На неведомых тропинках. Сквозь чащу (СИ) - Сокол Аня (чтение книг txt) 📗
До дрожи в коленках меня пугала ни руна обязательств, не перспектива питаться сырым мясом, и не превращение в хищника. А широкий ободок на его пальце, то самое кольцо, что я надела на палец тринадцать лет назад. Почти четырнадцать. В последний раз, когда он вспомнил об узах брака, мне надлежало воткнуть в его тело зеркальный клинок.
Чуть красноватое с примесью меди кольцо из золота весьма низкой пробы обхватывало его безымянный палец. Свое я выбросила. Давно. Просто ехала на машине, открыла окно и вышвырнула этот символ супружеской верности. Случилось это где-то между третьей и четвертой любовницей объявившейся на моем пороге.
Я с шумом втянула воздух.
- Не тот выбор, который бы тебе хотелось, - он коснулся пальцем плеча, - Ты дала слово. Придется его сдержать. Вопрос в том, как это будет?
- Опять игра словами, - его палец ласково прошелся по коже, я начала дрожать.
- Верно. Оцени разницу, я могу сделать тебя очень сильной, достойной рода Седых, достойной Алисы. Но, - он наклонил голову, - Ты должна прийти ко мне сама. Прийти, попросить и остаться навсегда. Я сберегу твою душу. Слово демона.
- У меня есть еще время, - возражение вышло жалким и беспомощным, сотня дней там, или десять здесь.
- Нет. Его у тебя нет, - стоило словам слететь с его губ, как руку свело от горячей боли, тот раскаленный гвоздь, что воткнул Простой так и не вытащили из раны, - Вы долго добирались. Срок почти истек.
Я знала, что он прав, мы появились в цитадели через семь отпущенный руной дней. И видят ушедшие, можно было бы давно все закончить, но каждый раз подходя к черте, я отступала, как всегда.
- И тогда где же тут выбор? Где?
- Выбор не в том закладывать душу или нет, а в том, как и кому это сделать, - он говорил с невыносимой мягкостью, как с маленьким ребенком, как с Алисой, когда она в первый раз подралась с Муськой.
Я вспомнила, как Простой говорил Пашке, что она расскажет о своем проступке сама, на своих условиях. То же самое теперь предлагал Кирилл. И могу сказать, ни черта от этого не легче.
- У тебя чуть больше суток, - он встал.
- Я могу заключить сделку с Александром, - запальчиво сказала я отступая.
- Можешь, - мужчина пошел к выходу, - Это и будет обещанным выбором. Я или мой вестник.
- Кирилл, - окликнула я, и он, остановившись, повернул голову, - Зачем все это? К чему?
Его глаза посветлели, снова становясь прежними. Из прозрачной глубины выглянул тот, кто всегда был там, до того как мы встретились, до того как мы расстались. Настоящий Кирилл, демон, холодный, расчетливый и жестокий. Не человек. Зверь. Затянувшаяся на десять лет роль сыграна на бис еще раз. Привычная маска хорошо легла поверх холода севера, но уже не смогла скрыть истины.
- Ты придешь, - ровно сказал он, - Или тебя приведут. Это тоже выбор.
Дверь мягко закрылась. Я села на ковер, рядом с обломками ящика. Все навалилось как-то вдруг, разом, на самые обычные человеческие плечи. Пока человеческие. Мы действительно слишком долго возвращались, может потому что не очень хотели? Мы шли с победой, которая горьким привкусом поражения осела на языке. Каждый шаг приближал нас к выполнению обязательств. Мы знали, что на этот раз не отвертимся. И я, и Мартын, и молчаливая Пашка. Это знание отнюдь не наполняло счастьем, и не заставляло мчаться ему на встречу со всех ног.
А теперь, оказалось, что время почти истекло. Я вспомнила каждый год, день, час, прочувствовала каждую прожитую секунду, когда мы пробирались по склонам гор, обдумала каждый километр, что мы преодолели на автобусе. Где-то внутри странное обреченное нечто даже радовалось уходящему времени, зная, нет, даже желая, опоздать. Умереть, но умереть, человеком. Трусливый путь, но даже мне иногда хочется сдаться и опустить руки.
