Врата смерти - Прозоров Александр Дмитриевич (первая книга .txt) 📗
– Пойду в чистое поле, стану у прозрачна ключа. Наберу из ключа воду от земли-Триглавы, согрею у солнца-Ярила, поклонюсь отцу-Сварогу. Поставь, прародитель мой, округ меня тын железный, забор булатный, от востока и до запада, от севера и до моря, оттоле и до небес; и огради меня от колдуна и от колдуницы, от ведуна и от ведуницы, от чернеца и от черницы, от вдовы и от вдовицы, от черного, от белого, от русого, от двоезубого и от троезубого, от одноглазого и от красноглазого, от косого, от слепого, от всякого моего ворога и супостата, от живого и мертвого, от доброго и злого по всякий час, по всякий день, по утру рано, по вечеру поздно, в младе месяце, в полноте и в ущербе, на век, в перекрой, в час, получас и во веки веков! – И окатил себя наговоренной водой.
За спиной послышалось недовольное бормотание, через полки поползло небольшое облако пара. Плеснула вода в кадке и вмазанном в печь медном котле. Из-за трубы кто-то хрипло захохотал. Олег забрал с кадки ковш, выглянул в предбанник, оставил емкость там, взамен взял приготовленные свечу, волосы и лодочку, вернулся обратно.
Доски пола заскрипели, из-под лавки выглянула взлохмаченная рожа с высокими и острыми то ли ушами, то ли рогами – в тени не разобрать. Середин ей подмигнул и зажег от тусклой масляной лампы восковую свечу. По мере роста красного огонька в помещении становилось все светлее.
Опять послышался хохот, хрип, от стены к стене метнулась неясная тень. Камни зашипели от плеснувшейся на них воды. Хлопнула, открываясь, и тут же снова закрылась дверь. Застучали под лавкой приготовленные про запас поленья, подпрыгнула пустая кадушка. Ведун широко ухмыльнулся, допил остававшийся в глиняной кружке хмельной мед, пустую емкость кинул в котел с горячей водой. Он отлично знал, что по древнему обычаю, по уговору, заключенному в незапамятные времена между смертными и нежитью, сразу после полуночи натопленная баня отдается в распоряжение всякой нечисти. Ибо даже нежити хочется чисто помыться и хорошенько пропариться. Банщик, тихий в вечернее и дневное время, после полуночи зовет прочих обитающих при дворе существ: овинников, домовых, хлевников, кикимор, а то и рохлей с баечниками, и они начинают свой отдых. Людям в это общество попадать нельзя: заморят, запарят, изведут.
Однако Олег ничуть не беспокоился. Тронуть его после обливания заговоренной водой нечисть не могла, а устроить жестокую парилку без ковша было весьма проблематично.
Поняла это и сама нежить, уже в открытую приплясывавшая вокруг: кто мохнатый, кто в перьях, кто в полотняных одеждах и лаптях, воя смертным воем, корча рожи, напрыгивая чуть ли не к лицу – и отворачивая в последний момент. Заговор есть заговор, так просто его защиту не пробьешь.
– Гуляйте-гуляйте, – не мешал им развлекаться ведун. – Мне как раз это и надобно.
Он взял ведьмины волосины, провел над самым пламенем свечи, чтобы от жара их кончики чуток закрутились, и зашептал наговор:
– На море-океане, на острове Буяне упыри оживали, волос-волосатик на людей пускали. Вышел волос в колос, начал суставы ломати, жилы прожигати, кости просверляти, глаза иссушати. Луна щербится, нежить гуляет, тьма наступает. Нет спасения во тьме одинокому, нет спасения брошенному, нет спасения неживому. Я тебя, волос-волосатик, заклинаю, словом крепким наставляю: иди ты, волос-волосатик, к родному порогу, к своей плоти, к горячему сердцу, к живому дыханию. Беги за море-океан, за остров Буян, за Алатырь-камень. Беги отсель, где люди не ходят, живые не бродят. Сядь на свое место – откуда ушел, туда и вернись!
Он приложил заговоренные волосинки на кончик оструганной палочки, полил воском свечи, чтобы приклеились, немного выждал, а когда воск застыл – кинул палочку в кадку с водой.
Творимое чародейство заставило нежить поутихнуть: они почуяли, что оказались рядом с кем-то, чья воля и магия превосходят их возможности. В наступившей тишине палочка немного проплыла по инерции, но, не успев коснуться дальней стенки, без всякого внешнего воздействия вдруг повернулась, скользнула по поверхности и уткнулась острым носиком в стену, указывая на каменку.
