Фэнтези-2016: Стрела, монета, искра (CИ) - Суржиков Роман Евгеньевич (бесплатные версии книг .txt) 📗
- Да что уж говорить: даже собака от сизого мора издохла! - заявил Маляр. - Лежала в пруду вся синяя, бедолага.
- Причем тут мор? - возразила старуха Мэй. - Это собака сапожника, она утонула в пруду. Вся улица знала, что псина плавать не умеет! А что синяя - так она и при жизни была синяя. Порода такая...
Посовещались, убрали собаку из списка жертв.
А вот что еще удивительно: прачкина падчерица с Медовой - та, что гуляла с лошадниками, - осталась жива-здорова. Казалось, ей бы первой на Звезду отправиться - но нет. Как вертела хвостом перед мужиками, так и вертит до сих пор. Если, конечно, в Ниаре еще кто из мужиков остался...
- На что похож этот сизый мор? - спросил Вихорь, слуга и конюх торговца. - Как он себя показывает?
Беженцы охотно поведали во всех подробностях.
Сперва человеку становится зябко, вроде как холодок пробирает. Но коли оденешься и сядешь у огня, то ничего. На второй день становишься вроде как уставший: берешься за работу - не идет, поднимаешь ведро воды - пот течет. Это тоже можно пропустить, мало от чего человек уставший. На третий день синеют губы - вот это уже скверный признак. У кого "синий поцелуйчик" на устах, от того лучше держаться подальше, и даже не говорить с ним. Кто его знает, как хворь переносится: а вдруг со словами?.. После губ начинают синеть пальцы и нос, и сизые круги под глазами появляются. А кожа - бледная, что полотно, и человека всего трясет от озноба, будто в лихорадке. Тогда уже, считай, не жилец. И точно: день на пятый-шестой начинает задыхаться, ловить воздух ртом, как рыба, и глаза выпучивать. Похрипит вот так ночку, а на утро глаза помутнеют, зрачки закатятся - и прощай.
Постоянные разговоры о мертвецах вскоре надоели Хармону, он окрысился:
- Что вы все тоску нагоняете, а? Какой прок от этих похоронных песен? От этого что же, мор прекратится?! Скажите лучше, как его лечить, коли такие умные!
Вопрос не поставил беженцев в тупик. У каждого имелся свой надежный метод, испытанный на паре-тройке покойников.
- Мор надо лечить серебром, - утверждала старуха Мэй. - Истереть агатку в порошок, размешать с вином и в три захода выпить. Серебро - благородный металл, он внутренности чистит. Мне лекарь говорил. Ученый лекарь, знающий - носил птичий клюв и маску.
- Ерунда это! - ворчал Маляр. - Не агатки тереть, а молиться нужно. Прочесть шестнадцать молитв Праматерям и девяносто шесть - Праотцам. Коли успеешь, то исцелишься. Грамотному оно проще: взял в церкви молитвенник и давай, страницу за страницей... А нашему брату, неграмотному, беда: где же наизусть сто двенадцать молитв заучить? Потому я сбежал из Ниара и внучка прихватил...
- А я слышала, - говорила Дженни, - надо хворого в ледяную баню посадить. Хворь боится холода, когда человек мерзнет, она уходит.
- Опять ты все напутала, - вставляла Пенни, - ледяная баня - это от безумия! А от сизого мора, наоборот, жара спасает. Садят хворого в парилку и греют, пока с него семь потов не сойдет. Мор с потом и выходит!
Даже Кроха высказалась! Она была так мала, что говорила с трудом. Дженни и Пенни присматривали за нею.
- Пледмет надо! Пледмет!
- Нет, деточка, - возразил Хармон, - уж Предметы точно не помогут. Мне священник сказал, мудрый человек: Предметы молчат. Праматери умели с ними говорить, а теперь уж никто не умеет.
- Маловато святости в этих ваших священниках, - хмуро сказал Маляр. - Коли истинно святой человек взял бы Предмет в свои руки, то мигом любую хворь исцелил бы! Но ничего, помяните мое слово: владыка наш Адриан займется этим. Вот уж поистине светлый человек! С ним-то любой Предмет заговорит!
- Твой любимый владыка - греховник, - фыркнула старуха Мэй. - Со своими этими рельсами невесть во что государство превратит! Сколько лет хорошо жили, как тут явился Адриан - и нате, давай все с ног на голову переворачивать!
