Бессмертный диптих - Копылова Полина (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .txt) 📗
Он смолк.
Он был тонок и выглядел хрупким в кости. Чисто выточенное лицо, чуть опущенное, как кажется, бесстрастное. Но теперь-то я знал: это – выражение смертного отчаяния.
Здесь есть такой обычай: покойников без роду-племени сжигают в шалаше на плоту, подальше от берега – чтобы дух чужака не тревожил местных усопших. Я потратил на погребальный плот три дня: на совесть связал строение лианами, обложил все хворостом.
Он не помогал мне, только пристально следил, как я работаю, и, видимо, не упускал ни одной моей мысли. Хотя, по правде сказать, я трудился бездумно, как невольник.
Вдвоем мы только стащили плот на воду. Я подал ему чашку с сонным зельем – выпьет, забудется, задохнется в беспамятстве прежде, чем за него примется пламя. Он потянулся за ней – и я чуть не выронил сосуд: по его нежным щекам катились слезы. Он принял чашку, медленно-медленно обвел взглядом золотистый берег, склоненные орешницы, серую мою хижину меж их стволами, жемчужную даль морскую. Потом выпил зелье и лег на вязанки тростника в шалаше. Сон овладел им почти мгновенно – слезы еще не высохли на ресницах.
Я перенес его с плота обратно в хижину, уложил, укрыл, подоткнул края прошитого холщового одеяла. Постоял на пороге. Потом вернулся на берег и столкнул в прибой свою лодку. Плот был привязан к ней канатом – неуклюжий, замаюсь волочь его за собой, с одним-то веслом. Ну да это ненадолго.
Не знаю, верно ли я истолковал знак судьбы? Но, по крайней мере, ветер дул так, что пустой погребальный плот шел словно бы сам по себе. Около полудня, прикинув направление ветра, прилив и силу течений, я обрубил канат. Теперь плот уж точно не прибьет к острову, и ничто не напомнит ему о смерти.
II.
Лазурь небесная изливалась в море, лазурь морская востекала в небо, и Тласко, стольный город Морского Моста, был подернут легчайшей голубизной, сквозь которую по ходу солнца вспыхивали изразцы на граненых вершинах храмовых пирамид, и яро пылала золотом далекая кровля чертогов правителя.
Все то же я видел пятнадцать лет назад с борта торговой галеры; все то же. Хотя нет. Тогда над каждой пирамидой тянулся дымок.
– Сколько же тут народу?
Командор Альдерхт пощипал присоленный сединою ус.
– Народу несчитано, тысячи тысяч, но они забиты и покорены. А воинов мы как-нибудь перечтем.
– Да уж. Не то они перечтут наши трупы.
Альдерхт сощурился. Я протянул ему подзорную трубу. Он отмахнулся. Потом с деланным равнодушием полюбопытствовал:
– Вон то… Блестит… Это позолота?
– Нет, это чистое золото. Золотая черепица.
– Но там не менее мили.
– Здесь и ошейники для рабов куют из золота.
– Понимаю. Смотрите-ка, к нам плывут.
Я прибегнул к трубе.
– Это таможенные лодки. Чиновники досмотрят товар и дадут лоцмана.
– Товарец-то у нас… – хмыкнул командор, со стуком переступив латными башмаками. Как он терпел жару в этом железе, непостижимо.
– Уж какой есть.
Тласко меж тем раскинулся перед нами во всей красе – двумя белыми крыльями по сторонам светлой широкой протоки – Канала, связующего два океана. Совсем вдалеке высокой дугой синел над ним мост – я знал, один из пяти. Под этими мостами свободно проходил самый большой корабль.
Таможенные лодки близились. Уже можно было разглядеть чиновничьи головные уборы из алых перьев.
– Да пребудет над вами Солнце, – поклонился старший чиновник, меж тем как его подчиненные уже зыркали по сторонам, – с какой целью приблизились вы к незыблемым опорам Морского Моста?
Я переводил высокопарное разъяснение командора, а сам вспоминал – раньше они говорили «Да смилуются над вами Боги». Потом пришлось водить таможенников по трюмам всех четырех судов, и я возблагодарил судьбу за то, что наши корабли так темны и зловонны: бронзовокожие рослые чиновники брезгливо морщились, ощупывая вороха лисьих и волчьих шкур, и не ущупали того, что под ними.
