Стрелок (др. перевод) - Кинг Стивен (мир книг txt) 📗

(«Чему?» «Зачатию детей от замороженной спермы». «Чушь собачья». «Как угодно… хотя даже древние не были способны производить детей из такого материала».)

…или машине-которая-движется. Редкие единицы, если таковые вообще были, постигли Принцип Реальности; новое знание всегда ведет к тайнам, вселяющим еще больший ужас и благоговение. Растущее понимание психологии мозга ведет к уменьшению возможности существования души, однако природа изысканий увеличивает вероятность такового. Понимаешь? Конечно, нет. Ты окружен собственной романтической аурой, ты изо дня в день пребываешь бок о бок с тайной. И все же сейчас ты приближаешься к границам… не веры, но понимания. Оказываешься лицом к лицу с оборотной стороной душевной энтропии.

Но к более прозаическим вещам:

Величайшая тайна, какую предлагает нам вселенная, есть не жизнь, а Мера. Мера вбирает в себя жизнь, Башня — Меру. Дитя, которому более всех прочих привычно недоумение, говорит: папочка, что над небом? Отец же отвечает: тьма космоса. Дитя: что за космосом? Отец: галактика. Дитя: за галактикой? Отец: иная галактика. Дитя: а за другими галактиками? Отец: никто не знает.

Видишь? Мера наносит нам поражение. Для рыбы вселенная — озеро, в котором она живет. Что думает рыба, когда ее за губу выдергивают из серебристых пределов бытия в новую вселенную, где в воздухе тонешь, свет — синее безумие, и огромные двуногие без жабер втискивают ее в короб, где нечем дышать, и, прикрыв мокрой травой, обрекают на смерть?

Или можно взять острие карандаша и увеличивать его, покуда не настанет момент, когда тебя как громом поражает осознание ошеломляющего факта: острие карандаша не плотно, оно состоит из атомов, которые вертятся и крутятся, будто триллион чертовски энергичных планет. То, что нам кажется прочным, на деле лишь рыхлая сеть, расползтись которой не дает гравитация. Расстояния между этими атомами, покамест ужатые до соответствующей величины, могут обернуться лигами, пропастями, вечностями. Сами атомы состоят из ядер и вращающихся протонов и электронов. Можно шагнуть дальше, к субатомным частицам. А куда потом? К тахионам? В ничто? Конечно, нет. Все во вселенной отрицает ничто; единственно невозможное — домысливать к фактам выводы.

Если тебя занесет к пределу вселенной, найдешь ли ты там дощатый забор и надписи, гласящие ТУПИК? Нет. Не исключено, что там обнаружится нечто жесткое, закругленное — так, должно быть, цыпленку видится изнутри яйцо. И, если ты проклюнешь эту скорлупу, какой великий, льющийся стремительным потоком свет воссияет в отверстьице, проделанном тобой там, где кончается пространство? Возможно ли, что ты проглянешь сквозь него и обнаружишь, что вся наша вселенная — не что иное, как часть одного атома травинки? Возможно ли, чтобы тебя принудили думать, будто, спалив прутик, ты испепелишь вечность вечностей? Что бытие восходит не только к бесконечности, но к бесконечности бесконечностей?

Возможно, ты понял, что наша вселенная играет в порядке вещей такую же роль, как атом в былинке. Может ли быть, что все, что мы можем постичь, воспринять, различить — от бесконечно малого вируса до далекой туманности Лошадиная Голова — заключено в одной-единственной травинке… стебельке, который в чуждом временном потоке, возможно, просуществовал лишь день или два? Что, если этому стебельку предстоит быть срезанным косой? Когда он начнет гнить, проникнет ли гниение в нашу вселенную и в наши жизни, делая все желтым, бурым и иссохшим? Возможно, это уже началось. Мы говорим, мир сдвинулся с места — может быть, на самом деле мы подразумеваем, что он уже начал иссыхать.

Подумай, какими ничтожными делает нас такая концепция мироустройства, стрелок! Коль скоро за всем этим приглядывает Господь Бог, действительно ли он отмеряет справедливость одному из бесконечного множества комариных племен? Видит ли Его око падение воробья, если воробей этот меньше крупинки водорода, вольно плавающей в глубинах космоса? А если видит… какова должна быть природа такого Бога? Где Он обитает? Как возможно жить за пределами бесконечности?

