Чужеземец - Каплан Виталий Маркович (книги онлайн бесплатно серия txt) 📗
Он даже про боль забыл. Конечно, её грозовые вспышки раздирали тело, беспорядочные удары накатывались один за другим, их уже невозможно стало различать, казалось, болит сразу всё — от ногтей до дёсен. Но мысли, рваные, зудящие растревоженными осами, донимали сильнее. Конечно, их надо было выкинуть из головы и оставить одну лишь молитву. Но молитва не шла. Не то чтобы ниточку в душе уловить — даже и слова, точно тараканы, слиняли из ума, осталось лишь бессвязное «Господи… удержи… Господи… заслони… вытащи…» И он шептал это разбитыми губами — сложенные крест-накрест ладони ни от чего толком не могли защитить.
А потом накатила горячая тёмная волна, завертела его как спичку в бурлящем дождевом потоке, и понесла вниз, под решётку стока, в одуряюще-багровый подводный мир.
День до последней минуты притворялся удачным. Поднялись ещё до рассвета, чтобы к полудню успеть добраться до Аргимги — деревни близ Огхойи. Использовать утреннюю свежесть надо по максимуму — жара ведь не заставит себя ждать. Последнее дело тащиться по пыльной дороге, более всего смахивающей на раскалённую сковороду.
Дойти-то дойдёшь, пока бурдюки не опустели, но мозги сплавятся и язык можно на шею свесить. Вместо галстука.
Вода у них ещё оставалась, и более того — пронырливый Гармай, которому, разумеется, лень было читать молитвенное правило, порыскал в округе и обнаружил небольшой, но чистый родничок. Резвая струйка выбегала из заботливо сложенной горки камней, и в камнях же терялась спустя несколько метров. Хорошие надо иметь глаза, чтобы заметить такое. А ещё — быть здесь своим, родиться в этой земле.
Пока жара не накинулась, шли бодро. Негромко пели псалмы. У Гармая получалось заметно лучше. Слух абсолютный, и память такая, что раза два-три ему напеть — и заучит не хуже диктофона. Акцент, конечно, никуда не денешь, уж слишком сильно здешняя речь, алгойни, отличается от церковнославянского. Восемнадцать гласных, двадцать три падежа… Что же всё-таки было основой? Академический вопрос, на который нет ответа. Не считать же за ответ ежегодные тонны гипотез, из которых порой произрастают небезынтересные диссертации. Приятно себе польстить. Особенно если в меру. Хеттская версия не хуже других, но ведь и не сильно лучше. А как оно было в действительности… В здешнем котле сплавились десятки, если не сотни языков, и за без малого четыре тысячи лет получилось такое варево… братьям-филологам ещё лет сто поплёвывать с орбиты…
Хороший у Гармая голос, чистый. Хоть и ломаться уже начал, появилась в нём хрипотца, прорывается юношеский басок. Но поёт с энтузиазмом. Правда, мало что понимает. По-настоящему учить его славянскому просто некогда, да и не слишком его тянет учиться. Или это всё до сих пор длится его обида? Но тут уж ничего не поделаешь. По крайней мере, всё ему было сказано честно… …И всё-таки не рассчитали время, дома Аргимги показались уже часа через два после полудня. Добрый кузнец Аориками, описывая путь на Огхойю, явно запутался в днях, великих дюжинах шагов и расположении придорожных деревень. А карту Алан успел уже подзабыть.
Аргимга оказалась, по здешним меркам, весьма приличным селом. Называя её дырой, кузнец сильно преувеличил. Несколько длинных, извилистых улочек, вытекающих из главной площади. Домишек сотни полторы, а посчитать с овчарнями, маслобойнями и прочим хозяйством… До города, конечно, не дотягивает, но, — Алан усмехнулся сравнению, — вполне может называться «посёлком городского типа».
Нельзя сказать, чтобы им особенно удивились. Видать, здешние дороги изрядно истоптаны, путники через Аргимгу ходят часто — на Огхойю, на Хагорбайю… И главное — люди они безобидные, пешие… Нестарый ещё мужчина, по виду — или мелкий торговец, или приказчик солидного городского купца, посланный с поручением. Ну а мальчишку-раба вообще никто в расчёт не возьмёт.
Алан, впрочем, отрекомендовался писцом. Когда они доковыляли до площади, Гармай, углядев колодец, тут же схватил бурдюки и мелкой рысью помчался туда. А к Алану, обессилено опустившемуся прямо на пыльную землю, подобрался любопытный старичок в неописуемого вида рванине. Скучно было старичку.