- Владыка займется хворью и непременно исцелит, - стоял на своем Маляр. - А покуда он сам делами занят, то прислал в Ниар своего ы... и... эмиссара.
- Верно, эмиссара и мы видели! - сказали Дженни и Пенни. - Красивый такой приезжал, в красной карете!
Немного поспорили о значении слова "эмиссар". Решили, что это титул - выше рыцаря, но ниже барона.
Изо всех беженцев одна лишь Полли не интересовалась сизым мором. Скромно уединилась на задке фургона и коротала время з рукоделием: вышивала цветы на подоле сарафана. Красные, синие и зеленые бутончики переплетались друг с другом в веселом хороводе. Хармон засмотрелся - ловко это у девушки выходило: без лишнего. Всего несколько стежков - и расцвел очередной цветочек. Особенно торговцу понравилось, как Полли заправляла нить в иглу: всегда ровно ту длину, которая потребуется, не больше и не меньше.
- Ты швея? - спросил Хармон.
- Нет, сударь, это я так, для себя.
- А чем же занималась в Ниаре?
- Всем понемногу, сударь. Готовила, хозяйство вела, в мастерской помогала. Петь любила.
- Люблю, когда девушки поют! - оживился торговец. - Спой что-нибудь!
- Неловко сейчас... Там люди про хворь говорят, не хочу их сбивать.
- А ты что же с ними не говоришь?
- А толку от этого, сударь? Такие беседы лишь тоску нагоняют, а мне не по нраву тосковать. Помните, святая Янмэй велела: не получай удовольствия от страданий. Горюй тихо, а радуйся - громко.
Хармон улыбнулся:
- Это уж точно! Золотые слова. А вот, говоришь, в мастерской помогала - это как? Тебя что же, подмастерьем взяли? Странная штука!
- Нет, сударь. Муж был резчиком по дереву, а я помогала, когда время находила. Интересно было новому делу научиться.
- Муж?.. - удивился Хармон. - А что же ты одна, без него? Сбежала, что ль?
- Он умер, сударь. Две недели, как я вдова.
Такое не приходило в голову торговцу. Уж больно Полли молода, и очень умело скрывала свое горе. Нужно хорошо присмотреться, чтобы увидеть грустинку в опущенных уголках рта и в морщинках под нижним веком.
- Соболезную тебе, - сказал Хармон. Каждый беженец потерял кого-нибудь из-за мора и трижды уже об этом рассказал. Но сочувствие у Хармона вызвала только немногословная Полли.
Первый год пришли сваты - дерзко хохотала.
Не любила ухажера - сватов разогнала.
Братья хмурились сурово и тут же смеялись.
Видно, отпустить сестрицу еще не решались.
Глупая, малая, братов не ценила -
Хоть жила любимая, сама не любила.
Ой, собой лишь любовалась, себя лишь любила.
Первые дни Джоакин нарочито избегал Полли. Не заговаривал с нею, не садился рядом, даже старался не смотреть в ее сторону. Это было тем более странно, если учесть миловидную внешность девушки. Снайп заглядывался на нее и смурнел - верный признак, что девица пришлась ему по душе. Вихренок норовил потереться около Полли, а Вихорь, едва заговорил с нею, сразу запутался в словах, и чуткая Луиза мигом отвесила мужу подзатыльник. Но вот Джоакин уделял белокурой милашке никакого внимания, и Хармон заподозрил: что-то у них этакое вышло, обидное для Джоакинова самолюбия. С его-то самолюбием оно и не сложно: в любую часть тела пальцем ткни - в самолюбие попадешь.
Был второй вечер после Излучины, разговоры о хвори, наконец, пошли на убыль, и Полли предложила спеть.
- А сподручно ли тебе? - спросил Хармон. - Мы-то с радостью послушаем, но ведь ты в трауре.
- Мой Джон был хорошим человеком, - ответила Полли. - Работящий был, серьезный... Да только я его почти не знала. До свадьбы виделись только раз: он в мой город на ярмарку приезжал. А после свадьбы занялся делами, чуть свет, уходил в мастерскую. Говорил: нечего сидеть, время дано, чтобы делать дело. Год прожили вместе, и ни разу, кажется, не говорили по душам. Очень жаль, что не успела его узнать... Но жизнь-то продолжается, верно?
Хармон сказал:
- Ну, ты сама смотри... Я-то люблю, когда поют, не сомневайся...
