Горе мертвого короля - Мурлева Жан-Клод (первая книга .TXT) 📗
Девушка заметила, что капюшон у нее откинулся, и поспешно надвинула его на лицо. И опустила голову. Не видя больше ее глаз, Алекс почувствовал себя покинутым. Он протянул котелок, и она налила его до краев, так что его пальцы окунулись в похлебку. Больше туда не поместилось бы ни капли.
— Можно мне еще?
Просьба была откровенно абсурдная. Девушка еще раз подняла на него глаза. И еще раз он почувствовал, что теряет почву под ногами.
Он не мог заставить себя уйти просто так. Но что можно сделать? Она наверняка не говорит на его языке. Вот сейчас она опустит глаза, и все будет кончено. И тогда он сделал то, что показалось ему самым простым и правильным: указал на себя пальцем и назвал свое имя:
— Алекс.
Секунду она поколебалась, потом, опомнившись от удивления, таким же манером указала на себя и назвалась:
— Лия.
Это было первое слово, которое он от нее услышал.
Сзади напирали:
— Ну, ты проходишь или нет?
Он двинулся дальше, и первый шаг и все последующие больше не были обычными шагами.
С этого дня лагерь для Алекса преобразился. Грязь теперь была не грязь, огонь — не огонь, небо — не небо, снег — не снег. Ему казалось, что изменилась сама природа вещей, их химический состав, как это было восемь лет назад на Малой Земле после исчезновения Бриско. Тогда тоже все стало не таким, как прежде: другими были звуки и шумы, по-другому звучали голоса людей, у еды появился привкус горечи, сам он бегал не так быстро, прыгал не так высоко. Он чувствовал себя отяжелевшим, заторможенным. Сама жизнь стала тогда какой-то вязкой.
На этот раз все было наоборот: какая-то необычайная легкость воцарилась в мире, какое-то нетерпение. Лия… Он без конца повторял это имя, то про себя, то шепотом. Стоя в очереди к котлу, он чувствовал, что колени у него дрожат, а оказавшись перед девушкой, тихонько произносил: Лия… Она поднимала голову и отвечала: Алекс… На третий день она впервые одарила его улыбкой. Быстро, украдкой. Никто другой этого и не видел, но сам он еле устоял на ногах — так в нем все всколыхнулось. Этой улыбкой она словно подтвердила раз и навсегда: из сотни тысяч солдат на тебя одного я смотрю, с тобой одним говорю, одному тебе улыбаюсь… Каждый вечер он говорил себе: «Сейчас я увижу, что она не такая красивая, как мне показалось, это мое воображение ее приукрашивает…» — и каждый вечер убеждался в обратном — она оказывалась красивее, чем накануне. Один раз она не вышла на работу, и от страшной мысли, что ее больше нет в лагере, у него холодело в животе до следующего вечера, когда она снова появилась у котла.
Довольно скоро он не выдержал и открылся Бальдру. Они как раз получили вечернюю похлебку и уселись со своими котелками на дышле одной из повозок.
— Ты обратил внимание на раздатчицу? — спросил Алекс.
— Какую еще раздатчицу?
— Которая моложе других…
Бальдр подул на ложку и бережно поднес ее ко рту.
— Я смотрю на похлебку, а не на раздатчиц. А что в ней такого особенного?
— Ну, она… конечно, их толком не разглядишь под капюшоном, но эта, по-моему… ну… вроде недурна…
— То есть?
— Ну, мне кажется, она… что-то в ней есть привлекательное…
Бальдр от души расхохотался.
— Ха! Ха! Ха! Тебя и дурить неинтересно. Думаешь, я не видел, как ты подъезжаешь к этой девочке? Она и правда красивая. И не зря свою красоту прячет. Покажись она, какая есть, — часу не пройдет, половина лагеря перебьет другую. Вообще для меня загадка, каким ветром ее занесло горе мыкать в этом курятнике. Прямо видение какое-то. Я-то предпочитаю на нее не смотреть. Зачем? Душу только травить… Все равно что, умирая с голоду, смотреть на жареную курочку, румяную такую, вдыхать ее запах и знать, что съесть ее ты не можешь. Я вижу, она глазки-то на тебя поднимает, когда ты ее называешь по имени. Кстати, как ее звать, а?
— Ее зовут Лия.
— Лия, значит. Красивое имя. Но если хочешь добрый совет — брось это дело. Сам знаешь, правило жесткое: никаких шашней с поварихами. Ты здорово рискуешь. К тому же мы скоро снимемся с лагеря, так что… Брось, право.
