Сыскарь чародейского приказа - Коростышевская Татьяна Георгиевна (читать книги полные .txt) 📗
Не то чтобы я раньше не целовалась… Бывало. На заре туманной юности, до того, как я суфражистские взгляды на себя примерила и решила, что без мужчин жизнь устраивать правильней, и кавалер у меня был страстно-трепетный, и поцелуй под звездным небом Вольска — да, один, но ведь был! Только вот до сего момента я и не подозревала, что можно целовать вот так — открытым ртом, будто ставя огненные печати, вторгаясь внутрь.
Крестовский толкнул мною дверь, мы ввалились в комнату, не прерывая поцелуя. Нога моя запуталась за что-то, возможно край ковра, я покачнулась, но он перехватил меня за спину, развернул, прижал к стене. Его руки и губы не останавливались ни на секунду, я тяжело дышала. Где-то в уголке сознания скукожилась мыслишка, что если мы сейчас не остановимся, на одну невинную девицу в Мокошь-граде станет сегодня меньше. Но мне, если честно, было все равно.
Я запустила пальцы в рыжую львиную гриву и тихонько застонала от удовольствия. Видимо, мой едва слышный стон сработал выключателем. А скорее, то, что дверь по левую руку от меня замерцала зеленым светом и распахнулась. Крестовский отстранился, я придержалась руками за стену, чтоб не сползти по ней. На пороге воздвиглась барышня примерно моих лет, в отчаянно-рыжих локонах под черной шляпкой и чиновничьем мундире такого вида, коего мне раньше видеть не приходилось. Черная юбка с разрезами по бокам, такими длинными, что виднелись подвязки шелковых чулок, плотно облегала бедра, приталенный сюртук, расстегнутый на четыре, не меньше, верхние пуговки, позволял любоваться кружевом лифа и даже, если напрячь зрение, лентами корсета незнакомки. Богатству зрелища способствовало также и отсутствие под сюртуком блузки.
— Опаздываете, андалузская прелестница, — сказал Семен Аристархович самым противным из своих голосов. — Молодежь за вас всю работу исполняет. — И, взяв меня за руку, спокойно вывел за дверь.
Андалузская прелестница нас не преследовала, а дорогу Крестовский знал прекрасно. Коридор, лестница, коридор, поворот, ступеньки. И вот уже я дрожу от холода, это при жаре-то серпеневой, на каком-то заднем дворе рядом с дождевой бочкой, коллекцией покореженных временем табуретов и грядками, флору которых в темноте определить не представляется возможным.
— На кого вы шпионите, Попович? — устало спросил шеф, присаживаясь на один из табуретов.
— Ни на кого! — прижала я к груди руки. — Случайно так получилось.
— То есть вы хотите сказать, — по мере произнесения фраз голос начальства креп и под конец стал напоминать львиный рык, — что приличная барышня вроде вас, пусть и с определенными изъянами в голове, может случайно оказаться в борделе?
Сначала я обиделась на «изъяны в голове», потом переспросила:
— В борделе?
— Да! В доме терпимости, в притоне, в гнезде разврата, в лупанарии…
— Я фильму смотрела, — прервала я шефов поток синонимов. — Потом мне выйти надо было от спутников, я заплутала, а тут бордель. Я же, ваше высокородие, и помыслить не могла, что два таких разноплановых заведения, как фильмотеатр и вот это вот, в одном здании разместить можно. Ну вот, тут бордель, а тут вы… А барышня малоодетая, стало быть, порочная женщина? И слава богу, что именно она, а то я уж стала размышлять, в каком чиновничьем ведомстве подобные мундиры уставом носить приписано. Значит, бордель, вы, барышня, господин в серой шляпе, от которого вы личность мою скрыли…
На самом деле мне было стыдно просто до обморока и я очень боялась, что сейчас шеф примется за обсуждение того самого «нужного для дела» поцелуя и всех последующих, которые, как я подозревала, для дела были вовсе не нужны. А еще мне было обидно, что Крестовский целовал меня только «для дела», и стыдно за эту обиду, такую бабскую и вообще-то мне не свойственную. Поэтому я просто болтала, загоняя стыд вглубь, и мне даже было неважно, за кого он меня принимает, за шпионку, разгульную девицу или чокнутую суфражистку.
— А этот господин серошляпный, как я догадываюсь, информатор ваш. Поэтому и встреча была назначена тайно и поэтому в таком непривычном для вас месте.
