Времена стекла и железа (ЛП) - Эль-Мохтар Амаль (читать книги бесплатно TXT) 📗
Вместо того чтобы загореться, шкура закричала.
Проснувшись от шума, муж впал в сильнейший гнев и обвинил женщину в том, что нарушила обещание. Та разрыдалась, говоря, что лишь хотела избавить его от проклятья, а он поднял свою шкуру, набросил ей на плечи и, швырнув к её ногам мешок с железными башмаками, объявил: «Единственный способ сделать меня человеком днём и ночью — это носить мою шкуру, пока не истопчешь семь пар железных башмаков, по одной за каждый год нашего брака».
Вот она и отправилась в дорогу.
Широко раскрытые глаза Амиры полны слёз, и Табита, покраснев, выбирает из шкуры репьи.
— Я, конечно, знала, что в браке чудовищно, но даже представить себе не могла…
— Всё не так плохо, — пожимает плечами Табита. — К тому же я нарушила обещание: не будь той встречи с матерью, мне бы и в голову не пришло поджигать его шкуру. Медведям важны обещания. Вот это, — она показывает на стеклянную гору, — это чудовищно. Ты здесь, как в тюрьме, не вправе ни говорить, ни двигаться…
— Твой муж тоже хотел отобрать у тебя право говорить. С матерью!
— И взгляни, чем обернулось моё ослушание, — сдержанно отвечает Табита. — Его запрет был испытанием верности, и я его не прошла. Ты же вообще ничего дурного не сделала.
— Забавно, — без тени улыбки отвечает Амира, — потому что мне каждый день кажется испытанием: уйду ли отсюда, ухвачу ли птицу, швырну ли мужчине яблоко, хотя не должна, заговорю ли слишком громко, дам ли повод причинить мне боль и упаду с горы, и каждый день — ничего такого, я успешно…
— Это другое. То, как с тобой поступили, ужасно.
— И вовсе не другое!
— Ты свою гору не любишь!
— Я люблю тебя, — почти шепчет Амира. — Люблю и не понимаю, как можно желать боли любимому человеку, заставляя его ходить в железных башмаках.
Табита кусает губы, подыскивая слова, но не находит.
— Я рассказала свою историю плохо, — наконец вздыхает она. — Себялюбиво. Не упомянула, каким он был хорошим, как умел рассмешить, сколькому научил. Я выжила в железных башмаках только благодаря его урокам, потому что умею отличать ядовитую ягоду от съедобной и бить на охоте зверя. То, что с ним произошло, эта перемена… — на Табиту наваливается усталость, — это всё из-за меня. Мне бы терпеть, пока проклятие не спадёт, а я не выдержала. Другого объяснения не вижу.
Амира бросает взгляд на искалеченные ступни Табиты.
— Так ты правда веришь, — говорит она, старательно держа спину прямо на стеклянном троне, — что я никак не повинна во внимании этих мужчин ко мне? И они вели бы себя так же, даже будь я уродиной?
— Да, — следует твердый ответ.
— Тогда… — колеблясь стоит ли продолжать, — разве не может быть так, что ты никак не повинна в жестоком обращении мужа? И проклятие здесь ни при чём? Ты говорила, он обижал тебя в обоих обличьях.
— Но…
— Если ты сносила половину башмаков, не пора ли направить стопы обратно, чтобы последние развалились у вашего общего дома?
Неверный свете луны придаёт лицам обеих синеватый оттенок, и всё же Амира замечает, как посерела Табита.
— Когда я была ребёнком, — глухо, как будто в горле ей что-то мешает, произносит Табита, — я мечтала о супружестве, которое будет похоже на золотую нить от сердца к сердцу… на тёплую, как летний день, ленту, что связывает их вместе. А не о цепи из железных башмаков.
— Табита, — не зная, что делать, Амира берёт её за руку и, стиснув, с той же тоской, как при взгляде на гусей, глазами молит выслушать и понять, — ты не сделала ничего дурного.
— Ты тоже, — удерживает её взгляд Табита.
Так они замирают надолго, пока шум, поднятый крыльями семи гусей, не заставляет обеих взглянуть на звёзды.
Дни и ночи теплеют. Над головой пролетает всё больше гусей. Однажды утром Табита привычно отправляется в обход вокруг Амиры, и, споткнувшись, падает ей на руки.
— Тебе плохо? — шепчет Амира, и Табита, схватившись за трон, качает головой. — Она вдруг поняла, что нетвёрдо стоит на ногах.
