Кратос - Точильникова Наталья Львовна (библиотека книг .TXT) 📗

Посреди убогой мансарды портреты кажутся иконами, украденными из соседнего храма.

– Ты часом свечки перед бабой Настей не жжешь? – интересуюсь я.

Никита поднимается в полный рост, выпрямляется и делается столь страшен, что я отступаю на шаг.

– Она тебе не «баба Настя», а Великая Императрица Анастасия Павловна! – гремит он.

Я кивнул.

– Она и для меня Великая Императрица. Просто пока была жива, я от тебя только «баба Настя» и слышал. Извини.

– Дурак был, – сказал Никита. – Пока имеем – сам знаешь. Ты садись!

Он тяжело опустился напротив меня, и на столе возникла бутылка красного вина и два сомнительной чистоты бокала, извлеченные из-под стола вместе с бутылкой.

– Тессианское? – поинтересовался я.

– Обижаешь. Настоящее венгерское. Со Старой Земли. У меня еще две бутылки – берегу для таких случаев.

Выпили.

– Двадцать человек по делу арестовано, – сказал Никита. – И, думаю, этим не кончится.

– По делу Хазаровского?

– Естественно. А по какому же?

– А тебе-то что? Ты ни бизнесом, ни политикой никогда не занимался.

– Поэту невозможно уцелеть, когда стреляют в каждого второго [1], – процитировал Никита.

Не дожидаясь меня, выпил еще.

– Хазаровский человек был, понимаешь? Человек! Нет, не ангел, я не утверждаю. Может, себе в карман и клал. Как дела ведут в колониях – сам знаешь. Но Леонид Аркадьевич не только под себя греб, он не только брал – он отдавал. Науку финансировал, образование, литературные премии учреждал, художников подкармливал. А этому ничего не надо! Ладно, поэты. Мы, допустим, люди бесполезные. Но при нем скоро академиков по чердакам расселять начнут. Ты слышал когда-нибудь, чтобы он что-нибудь хорошее сделал? О злоупотреблениях слухи ходили, было. А о благотворительности что-то нет. Зато теперь поют коллективные гимны! Вместо молитв! По пять намазов на день!

– Народ его любит, – заметил я.

– Народ – это коллективный мазохист, – сказал Никита. – Ради иллюзии защищенности он готов позволить сделать с собой все что угодно. Только иллюзии, заметь! Нет никакой надежной твердой руки господина Страдина – одна пропаганда. И колонии теряем одну за другой, и терроризм, и война, и беднее стали, что бы там ни говорили, – он обвел глазами убогую обстановку. – Вот, смотри, очевидное доказательство. А ты встречался с этой сволочью! Смиренно просил аудиенции!

И он выпил еще, видимо, намереваясь уговорить бутылку в одиночку.

– Я не со сволочью встречался, а с императором, – заметил я. – И Тессианский флот привел Кратосу, а не господину Страдину. Я империи служу, а не тому, кто сидит на троне. Есть родина, понимаешь?

– Ох! – простонал Никита. – Второй Хазаровский! Тоже все говорил, да я – патриот, да я не хочу эмигрировать, да родину не унесешь на подошвах сапог! Его же предупреждали – беги. За полдня, за час, за четверть часа. Нет! Мы Родину любим. Ах, Великий Кратос! На тебе веревочку, на тебе мыло, подвесь меня, любимый, на солнышке! Или под нож, или под топор – тоже выход. И станет небо голубым от нашей крови голубой! [2]

– Станет, – серьезно сказал я.

Никита шумно вздохнул и возвел глаза к небу.

– Вы неисправимы, Ваше превосходительство! И где теперь Хазаровский? Нет его!

– Почему же нет? Вроде жив пока.

Я допил вино и вылил себе остатки.

Никита кивнул, наклонился под стол и извлек оттуда бутылку водки «Страдинка».

– Никогда бы не стал пить эту гадость, да дешевая, – сказал он и плеснул себе в бокал из-под вина. – Да, жив пока. Но это ненадолго. Не дадут ему выйти оттуда, несмотря на все заявления о том, что у него нет политических амбиций и после тюрьмы он намерен заниматься исключительно благотворительностью. Как только шумиха спадет – так и придушат тихонько, а потом объявят об инфаркте, и никто не поморщится. Что, заткнешь меня, Ваше превосходительство? А, патриот?