– Работает, – удовлетворенно кивнул Олег, по локоть сунул руку в кадку, давая ей остыть, вынул, быстро опустил в котел, схватил кружку, плеснул водой на камни. Нежить в облаках пара радостно взвыла.
Середин же потушил свечу, сломал, сунул куски в кружку и пустил плавать в котел. На «горячей бане» воск расплавился в несколько минут. Ведун взял свою палочку за кончик, макнул в воск, вынул. Подождал, пока тонкая корочка на дереве засохнет, перевернул, макнул снова. Теперь его путеводная «лодочка» была надежно защищена от воды, а волосинки прочно держались в нужном месте. На века такого «компаса», конечно, не хватит – но месяц-другой должен выдержать. Впрочем, Середин рассчитывал управиться намного раньше.
Собрав вещи, он вышел в предбанник, ковшик кинул в кадку через приоткрытую дверь, тут же ее захлопнул – но все равно услышал восторженный гул и шипение воды на камнях. Одевшись, он отодвинул засов – и обнаружил перед порогом хозяина постоялого двора и нескольких служек. Причем двое держали топоры.
– Вы чего? – опешил Середин.
– А что от тебя там за вопли такие доносились? – с подозрением поинтересовался хозяин.
– Припозднился вот малехо. Срок отведенный пропустил. Банщик явился. Да еще какая-то нечисть. Как начали куролесить... Еле ноги унес.
– А-а... – понимающе кивнул мужик. – Это да. Им токмо попадись. За полночь сюда подходить не след. Зело шаловливые твари попадаются.
– От и я о том же, – согласился Олег. – Меда ставленого вели мне в светелку принести. После парилки в самый раз будет.
Ведун протиснулся между собравшимися служками и пошел в дом.
Заговоренную лодочку ведун использовал через три дня, на первой стоянке тракта. Он подумал, что появиться так быстро возле его ночлега ведьма могла только в одном случае: если она обитает где-то совсем недалеко.
Месяц Протальник стремительно менял окружающий мир. То, что всего неделю назад казалось полем – покрылось темными пятнами, под которыми просвечивала чуть зеленоватая ноздреватая корка. И ладно корка – местами под снегом обнаружились полыньи. На склонах над дорогой и ниже ее лишайными пятнами вылезала жухлая прошлогодняя трава. Тут и там возникали ручейки и лужи. Днем отовсюду доносилось журчание, ночью же все сковывало ледяным панцирем, и наступала мертвая тишина.
Из-за обилия воды Олег был вынужден остановиться не в низине, а наоборот, на выпирающем у дороги холме. На макушке его наст стаял полностью, а земля высохла. Так что и костер можно было развести без хлопот, и в овчине спать, не опасаясь промокнуть. Ведун думал, что кто-то покажется поблизости и в этот раз – но ни волки, ни их повелительница никак своего существования не проявили.
– Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе, – решил поутру Середин и налил в деревянную миску немного растопленной для скакунов воды. Затем осторожно опустил в самый центр залитую воском «лодочку». Та задумчиво покачалась, слегка повернулась, поплыла вдоль дороги и через пару сантиметров уткнулась в деревянный «берег».
Ведун, удерживая миску в руках, пошел в указанном ею направлении. Задача оказалась нетривиальной: по пути постоянно попадались то заросли лещины, то поваленные деревья, то крутые спуски или подъемы. Поначалу Олег пытался следовать по прямой, но вскоре сдался и стал обходить препятствия, иногда описывая изрядные петли. Спустя пару часов, когда весеннее солнце разбудило ручейки и освободило от ледяной корки лужи, он и вовсе стал пользоваться «компасом» с долгими интервалами: определив курс, выплескивал воду, прятал «лодочку» в карман и пробирался еще на полверсты-версту. Почувствовав, что есть риск потерять направление – наполнял миску в ручье или луже, пускал в нее заговоренную прядку и опять двигался дальше.
Уже после полудня ведун выбрался к заболоченной прогалине: между отдельными шапками снега виднелись заросли осоки, у корней которой блестела вода. Рисковать Середин не стал – повернул вдоль берега, добрел до широкого оврага, перевалил к нему через гранитный валун и... И едва не выскочил обратно. Весь овраг на высоту в полтора его роста был засыпан костями. Ребрами, копытами, бедрами, черепами. И ладно бы конскими или коровьими – многие волхвы окружали такими «украшениями» свои святилища, дабы отпугивать злых духов. В этой груде, сверкающей на солнце белизной, виднелись черепа человеческие. Останки людей, останки смертных, брошенные здесь подобно мусору.