— Писец я, — доверительно глядя в выцветшие глазки, сообщил Алан. — Хожу по дорогам, помогаю людям. Кому, значит, весточку родным отправить, кому прошение уездному начальнику подать, кому долговую расписку… У меня и разрешительная грамота есть, от канцелярии наместника.
На свет была явлена «лицензия» — потёртая деревянная табличка с вырезанными и обведёнными черной тушью буквами. Официальные документы в Высоком Доме оформлялись именно так.
«Лицензия» была настоящей. Расстарался высокородный Хигаури, командир гарнизона в Хагорбайе. Приходил по ночам, уходил до рассвета. Этакий местный Никодим…
Можно его понять, рискует человек. За измену местным богам здесь по головке не гладят. Конечно, Высокий Дом — это не Рим времён Диоклетиана, тут пока что с местной религией конкурировать некому. Но закон есть, хотя, говорят, его уже полтораста лет не применяли. И опасливый крепыш Хигаури в открытую никогда свою новую веру не исповедует — хотя и согласился принять крещение, и подготовку прошёл. Это и понятно. Никодим с Самим Христом говорил, и то осторожничал, а здешнему офицеру достался всего лишь бродяга Аалану — Алан Викторович Ёлкин…
Святостью уж никак не отмеченный…
Но спасибо и за лицензию. Штука невероятно полезная. И, наконец-то, легализация статуса, и какое-никакое, а средство прокормления. Не будешь ведь вечно сидеть на шее у «слушающих Слово», а взятого с собой серебра ему хватило ненадолго…
— Это ты хорошо зашёл, — поразмыслив, сообщил старичок. — Сыну моему старшему, Ахойге, как раз прошение подать требуется, чтобы подать скостили… Жена у него, Айгиамих, уже чуть ли не луну как померла родами… Один с полудюжиной ребятишек остался, должны, значит, послабление сделать. А дорого ли возьмёшь? …Когда Гармай, отстояв очередь к колодцу, вернулся с полными бурдюками, Алан уже восседал на заботливо принесённом чурбаке и не спеша выводил на пальмовой бумаге затейливые буквы гаяни, здешней официальной азбуки. Рядом выстроилась не то чтобы толпа, но многочисленная группа аборигенов, имеющих потребность. На расстеленный платок складывали просяные и ячменные лепёшки, головы солёного овечьего сыра, даже несколько медяшек отслюнили, хотя в деревне деньги — великая редкость. Всё это как минимум означало несколько сытных дней. Если не особо шиковать, конечно.
Всё выстраивалось чудесно. Даже слишком. Могли ведь и пинками выгнать, не всюду в деревнях принимают путников, да и грамота у многих вызывает суеверный страх.
Чему, разумеется, способствует и запрет покойного государя. Простонародье, исключая купцов, лишено права писать. За нарушение закона пальцы рубят. Что уж втемяшилось злобному старику… видно, с местными магами переобщался, наслушался всякой мистики-каббалистики про связь букв и именуемых вещей…
После того, как все нуждавшиеся в писанине были удовлетворены, Алана пригласили отобедать. Тот самый старикашка Хунниаси, оказавшийся, несмотря на жалкий прикид, весьма состоятельным селянином. И дом у него был справный, и овец в загоне изрядно, и восемь сыновей, не говоря уже о неопределённом количестве дочерей — все уже взрослые, пристроенные…
Отказаться было невозможно — обида, кровная обида… Не факт, что после на своих ногах отсюда уйдёшь. Эх, раньше нужно было соображать. Плату получили, в сумку покидали — и вперёд, по дороге. Не надо было говорить «за жизнь», доводя дело до гостеприимства. Теперь оставалось надеяться лишь на то, что и на сей раз пронесёт. Господь уж как-нибудь прикроет.
Гармая, естественно, никто и не подумал приглашать в горницу. Ну, ничего, на дворе, может, и покормят его, а нет — так после придётся напомнить гостеприимным хозяевам, что, как и прочая скотина, рабы нуждаются в питании.
Не бог весть какие разносолы поставили на стол — всё-таки бродячий писец не то же самое, что уездный начальник, сборщик податей или на худой конец лекарь. Но гаори, наваристая каша из местного подобия картофеля, приправленная топлёным жиром, была весьма питательна. Серые, кисловатые ячменные лепёшки тоже оказались неплохи, равно как и рассыпчатый овечий сыр и простокваша из козьего молока. На мясо не расщедрились, но это и понятно — крестьяне и сами позволяют его себе только по праздникам. Овцы — это прежде всего шерсть, молоко и средство натурального обмена.