– Не заткну. Любить Родину не значит льстить ей. Но ты преувеличиваешь, по-моему.

Он опрокинул бокал и налил еще.

– Ты наливай, Данька. Ничего, пить можно.

Я последовал его примеру.

– Преувеличиваю, говоришь? – усмехнулся он. – А сам-то? Я слышал, тебя чуть не расстреляли.

– У меня Т-синдром.

– Я в курсе. А когда он начался?

– Уже после этого, на корабле.

– Вот-вот. И откуда же о нем узнали?

– Вероятно, есть какие-то косвенные признаки, по которым можно поставить диагноз раньше, чем болезнь начнет проявляться в полной мере.

– Есть такие признаки: цертис неподалеку летал, свечение углядел кто-нибудь или обожженное дерево, где ты на него опирался. Только по косвенным признакам не расстреливают. По косвенным признакам задерживают и назначают разбирательство. Я видел эти дела. Вот если бы тебя сразу на корабль погрузили без всяких фиктивных казней – было бы все путем. А так – нестыковочка.

– И что ты об этом думаешь?

– Думаю, что в твоем деле были подложные показания. И твой Т-синдром здесь вообще ни при чем. А потом подлог выяснился, и Страдин решил повременить. Вот так.

Я выпил водки и закусил ломтем черного хлеба.

– И кто, ты думаешь, на меня донес?

– Это тебе лучше знать. Но вот что могу сказать совершенно определенно: Страдин обрадовался этому доносу, как дару небес, и тут же за него схватился. На кой черт ему оппозиционный губернатор! И расстрелять тебя побыстрее, думаю, тоже его идея. Только заступился кто-то или скорее подлог стал известен, пусть даже в узком кругу.

– Можно было просто не назначать меня губернатором. Прислать своего.

– Слишком явная несправедливость. Ты же все это начинал. Твоя планета.

– Казнь все равно выглядит большей несправедливостью.

– Не скажи. Предательство есть предательство. Главное, чтобы народ поверил. И оправдываться будет некому.

– Ну, может быть, – сказал я. – Не сходится только одна деталь. У моего дела пятый уровень секретности.

– Какой? А ты не путаешь?

– Вряд ли.

– Ну-у, тогда не знаю. Но Т-синдром уж точно ни при чем.

Мы расслабились, закурили. Никита перекочевал на диван и улегся на подушки. В сигарете – марихуана.

– А знаешь, – сказал он. – У меня страдинский портрет тоже есть. В нужнике. Тебе не надо?

– Пойду, полюбуюсь.

Светлый образ Владимира Юрьевича имеется здесь в двух экземплярах: один в виде дешевого печатного плаката над бочком, и второй – на внутренней стороне унитаза. Я подумал, что перевод голографического изображения на керамику стоил Никите немалых денег, которые можно было бы потратить на жилье. Но видимо, удовольствие каждый день испражняться на императора оказалось для Никиты ценнее.

– Съезжай отсюда, – сказал я на прощание. – Я перевел тебе деньги.

Никита поморщился. Вероятно, перстень связи уже сообщил о приходе денег и их количестве.

– Страдинские? – спросил он.

– Мои.

– Спасибо. Будет возможность – отплачу.

Я кивнул.

Около часа ночи. Возвращаюсь от Никиты. Гравиплан замедляет движение: внизу видны огни студенческого городка. Я насмешливо думаю о том, передаст ли имплантант сообщение Страдину об особенностях сортира Олейникова. Да пусть любуется! Никите терять нечего, не посадят же его за это! А я ему нужен – так что пусть утрется.

Связываюсь с Александром Прилепко. Ни с Юлей, ни с Артуром я связаться не могу – устройства связи у них отобрали, поэтому выхожу на Преображенного.

– У нас проблемы, Даня, – говорит он. – Я рассказал о свойствах имплантированного микроаннигилятора, о которых ты говорил. Он действительно может работать в режиме допросного кольца?

– Так говорят. Проверить пока не было возможности.

– Ладно. Держись на связи.

– А что за проблемы? – спросил я, но слова ушли в пустоту, Саша обрубил канал связи.

Я сжал губы. Да, конечно, теперь мне не доверяют.

И зря. Серебристая сфера вокруг моего сердца разбухает, становится шире и обретает плоть. Возле пальцев синеватое сияние – работа с энергией Аджны. Дается это легко, почти без усилий.