокойней! – расхохоталась Катя. – Хоть вокруг костра разбойничьего ходи, никому в ум не вспадет разглядывать, что за безделки на девке-цыганке!
– Ты все-таки не ходи, у костра-то…
Подруги молча переглянулись: все было ясно, но кому сделать первый шаг к расставанию?
– Нам было легче тогда, чем Парашке, – заметила вдруг Катя. – Мы вдвоем были, а она-то одна.
– Недолго ей одной осталось. Как встретимся в Твери, сразу домой повернем.
– Не могу я так, – Катя вдруг решительно рванула с указательного пальца одно из колец. – Ничего лишний час не меняет! Хоть одну цацку примерь, я подожду тихонько…
– Катька!! – Нелли горячо обняла подругу. – Только одну, вправду! Вить это недолго!
– Ладно-ладно, не стоило бы… – Катя, сердито шурша юбкой, отошла от Нелли.
Кольцо оказалось уже знакомым цветком из сапфира с розовыми жемчужинами. Но выбирать уж некогда. Нелли, нацепив на руку приятную тяжесть, упала на кровать и глядела в потолок до той поры, покуда он не сделался ниже.
Потолок не просто приблизился к Нелли, он стал из прямого покатым, слившись со стенами, сведенными над головою, словно сложенные в молитвенном жесте руки. Стены здесь молятся вслед за людьми. Маленькое окошко наверху зарешечено, но ничем не покрыто: зимою в него задувает метель, но сейчас, добрым летом, внутрь лезет зеленая ветка липы. Как благовонен ее цвет!
Благовонна и свежая трава, покрывающая пол. В ней много лиловых колокольцев и белой кашки. По одну сторону крошечной кельи стоит скамья, покрытая пестрядевым тюфяком и козьим одеялом, такая же, как у добровольных пленниц, что живут справа и слева. Но другая вещь, напротив, здесь небывалая: это грубая деревянная колыбель.
Соломония подходит, склоняется над колыбелью. Младенец улыбается во сне, словно мир вокруг светел и добр. Мальчик чудо как хорош. На румяных щечках лежат полукружья длинных ресниц, но если бы он открыл глазки, они оказались бы яркими, черными. Крохотные брови уже очерчены по-соболиному, а не белесы, как обыкновенно бывает у грудных. Золотистая кудряшка прилипла ко лбу. Истинный маленький царевич.
Царевич! Соломония вздрагивает: пора!
– Георгий! Дитятко мое!
Соломония бережно вынимает ребенка из колыбели. Ей и хочется взглянуть напоследок в черные глазки малютки, и жаль отрывать его от сладкого сна. Неужели никогда боле не ощутит она этой теплой тяжести в руках? Соломония выскальзывает в темный коридор. Менее часа – и от обедни вернутся монахини. Медлить нельзя. Соломония спускается в тяжелую нишу ворот Покровской обители. Сюда позволено заходить нищим каликам. Привратница подкуплена – до конца обедни она не следит за проходом.
Лишь один нищий стоит в воротах, верно слишком страшен он для остальных. Это старик, но крепкий, и жалкие отрепья не могут утаить воинственной его осанки. Через плечо старика переброшен продолговатый сверток в сером холсте, он придерживает свою ношу локтем свободной руки. Другая рука держит посох, который в действительности не нужен.
– Дяденька Никита! – ахает Соломония. – Не чаяла тебя увидать.
– Царское дело царской родне творить, – сурово отвечает старик, кинув властный взгляд из-под спутанной гривы сивых волос. – Прими мое благословение, чадо обиженное, да не мешкай.
Старик снимает ношу с плеча. Внутри оказывается лукошко, в котором лежит еще один сверток. Старик небрежно вытряхивает сверток из лукошка, протягивает Соломонии.
– Давай!
Почти выпустив дитя из рук, Соломония вдруг привлекает его к груди.
– Не буди, – оговаривает ее старик. – Покуда до своих людишек не дойду, лучше, чтоб никто и не слышал. Не бойся! В ближней роще охрана ждет.
Подавив слезы, Соломония отдает младенца. Уложив спящее дитя в лукошко, старик укрывает его холстом и вешает на плечо.
– Не скорби, а радуйся, худшей беды не будет. Прощай, да все сделай как надо! – Старик, согнувшись, лезет в прорезанную в воротах дверку.
Соломония идет обратно со свертком, но до какой боли легко ее рукам! Все, она вновь в своей келье. Соломония накидывает на дверь засов,
разворачивает ткань. Увиденное заставляет ее содрогнуться.
В свертке лежит искусно вырезанная деревянная кукла размером с грудного ребенка. Личико куклы размалевано красками.
Помертвев лицом, Соломония кладет куклу в колыбель. Дело сделано. Нет, еще не совсем.
– Царевич Георгий умер, – час спустя говорит она в полуоткрытую дверь. – Я не хочу никого впускать. Принесите мне всего для погребения, а я стану молиться над ним три дня.
Три дня Соломония не спит. Опасность еще не миновала. Монахини приносят маленький гробик. Соломония обряжает куклу в красный чепчик, красную, богато вышитую рубашечку – все из лучшего шелка. Кутает в парчовые золотые пеленки. Вести уже поползла змеями во все концы из монастырских стен: законный наследник, царевич Георгий, умер, никто не угрожает теперь незаконному царевичу Ивану, родившемуся неделю назад сыну проклятой Елены Глинской.
Тревога в помощь Соломонии: она не спит третий день. Нельзя допустить, чтобы кто из монахинь приблизился к гробику. Панихида будет краткой, а там каменная кладка церкви навеки примет секрет. Можно не таить рыданий, хуже того, надлежит рыдать, чтобы никто не заподозрил правды. Но она не может, слез нет. Сидя на табуретке в изголовье кукольного гроба, Соломония без смысла вертит на пальце колечко-цветок, которое всегда привлекало вниманье мальчика. Георгий, дитятко, что-то станется с тобой?
– Светло совсем, пора мне! Ты вздремни немножко, а то занеможешь.
– Но, Катька, – у Нелли вовсе пересохли губы, – мы не подумали, тебе ж без меня Роха не отдадут! В конюшнях-то!
– Не надо Роха! – В Катиных глазах сверкнули слезы. – Нигде нам вдвоем нельзя сейчас ходить, это первое, а второе – пешком неприметней! Уж последи за ним до Твери!
– До Твери! Будь осторожней!
Подхватив кольцо с ослабшей ладони Нелли, Катя метнулась к дверям. Матрена, стиравшая внизу белье, не обратила внимания на цыганскую девчонку, из тех, что досадно зачастили в дом со времени болезни юного жильца.