Вообрази песок Мохэйнской пустыни, которую ты пересек, чтобы найти меня, и вообрази триллион вселенных — не миров, а вселенных — заключенных внутри каждой песчинки этой пустыни; внутри же каждой вселенной — бесконечное число иных. Мы возвышаемся над этими вселенными на своем жалком травяном наблюдательном пункте; одним взмахом сапога ты можешь отправить во тьму биллион биллионов миров, чреду, которую не завершить никогда.

Мера, стрелок… Соизмеримость…

И все же пойдем в своих предположениях дальше. Предположим, что все миры, все вселенные встречаются в одной точке, в одном нексусе, в одном столпе — в Башне. Быть может, на лестнице к самой Божественности. Посмел бы ты, стрелок? Не может ли быть, что где-то над всей бесконечностью реальности существует Чертог?..

Ты не посмеешь.

Не посмеешь.

— Кто-то ведь уже посмел, — сказал стрелок.

— Кто бы это?

— Господь, — негромко сказал стрелок. Глаза его заблестели. — Господь посмел… или чертог пуст, провидец?

— Не знаю. — По вкрадчивому лицу человека в черном прошел страх, мягкий и темный, как крыло канюка. — И более того, не спрашиваю. Это могло бы оказаться неразумно.

— Боишься, что тебя поразит насмерть? — сардонически спросил стрелок.

— Возможно, боюсь, что придется держать ответ, — ответил человек в черном, и на некоторое время воцарилось молчание. Ночь была очень длинной. Над ними простерся Млечный Путь — он восхищал своим великолепием и блеском и все-таки внушал ужас своей необитаемостью. Стрелку стало любопытно, что он почувствовал бы, если бы это чернильно-черное небо раскололось, впустив стремительный поток света.

— Костер, — сказал он. — Я замерз.

Стрелок дремал. Проснувшись, он увидел, что человек в черном с нездоровой жадностью всматривается в него.

— На что уставился?

— На тебя, разумеется.

— Ну так нечего. — Роланд поворошил костер, разрушив четкость идеограммы. — Мне это не нравится. — Он поглядел на восток, чтобы увидеть, не зародился ли там свет, но ночь все длилась и длилась.

— Ты так скоро ищешь света?

— Я был создан для света.

— Ах, вот оно что! Как бестактно с моей стороны запамятовать! И все же нам с тобой еще многое нужно обсудить. Так было велено моим господином.

— Кем это?

Человек в черном улыбнулся.

— Что ж, не открыть ли нам обоим правду? Не довольно ли лжи? Не довольно ли волшбы?

— Волшбы? Что это значит?

Но человек в черном настойчиво продолжал:

— Ну, будем же откровенны, как пристало мужчинам. Не друзьям, но врагам и равным. Тебе нечасто будут предлагать такое, Роланд. Лишь недруги говорят правду. Друзья и возлюбленные бесконечно лгут, пойманные в паутину долга.

— Тогда будем говорить правду. — За всю эту ночь стрелок не высказывался лаконичнее. — Для начала объясни-ка мне, что такое волшба.

— Волшба — это колдовство, стрелок. Магия. Чары моего господина продлили нынешнюю ночь и будут длить ее, покуда… покуда наше дело не будет сделано.

— Это долго?

— Долго. Большего сказать не могу. Не знаю сам. — Человек в черном стоял над костром, отблески тлеющих углей чертили на его лице узоры. — Спрашивай. Я расскажу тебе то, что знаю. Ты нагнал меня. Превосходно; я не думал, что тебе это удастся. И все же твое странствие только началось. Спрашивай. Это достаточно скоро приведет нас к делу.

— Кто твой господин?

— Я никогда не видел его, но тебе этого не избежать. Чтобы добраться до Башни, тебе сперва нужно добраться до него, Вечного Пришельца. — Человек в черном беззлобно улыбнулся. — Ты должен убить его, стрелок. И все же я думаю, что ты хотел спросить не об этом.

— Если ты никогда его не видел, откуда ты его знаешь?

— Однажды — я жил тогда в далеком краю — он явился мне во сне, явился совсем юным отроком. Тысячу лет назад, или пять, или десять. Он явился мне в те дни, когда пращурам еще предстояло пересечь море. В земле, что зовется Англией. С тех пор, как он внушил мне, что есть мой долг, время успело срезать целый сноп столетий, хотя между порою юности и днями, когда я достиг зенита славы, случались и поручения помельче. А слава моя — ты, стрелок. — Он хихикнул. — Видишь ли, кое-кто отнесся к тебе серьезно.