Он бросил ложку в снег и допил оставшуюся жижу через край.
— Снимаемся?
— Да. Послезавтра.
Алекс и так давно это знал и не удивился. Но, облеченное Бальдром в слова, это знание обрело реальность, которую он до сих пор отказывался принять. Они покинут это место, и возникнет неразбериха, все перемешается, перебаламутится… Лия исчезнет из его жизни, не успев в нее войти, — исчезнет в один миг. Исчезнет навсегда, и найти ее будет невозможно. И до самой смерти ему останется только вспоминать ее.
Прислушавшись к себе, он понял, что эта перспектива его не пугает. Казалось бы, он должен был ужаснуться, рвать на себе волосы от отчаяния. Но нет, он был, наоборот, совершенно спокоен и ничего не боялся. По самой простой причине: он знал, что этому не бывать. Что он не допустит, чтобы жизнь шла своим чередом помимо его воли. Он еще не знал, как и что он сделает, но разлуке не бывать.
Поварихи жили отдельно, к северу от солдатских палаток. Увидеть их можно было только на раздаче. Остальное время они проводили в своих кибитках или, скрываясь за ними, стряпали под открытым небом. Оттуда поднимался дым костров и пар походных кухонь. Иногда доносились взрывы смеха, всплески разноголосого говора на непонятном языке. Заходить на их территорию строго запрещалось.
После отбоя Алекс улегся, как обычно, на свою походную койку и свернулся калачиком, чтобы теплее было спать.
— Спокойной ночи, — сказал он Бальдру.
— Спокойной ночи, — зевая, отозвался тот с соседней койки.
Другие солдаты кругом болтали и шутили в полный голос, перекликались через всю палатку, надсаживались от хохота. Алекс за последние месяцы к этому привык. Он научился не слышать их. Укрывался в своем внутреннем мире и не обращал внимания на окружающее. Бальдр тоже развил в себе такую способность, так что они могли беседовать вполголоса среди всего этого шума и гама, словно никого, кроме них двоих, в палатке не было.
Была уже поздняя ночь, когда Алекс счел, что может выйти незамеченным. Слышен был только ровный храп да слабый, но упорный кашель какого-то больного солдата в соседней палатке. Он бесшумно натянул сапоги, надел теплую шинель, перчатки, шапку, а на плечи еще накинул одеяло. Мороз обжег ему лицо. Он поднял глаза к звездному небу. Созвездия сияли далекими причудливыми фигурами. Он миновал десятка два палаток, и вот в северной стороне показались кибитки поварих.
«И что теперь? — задал он себе неизбежный вопрос. — Не кричать же в ночной тиши: Лия! Лия! — пока она не выйдет?» Он осторожно подошел поближе. Мелкий сухой снег скрипел под сапогами. Из кибиток не доносилось ни звука, нигде не светилось ни огонька. Он посмеялся над собой: «И что я тут делаю? У меня нет ни единого шанса ее найти. Она спит в одной из этих кибиток, я даже не знаю в какой. Может быть, в этой, до которой я могу дотянуться рукой? Нет, я точно сошел с ума».
Где-то далеко заржала лошадь. Это прозвучало как жалобный зов. Животные страдали здесь так же, как люди. Алекс поежился. «Если еще постою, совсем окоченею». Он сделал шаг, другой, остановился, снова двинулся было вперед, уже почти решил отказаться от своей затеи — и вдруг легкие шаги по снегу.
— Алекс? — тихо окликнул знакомый голос.
Он обернулся и увидел ее.
Она тоже куталась в одеяло, придерживая его на груди. Капюшона, без которого он ее ни разу не видел, не было, только вязаная шапочка.
— Алекс?
— Лия… — откликнулся он.
Она подошла, тихонько покачала головой и прошептала что-то вроде:
— Kuomi daak…
— Не понимаю…
Она показала на него, потом повертела пальцем у виска.
— Kuomi daak…
— Я сумасшедший?
— Та, — кивнула она.
— Тогда ты тоже kuomi daak, — сказал он, указывая на нее.
Она улыбнулась и огляделась. Они стояли совсем на виду. Она взяла его за руку и потянула к одной из кибиток, над которой торчала труба, — видимо, это была кухня. Они обошли ее. Теперь их никто не мог увидеть. Лагерь остался по ту сторону, а здесь — только пустая белая равнина.
