Прости меня - Дружков Юрий (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Американец минуту молча курил, потом сказал:
- Меня поразила такая деталь. Его должны были переводить в другую тюрьму ровно в десять часов пятнадцать минут утра. Перевод по непонятным причинам задержали до той минуты, когда в помещение проник его убийца. Туда не мог пройти ни один посторонний вооруженный человек. Обыскивали всех. Проник лишь тот, кому это было нужно. И выстрел его прозвучал в прессе так: смотрите, патриот Америки мстит русскому агенту, убившему президента. Ой-ля-ля!
- Вам не понравилось?
- Я не мог не заметить липу. Она была чуть ли не в каждом повороте событий, ну, конечно, тех. которые нам показывали так усердно. Я подумал, зачем России наш президент? Кому это выгодно - убить президента, веселого, жизнерадостного, богатого американского парня?
Да, он был очень богат, но, пожалуй, за последние годы не было у нас президента более выгодного России, чем этот умница, талантливый политик, образованный человек и гуманист.
Он видел, куда может свергнуться мир, если дать волю темным силам. Он тушил как мог страсти, он искал пути ко всем разумным соглашениям. Он умел быть своим среди негров и белых, среди богатых и бедных, среди ученых и промышленников, среди солдат и художников...
Американец курил. Синий воздух нашей комнаты был жарок и неподвижен. Я включил вентилятор.
- Вот видите, как сложно, - сказал Американец. - Я никогда не был среди коммунистов, а меня уже называли красным, потому что я не поверил и не даю другим поверить в красного болванчика. Это унизит нас... Мне угрожали. Но в нашей трагедии виноваты мы сами. Красные тут ни при чем. Последнее надо будет еще доказывать.
- А разве то, что вы говорили мне, разве не доказательство?
- Мистер Магнитолог, - ответил он, - вы замечали, как убедительно звучат слова, сказанные последними. Вы слушаете речь, она кажется вам неоспоримой, потом начинает говорить новый оратор, он сомневается в справедливости сказанного раньше, и вы поддаетесь, начинаете верить ему... Есть книги, статьи, репортажи, в которых доказывается противоположное моим выкладкам. Уж очень вызывающе вел себя Предполагаемый, непонятно почему. Он жил в России. Многие американцы были в России. Но этот молодой человек трубил о своих политических симпатиях, бравировал своей, думаю, липовой принадлежностью к вам, коммунистам. Попробуй докажи - фанатизм это или ширма. Кое-кто раздувает веру в слова, и ничем, как прямыми уликами, их не собьешь. Нужны очевидцы, неоспоримые свидетели.
- Так позовите их.
- Вы нечаянно задели самое непонятное в преступлении, самое страшное. Гибнут свидетели. Таинственная группа удаляет их. Перед моим отъездом число погибших достигло девяти. Недавно к ним прибавилось еще двое. При загадочных обстоятельствах умер человек, заметивший выстрелы с другой стороны, совсем не там, где нам говорят, а с насыпи железной дороги. В преступлении века последнее слово еще не сказано, мистер Магнитолог...
Он ушел от меня в два часа ночи по нормальному времени, "ушел" через люк в потолке тамбура, потому что наша дверь была уже привалена снаружи сугробной кладкой.
Я вылез на воздух проводить его и подышать.
Снеговая равнина была живой, переменчивой, она шевелилась, дышала, перекатывалась, и небо над ней также было живым и переменчивым от разлива полярных сияний. Казалось, ветер и там шевелит и колеблет фантастически освещенное великое снежное поле.
Самое время включать аппараты.
...Не знаю, что будет. Но возможно...
Сегодня в полдень вспыхнул и замигал рубиновый светлячок обратной связи. Шеф хотел говорить со мной.
- Здравствуй, - сказал я.
- Приветствую тебя, - сказал он. - Ты не замерз?
- Мне жарко.
- Не пора ли домой?
- Не знаю.
- Что у тебя там за американец?
- О!..
- Нет, правда?
- Журналист.
- Я знаю.
- Тебе не нравится?
- Почему же? Я спрашиваю... Не надоел?
- Ему скучно. По-моему, хороший малый, пишет книги, рассказывает мне о Лахоме. Там был убит президент.