«Ага, Геля, ври себе и дальше. Место для него непривычное, то-то он все закутки здесь доподлинно изучил! Первый раз шеф твой в этот дом терпимости наведался! А до того — ни ногой!»
— Где Мамаев? — прервал мои самокопания Семен Аристархович. — Он же собирался вас с Ольгой Петровной в театр вести.
— Он не смог, — ответила я. — Извинялся, сказал, дело важное и неотложное. Вот я от разочарования на фильму и пошла. Стойте, шеф! Значит, вы Эльдара вечером еще не видели? Он вас, видимо, не нашел. Мне же вам столько рассказать надо!
Я азартно придвинула второй табурет и присела на него, не забыв проверить перед тем сохранность всех четырех ножек.
— Шеф! Наш паук-убийца — это Петухов! Я точно знаю.
Красивое лицо Крестовского осветила улыбка — так как светила она в купе с полной мокошь-градской луной, видела я ее во всех подробностях. Хорошая была улыбка, будто ребенку предназначенная, любимому чадушку, от которого любая глупость радостна и умилительна.
— Излагайте.
Ну, я и изложила. И про коляску, и про неклюда-отступника, и про запашок его явный, про волость Эстляндскую, в которой Петухов службу нес. Не забыла достать из ридикюля форму для печатной отливки, а также рассказать, что Беснику запах гаджо в моей комнате учуять удалось.
Крестовский слушал со вниманием, даже не скривился ни разу, только время от времени разбавлял монолог мой сакраментальным «понятно», но в целом с блеском исполнял роль благодарной публики.
— Арестовывать его надо! — закончила я свою речь и хлопнула ладонью по колену.
— Кого? Обер-полицмейстера? — переспросил шеф.
— Сначала неклюда, а потом, конечно, и его высокопревосходительство, пока опомниться не успел, — подтвердила я.
— Ну, во-первых, Попович, мы с вами Петухова арестовать не сможем при всем желании, чиновников такого ранга только личная гвардия государя под стражу взять может.
Я о таком ранее не слышала, поэтому покраснела, устыдившись своего незнания.
— Во-вторых, кроме неких подозрений, признаю, вполне обоснованных и косвенными уликами подтверждаемых, нам с вами и предъявить-то нечего.
— А допрос тогда на что?
— Допрашивать самого обер-полицмейстера у нас с вами тоже… допрашивалка не выросла. В ведении тайной канцелярии такие дела.
Я погрустнела. Куда ни кинь, всюду клин.
— Ну а в-третьих, — Семен Аристархович наклонился ко мне с заговорщицким видом, — зачем Петухову все это понадобилось?
— То есть?
— У каждого преступления есть мотив — ревность, жажда власти, стяжательство. Какой мотив может быть у его высокопревосходительства?
— А неужто и пауки мотивами живут? — всплеснула я руками. — Может, в паучьем теле Петуховым инстинкты движут, а не ваши заумные…
Кстати, про мотивы мне очень понравилось. Я эту мысль на потом отложила, чтоб со вкусом додумать. А возражала для проформы, чтоб наши общие размышления подстегнуть.
— Или, к примеру, безумцы. Мотивы их нам вообще непонятны, но они же чем-то в своих деяниях руководствуются? Уваров тот же, к примеру, со своим расстройством многоличностным.
Крестовский отвел задумчиво глаза, тоже что-то прикидывая. Надеюсь, мои старания и его на какую-то идею натолкнули.
— Есть еще один человек, Попович, на котором все эти ниточки сходятся.
И тут я поняла, что прозрение, посетившее меня сегодня, в львиную голову его высокородия уже наведывалось.
— Кто? — Я тоже склонилась поближе к собеседнику, даже очки сдвинула поближе к кончику носа.
Хотя… Очки мои шеф мне с момента коридорной встречи не вернул, так что ничего я не сдвигала, а только мазнула кончиком пальца по переносице. Мой азартный жест немедленно вверг нас в неловкость. Мы с шефом оказались слишком близко, лицо к лицу, что вызвало во мне волну воспоминаний о… Короче, все, что не стоило вспоминать, то и вспомнилось. Но отодвинуться тоже уже возможным не представлялось, потому что тогда бы он все понял, весь мой позор. А он, кажется, понял. Да не кажется, точно он все понял, котяра (львы же к семейству кошачьих относятся?), потому что продолжил говорить, не отводя взгляда от моего рта и чуть заметно, будто дразнясь, улыбался.