— Башмаки, — удивлённо поясняет она. — Они сносились. Уже четвёртая пара. — Табита слышит собственный смех, неожиданно для неё самой больше похожий на всхлипы. — Им конец.
Амира с улыбкой целует её в лоб.
— Поздравляю, — шепчет она, и Табита, слышит, что это не пустые слова. Дрожа и покачиваясь, она запускает руку в мешок за следующей парой.
— Подожди, — тихо говорит Амира, и Табита останавливается. — Пожалуйста, подожди. Не надо… — Амира закусывает губу, отводит глаза. — Это вовсе не обязательно… оставайся здесь без них…
Табита проникновенно берёт Амиру за руку.
— Я не могу оставаться на горе вечность. Мне надо уйти до того, как вернутся твои ухажёры.
Амира тяжко вздыхает.
— Понимаю.
— Впрочем, есть у меня одна мысль.
— Правда? — На лице Амиры мелькает лёгкая улыбка. — Так ты всё же решила на мне жениться?
— Да!
От удивления и без того неподвижная Амира застывает будто стекло.
Она едва понимает, что говорит Табита. Смысл слов ускользает, подобно тому, как скользит песок со стеклянной горы. Всё, всё что угодно — только бы не заковывала ноги в эти железные кандалы…
— В смысле… не как муж. Только, чтобы тебя отсюда забрать. Ну, если хочешь. Пока ухажёры не вернулись. Пойдёшь со мной?
Амира опускает взгляд на золотое яблоке в руке.
— Даже не знаю… Куда пойдём?
— Куда душа пожелает! В этих башмаках можно ходить везде, по чему угодно….
— Вернёмся к твоему мужу?
На мгновение Табита застывает, будто поражённая громом.
— Нет. Только не туда.
Амира поднимает глаза.
Амира вскидывает глаза.
— Раз мы сочетаемся браком, настаиваю на обмене подарками. Выбрось эту шкуру и башмаки.
— Но как же так?
— Я знаю, чего они тебе стоят. Не хочу ходить по воздуху и тьме ценой твоей боли.
— Амира, — сокрушённо вздыхает Табита. — По-моему, я уже без них не смогу.
— Разве ты пыталась? Ты уже столько отъедаешься золотыми яблоками. И если что, я тебя поддержу.
— Но… башмаки могли бы сослужить нам службу…
— Стеклянная гора сослужила мне очень хорошую службу, — спокойно отвечает Амира. — А золотые яблоки поддерживали меня в тепле, здравии и сытости. Но я их оставлю… Я пойду за тобой полями и лесами. Будет холодно, голодно, больно ногам. Но если ты со мной, Табита, я научусь рыбачить, и бить на охоте зверя, и отличать ядовитую ягоду от съедобной. Я увижу, как река поднимает свои гусиные юбки, и услышу, как они шуршат, будто гром. Веришь, что я на такое способна?
— Да, — голос Табиты звучит сдавленно, — да, верю.
— А я верю, что тебе не нужны железные башмаки. Оставь их здесь, я дам вместо них шёлковые туфельки, а в мешок положим семь золотых яблок. Если будешь есть по чуть-чуть, продержишься до чего-то лучшего.
— Но мы без башмаков не спустимся!
— А нам и не нужно, — Амира с улыбкой гладит Табиту по волосам. — Падать легко — удержаться трудно.
Обе ненадолго замолкают. Затем, осторожно, потому что на горе теперь скользко, Табита сбрасывает меховой плащ, отвязывает железные башмаки и вместе с мешком отдаёт их Амире. Амира вынимает из него три последние пары, кладёт на их место яблоки и после седьмого туго затягивает тесёмки. Она возвращает мешок Табите, и та вешает его на плечи.
Теперь, взяв Табиту за руки, Амира делает глубокий вдох и встаёт.
Трон из стекла идёт трещинами. С грохочущим шёпотом, будто от проливного дождя, стеклянная гора рассыпается в пыль, поглощая мех и башмаки, Амиру и Табиту, а затем, в последний раз прошипев, укладывается конической дюной.
Всё ещё за руки Амира с Табитой, кашляя и смеясь, неуклюже выбираются из песка и начинают обтряхиваться. Они стоят и ждут, и ни одно золотое яблоко не появляется, чтобы разъединить их ладони.
— Куда теперь? — шепчет одна другой.
— А куда глаза глядят.
Поддерживая друг друга, они нетвёрдым шагом идут навстречу весне, и необъятный мир приветствует их рассветом.