Досмотр длился без малого четыре часа; когда лоцман перешел на наш головной корабль, солнце клонилось к закату, далекий мост над каналом не синел, а сиял нежной белизной, и блеск золотой кровли стал мягче.
Мы уже были в виду предназначенной нам пристани, когда воздух вдруг наполнило слитное пение. Слов я не различал, да, может, их и не было. Пели на вершинах пирамид: мягкими волнами напев тек по ступеням в вечернуюю духоту белокаменных улиц. Странное дело: некогда я провел на Мосту год, был свидетелем полной последовательности празднеств, но ничего подобного не слышал.
Однако когда мы ошвартовались, все смолкло. Выходящие к пристани улицы были безлюдны, и холщовые навесы небольшого рынка уныло темнели посреди вымощенной белым известняком площади.
Что-то изменилось на Морском Мосту, и завтра же я должен был узнать – что.
Наутро я был разбужен тем же пением. Солнце только взошло, блеск реял в туманном воздухе, казалось – самый воздух и поет каждым дуновением рассветного ветерка. Пели не только на пирамидах: люди с воздетыми руками были на каждой крыше. Они приветствовали солнце.
Ну и дела.
Кое-как позавтракав и доложившись командору, я сошел в город.
Жители Тласко были все так же прилежны, учтивы, улыбчивы и услужливы – их бронзовые круглые лица сияли «безмятежной радостью» или «неизменным радушием» – распространеннейшими из «общезначимых выражений» (выдавать истинные чувства на людях считалось здесь верхом непристойности).
Их белые одежды сверкали золотой блесткой.
Золото, вожделенное на другой стороне мира. Всеобщее это вожделение воплотилось в рыжей девице по имени Одель. Одель, королева в моем скудном отечестве. Она расспрашивала меня, где я побывал и какие из посещенных мною краев богаты золотом, – я сразу подумал о Морском Мосте, и назвал его первым.
Одель так любила золото, что носила на себе половину королевской сокровищницы. Буду честен – старинные ожерелья с лалами и надвинутая низко на лоб осьмизубая корона были ей к лицу. Не в нашем туманном краю, а хотя бы на Юге ей править – подумал я, увидев королеву впервые.
Но в нашем туманном краю отыскались богатства, стоящие всех южных щедрот. Желтая сера, фосфор, селитра по отдельности составляли скромную радость алхимиков. Вместе они создали философский камень, способный из чего угодно добыть золото.
Я считал, что утратил способность удивляться, пока не увидел камень в действии.
Первая же пирамида, к подножию которой привела меня говорливая торговая улица, оказалась открытой для восхождения: люди степенно подымались и спускались по крутой, с высокими ступенями лестнице, как будто эта лестница была продолжением мостовой, проходом в соседний квартал. Немыслимое здесь ранее дело. Применяясь к общей неспешности, взошел и я. Люди стояли на мощеной площадке, сложив ладони и отвешивая легкие поклоны уже высокому солнцу. Выложенный изразцами храм за их спинами был пуст. Глыба жертвенного алтаря темнела перед входом, сухая и ничем не украшенная. За ней, в плотной каменной тени, угадывались изображения богов – разноцветные лица, венцы из костей и перьев. Кажется, здесь, как и на многих других пирамидах, служили раньше богу войны Ацалю – каждая победа, каждое прирастание Предмостий – владений на севере и юге – подтверждалось закланиями.
Словно века пронеслись над Морским Мостом, или же он был завоеван могучими и милосердными пришельцами – не осталось ни следа прежней кровожадности.
Сойдя с пирамиды, я стал высматривать в толпе жреца или писца (не может быть, чтобы у нового культа при всей его простоте вовсе не было посвященных служителей), чтобы расспросить о переменах. Раньше посвященные носили разноцветные одеяния – в цвет лика того бога, какому служили. Но я забирался все дальше и дальше в город – а меня окружали только белые туники в золотых блестках, и чем ближе было к полудню, тем менее у меня оставалось надежды встретить того, кто мог бы объяснить мне измену прежним богам.
Наконец на одной из главных улиц, если не в устье главной – я успел позабыть Тласко, – мне повезло: навстречу попалось небольшое шествие, впереди – несколько людей, одетых пышнее прочих. Их лбы были украшены золотыми дисками, и я обратился к ним как к «служителям солнца».
