Ученики, учителя (СИ) - Коллектив авторов (читаем бесплатно книги полностью .TXT) 📗
Сыромятные, намоченные в соли ремни, высыхая, все глубже врезались в тело, не давая сдвинуться, хоть как-то защититься от пламени. Огонь пробивался сквозь настил помоста, лизал пятки, руки, лицо.
Вначале человек привычно, как во время пыток, еще пытался отключить сознание от боли тела, но вскоре это стало невозможно. Он выдержал прелюдию перед костром, дальше играть было ни к чему. Тело, а вместе с ним и сознание должны были умереть, жаждущая крови толпа фанатиков осталась за стеной огня. Эта стена теперь защищала его ото всех, кто хотел увидеть его поражение. Он теперь свободен, он вправе принять эту невыносимую боль. И он кричал, извивался, изрыгал проклятия. Потом поток пламени ворвался в легкие, огонь разлился по внутренностям, сознание взорвалось от болевого шока и спасительно угасло…
Он так и не смог отелить процесс умирания от кошмара возрождения, в полной темноте осознав, что пытка продолжается. Огонь жег его изнутри. Вырывался изо рта пеной отторгнутых обгорелых тканей. Огонь был и снаружи. Сморщенная, истончившаяся как пергамент под огнем кожа лопалась, казалось, сочилась кровью. Судороги изгибали корчившееся на полу трюма тело. Кричать не было сил, и только непонятно откуда бравшиеся слезы текли из выгоревших глазниц.
Сколько времени продолжалась пытка: час, ночь или вечность? Когда он открыл регенерировавшиеся глаза, узкие полосы света лежали на присыпанном тонким слоем сена полу. Ему хотелось посмотреть, откуда падает свет, но подняться он не смог, лишь перевернулся на живот, свернулся калачиком и уснул мертвецким сном. Сквозь сон он слышал, как завывала разыгравшаяся к ночи буря, и волны глухо ударяли о борт. Волны перекатывали корабль, человек скатывался из одного угла в другой, но не просыпался.
К утру буря начала утихать. Джордано разбудил промозглый холод и сырость. Он сел, подтянув голые колени к груди. Попытался унять дрожь. Сквозь узкие щели в полу верхней палубы просачивался свет, делая темноту, сгущавшуюся по углам, совершенно непрозрачной.
«Значит, казнь отменили!?»
Его, должно быть, опять перевозят в какую-то из отдаленных тюрем. Но что значит тот страшный сон с сожжением? Все было слишком реальным — ночное бдение в тюремной капелле, слащавая жалость этих проходимцев в рясах, дорога на Кампо ди Фьоре… Костер! Он закрыл глаза и явственно увидел языки пламени, рвущиеся к небу. Воспоминания нахлынули с такой силой, что он закричал от ужаса и прижался спиной к влажной стенке борта. Холод немного привел в чувство. Он вспомнил, как после лишения сана и отлучения от церкви ему срезали кожу с пальцев. Прошло почти десять дней, но раны последнее время не заживали, гноились. Он протянул руку к свету, рассматривая пальцы. Кожа на руках была совершенно здоровой — не осталось даже следов от кандалов — только вымазана каким-то черным маслянистым налетом. Джордано замер в недоумении.
В это время за стеной послышались голоса, заскрежетал отмыкаемый замок, дверь открылась. В камеру ввалилось четверо в турецких одеяниях. Двое держали в руках ятаганы, у третьего были кузнечные принадлежности. Четвертый, в дорогом шелковом халате и высоком тюрбане, подойдя к пленнику, протянул ему холщевые штаны и на почти чистом итальянском произнес:
— Прикрой наготу, неверный.
Джордано подчинился, удивляясь не столько тому, кем оказались хозяева судна, сколько свободе своих движений. В последнее время передвигаться самостоятельно он почти не мог — вывернутые на дыбе суставы воспалились, и тюремщикам приходилось таскать его под руки.
Потом Джордано заковали по рукам и ногам. Цепи закрепили так, что он мог только сидеть. Оставить какой-нибудь еды и напоить узника тюремщики не удосужились.