- Помню. Ладно, это я к слову. Но я тебя вызвал не ради него. Тут у меня письмо для тебя, вот оно. Был у нас твой Археолог, взъерошенный весь, просил передать, и чем скорей, тем лучше. Я спросил у него, в чем дело, так он ответил "смеяться будете".
- Чудак... А ты не посылай. Покажи мне письмо.
- Распечатать?
- Ну да.
Шеф надорвал конверт, вынул вчетверо сложенный лист, расправил его и поднес к моим глазам.
Там было написано так:
"Искателю чудес я шлю самый сердечный привет!
Хотел тебя увидеть, но говорят, это будет не очень
скоро, поэтому решил написать.
Извини меня, хороший ты человек, за мои бредовые мысли
о сигналах из космоса. Получилась ерунда. Мы с тобой ви
дели на экране две Луны. Ты помнишь? Поскольку над Землей
всего-навсего Луна единственная, мне пришла в голову та
нелепая, как я понимаю теперь, идейка. Зря тебя попутал!
Недавно узнал я такую "новость". Много лет назад были
над нашей Землей две Луны. Говорят, одна из них упала
чуть ли не в Мексике. Было трясение земли, был всемирный
потоп и всякое прочее.
Мы с тобой видели образовательную передачу. Говорят, в
Америке много таких сугубо познавательных телестанций.
Может быть, и нет, но говорят. Посему не ругай меня,
прости великодушно за путаницу и мешанину.
Твой Археолог
(А я без тебя скучаю)".
Шеф положил письмо на стол.
Я, кажется, не смотрел на него.
- Почему ты побледнел? - спросил он. - Можно, я прочту письмо?.. Да что с тобой?!
- Мы, - сказал я, - мы копались в отклонениях... Мы школьники. Шеф! Мы не догадались, мы не могли догадаться проверить еще одно отклонение. Четвертая инстанта. Отклонение времени!
Девятнадцатое февраля, четырнадцать минут второго.
Самый обыкновенный белый день. Я не знаю, какие слова написать в моем дневнике. Я хочу бежать к моим товарищам, я хочу передать по радио: "Всем, всем, всем!.." Я никуда не бегу, не имею права. Как трудно сидеть и никому не рассказывать, никому не хвастаться! Мне так хорошо, дорогие мои, так хорошо!
Девятнадцатого февраля в четырнадцать минут второго на маленьком экране моей ловушки я увидел себя.
Не в зеркале для бритья, не на старой фотографии. На маленьком экране аппарата, который путешествовал со мной в чемодане всюду, где приходилось.
Я увидел себя таким, каким я был четыре года назад.
Я шел по набережной в кожаном пальто, сношенном четыре года назад. Я вошел в дом, в котором жил четыре года назад.
Я не сразу понял, кого я вижу. Мы не знаем себя. Когда первый раз пишем свой голос на магнитофонную ленту, мы не узнаем его, мы говорим: неправда, это не мой голос. Я слышу его другим... Если мы начнем рисовать себя, мы рисуем другого человека, с другой осанкой, походкой, выражением лица. Мы создаем себе свой образ не таким, каким видят его другие.
Например, я всегда представлял себя интеллигентом в очках, элегантным, легким и подвижным, человеком, несомненно, внушающим доверие. Но стоило мне зайти в магазин и встать в очередь рядом с гражданками с авоськами, сумками, чемоданами, как ближние ко мне хозяйки начинали подозрительно поглядывать и проверять сумки, даже не таясь от меня, как будто все дело в том, чтобы успеть схватить меня за руку. Ничего не скажешь, интеллигентная внешность!
Вот почему, наверное, когда на экране появился незнакомый гражданин в очках, неторопливо шагающий вдоль реки, я подумал: пижон и бездельник. Не торопится...
Но картинка не мелькала, не погасла, как виденные мною раньше.
Я не верил своим глазам. Я смотрел па часы. Минута, полторы, две, три! Не может быть! Картинка живет, братцы! А гражданин в очках идет себе, шагает. Я потянул ручку на себя. План медленно стал меняться. Голова приблизилась, выросла на весь экран. Пижон сказал кому-то: "Привет". И тогда я узнал себя.