В голове царила путаницы щедро сдобренная страхом. Седой запутал все окончательно. Зачем я ему в качестве вестника? Или демоны могут обращать не только в торговцев душами? Зачем этот спектакль с возвращением к прежним временам?
Злость схлынула, стало жалко столик. Более бессмысленного выплеска эмоций, чем гнев на бессловесную деревяшку придумать трудно. Я стала поднимать обломки, надо при случае найти плотника. Дно ящика разломилось надвое, я собиралась положить куски один на другой, и отнести в угол комнаты, когда увидела нечто странное. Коснулась пальцами, одернула руку и поднесла обломок к глазам, чувствуя, как замершее сердце начинает ускорять ритм.
Столик сделали в те времена, когда о ДСП и слыхом, не слыхивали. Дно ящика состояло не из одной, а из двух тонких положенных друг на друга досок. Материл был пористым и очень легким. Древесина скорей всего местная, наша тяжела и прочна, и колотить бы мне им о стены пока руки не устанут. Но теперь эти доски были сломаны, а между ними выглядывал уголок ломкой коричневой бумаги. Прикрепи его неизвестный просто ко дну, Борис нашел бы тайник в первый же день, но кто-то постарался спрятать бумажку получше, продублировав дно.
Я потянула за уголок и вытащила на свет большеватый конверт, явно сложенный вручную. Не заклеенный и неподписанный. Под непослушными пальцами бумага сломалась в трех местах, прежде чем удалось извлечь содержимое. Слава святым, это было не очередное слезливое письмо из прошлого, это была сложенная вчетверо ткань. Шелк, если не ошибаюсь.
Разворачивая тонкий платок, я ожидала увидеть все что угодно от засушенного цветка, до порции яда, но все равно оказалась не готова к действительности. Вскрикнула и уронила находку на ковер. Там под гладкой скользящей тканью скрывался живой огонь, брызнувший подвижными бликами во все стороны. Я вытерла о халат повлажневшие ладони, протянула руку, одернула, и протянула снова.
В шелковый платок было завернуто перо. Нереальное, переливающееся золотыми всполохами перо. Оно было совсем не горячее, хотя огонь танцевал по его краям словно живой. Я подняла находку, не в силах оторвать глаз от разбегающихся искр. Наверное, так себя чувствовал герой сказки державший в руках перо легендарной жар - птицы. Жаль, что они в нашей тили-мили-тряндии не водятся. Зато водится кое-кто поопаснее, например фениксы, за спинами которых разворачивались полные огня крылья. Я подняла шелковую тряпку, чтобы накрыть спрятать от глаз эту обжигающую красоту, и выронила его повторно.
Ткань не была просто оберткой, платок, не был платком. Он был холстом, не тем плотным материалом, что полюбился художникам, а тоненьким, шелковым полотном, расписанным легкими четкими штрихами. Картина, удивительная в своей нереальности. Миловидная женщина с короткими волосами обнимала за плечи двух белоголовых мальчишек. Рядом наклонив голову, стояла тоненькая девочка, с такой же, как у матери стрижкой. Сколько ей лет? Десять? Одиннадцать? Двенадцать? Вряд ли больше.
Фон был не прорисован, только эти четверо. Мать и трое детей. Нинея Седая, Кирилл, Игнат и безымянная девочка, принесенная в жертву во славу рода. Я знала это и раньше. Но одно дело знать, а другое смотреть в детально прорисованные, светлые, как у братьев глаза. Несколько минут я не могла пошевелится, потому что было еще кое-что поразившее сильнее остального.
Мальчишки, которых обнимали материнские руки, были совершенно одинаковыми. Близнецы. Одинаковые лица, одинаковые позы, глаза, черты лица. Только если внимательно присмотреться тот, что справа казался более недовольным, тогда как тот, что слева смотрел вперед прямо и равнодушно. Что это, дрогнувшая рука художника или мастерство, с помощью которого он передал единственное отличие мальчишек? Уверена равнодушие одного из них, я видела на этом пороге не далее чем пять минут назад.
Стены овального зала памяти на третьем этаже все еще были увешаны портретами. Там почти ничего не изменилось, только убрали постамент, на котором лежало жало Раады. Я смотрела чужие мертвые лица, комкая платок в руке, скользкая ткань казалось обжигала кожу, хотя перо, для надежности убранное под подушку, осталось в комнате.