Потянулись бесконечные дни плавания. Он давно привык к ощущению голода, но отсутствие воды сводило с ума. Уже к вечеру первого дня у Джордано начались галлюцинации. Ему то казалось, что он сидит в воде и надо только наклониться, чтобы пить, пить и пить. Он заваливался на бок, облизывал сухие, пыльные доски. Позже казалось, что поток воды стекает по борту. Он тянулся к стене, выворачивая руки из суставов так, что терял сознание. Вообще сознание возвращалось все реже. Окружающий мир звенел каким-то оглушительным прозрачным звоном. Человека окружали фантастические монстры, тянули руки, лапы, оттесняли от текущего за их спинами потока.
Когда тюремщики вернулись, отстегнули цепь, удерживавшую узника в сидячем положении, и попытались пинками поднять его на ноги, Джордано, повалившись на пол, лишь глухо стонал. Наконец появился давешний человек в тюрбане. Джордано окатили ведром воды. Это привело его в чувство, и он начал жадно слизывать, образовавшуюся на полу лужу. Чей-то сапог грубо отшвырнул его в сторону. Видеть воду и не пить было выше человеческих сил. «Воды!» — попытался попросить Джордано, но из груди вырвался лишь нечленораздельный стон. Стражники, окружающие пленника, весело заржали, однако последовал окрик начальника, и через минуту узнику протянули миску с водой.
Потом была еще дорога через пустыню. Закованные руки Джордано цепляли на короткой веревке к луке седла либо начальника каравана Мустафы — человека в тюрбане, либо одного из его старших воинов. Основная масса пленников, выгруженных с корабля, шла свободно, люди несли поклажу, только несколько самых сильных мужчин были закованы в ножные кандалы. Вечером рабы разбивали общий бивуак, разжигали костры, варили какую-то похлебку. Джордано оставался у палатки Мустафы, ему давали лепешку и кружку воды, затем обездвиживали. Утром еще раз поили.
Такое обращение позволяло почти полностью гасить сознание пленника. Бег за лошадью отнимал все силы, главной задачей было не отстать от крупа коня, не сбиться с ритма, не упасть. В первый день Джордано это никак не удавалось, он оступался на острых камнях, падал на колени, и его тащило за лошадью, обдирая колени (упасть полностью он не мог, веревка была короткой). Стражник останавливался, бил его плетью, заставляя подняться. Бег продолжался вновь. Вечером, едва сумев проглотить лепешку, он погрузился в сон. Лишь в короткие мгновения просветления Джордано сознавал удивительные изменения, произошедшие с ним: голодный, получающий лишь жалкие капли воды, он выдерживал бег за лошадью, а кожа, содранная кандалами за день почти до костей, успевала полностью восстановиться к утру.
На четвертый день пути стало легче. Он уже не сбивался с ритма, четче воспринимал окружающее. После полуденного привала он заметил, что караван приближается к оазису. Когда начальник пришпорил коня, обгоняя колонну, а потом поскакал во весь опор навстречу кавалькаде, встречающей караван, он сумел удержаться на ногах.
Поравнявшись с встречающими, Мустафа резко осадил коня, резво спрыгнул на землю и опустился на колени перед человеком на высоком, благородных арабских кровей вороном жеребце.
— Приветствую тебя, бей Ахмед!
Тот, не торопясь, спешился, благосклонно позволил Мустафе подняться, что-то спросил.
— Твое приказание выполнено, — Мустафа поклонился.
Джордано, наблюдавший за встречей, понял, что речь идет о нем по направленным в его сторону взглядам. И еще непостижимым образом к нему пришло ощущение, что появившееся при приближении к свите Мустафы странное чувство то ли чужого присутствия, то ли взгляда, связано с беем. Один из стражников, сопровождавших Мустафу, обрезал веревку, привязывавшую Джордано к седлу, и подтолкнул его навстречу Ахмеду.
— Вперед, свинья! Пади ниц! — он толкнул Джордано на колени.
Джордано поднял голову и встретился взглядом с Ахмедом. Медленно поднялся и расправил плечи. В глазах бея мелькнула легкая усмешка:
— Что же ты мочишь? Поприветствуй хозяина! — Ахмед-бей заговорил по-латыни.
— Господин! Он не может говорить.
— Что!?
