Ведьмак (большой сборник) - Сапковский Анджей (книги хорошего качества TXT) 📗
— Из Цинтры, ведьмак. Есть такая страна у моря, при устье Яруги.
— Я знаю, где лежит Цинтра.
— Так зачем спрашиваешь, коли столько знаешь? Я так сильно тебя интересую?
— Скажем — немного есть.
Помолчали.
Потрескивал огонь.
— Моя мать, — наконец сказала Ангулема, глядя в пламя, — была в Цинтре дворянкой, к тому ж, кажется, высокого роду. У этого рода в гербе был морской котик, я б тебе показала, был у меня медальончик с этим их затраханным котом, от матери. Я его опосля в кости продула… Но этот кошкин род, разорви его морской пес, отказался от меня, потому что, вишь ты, мать моя вроде бы связалась с каким–то хамом, кажется, конюхом, а может, конюшим, и получилось, что я — бастард, срамота, позорище и пятно на кошачьей чести. Отдали меня на воспитание дальним родственникам, у тех, правда, в гербе не было ни кота, ни псины, ни какой другой живности, но отнеслись они ко мне неплохо. Послали в школу, в общем, и били мало… Хоть довольно часто напоминали, кто я такая есть, какой–то ублюдок, в крапиве зачатый и рожденный. Мать навестила меня раза три или четыре, когда я была еще маленькой. Потом перестала. Впрочем, мне на это было… ну…
— А как попала к бандитам?
— Ты выспрашиваешь прямо как следователь! — фыркнула она, поморщившись. — К бандитам, это ж надо! Ай–яй–яй! С добродетельного–то пути, ой–ёй–ёй!
Она поворчала, покопалась за пазухой, вытащила что–то, чего ведьмак толком не разглядел.
— Одноглазый Фулько, — проговорила она неразборчиво, яростно втирая себе что–то в десны и втягивая носом. — Нормальный хрен. Что забрал, то забрал, но порошок оставил. Возьмешь щепотку, ведьмак?
— Нет. Лучше бы и ты не брала.
— Это почему?
— Потому.
— Кагыр, а ты?
— Наркотик не употребляю.
— Ну и святоши мне попались, — покрутила она головой. — Никак сразу же приметесь морали читать. Мол, от порошка я ослепну, оглохну и облысею. Рожу ненормального ребенка.
— Прекрати, Ангулема, и докончи рассказ.
Девушка громко чихнула.
— Ладно, если хочешь. Так на чем я… Ага. Ну, началась, значит, война с Нильфгаардом, родственнички растеряли все имущество и вынуждены были бросить дом. Было у них несколько собственных детей, а я стала для них обузой, вот и отдали меня в приют. Содержали приют жрецы при каком–то храме. Веселенькое это было, как вскорости оказалось, местечко. Обычный бордель, ни прибавить, ни убавить, для таких, что любят незрелое яблочко, сечешь? Молоденьких девочек, да и мальчиков тоже. Я, когда туда попала, была уже слишком взрослой, переростком, на меня любители не находились…
Совершенно неожиданно она залилась румянцем, который был виден даже при свете костра.
— Ну, почти не находились, — добавила она сквозь зубы.
— Сколько тебе тогда было лет?
— Пятнадцать. Познакомилась я там с одной девчонкой и пятью мальчишками моего возраста и постарше. И мы быстренько нашли общий язык. Как ни говори, а знали мы легенды и предания. О Бешеном Дее, о Чернобородом, о братьях Кассини… Захотелось нам на большак, на свободу, на разбой! Это что же, сказали мы себе, только из–за того, что нас тут дважды в день кормят, мы должны каким–то старперам и отвратникам по первому зову задницы подставлять…
— Попридержи словотворчество, Ангулема. Сама знаешь, перебор хуже недобора…
Девушка протяжно отхаркнулась, сплюнула в костер.
— Ну и святоша! Ладно, перейду к делу, что–то мне болтать не хочется. В приютской кухне отыскались ножи, достаточно было их как следует на камне навострить и на пояс подвесить. Из точеных ножек дубового стула получились шикарные колья. Нужны были только лошади и деньги, ну, дождались мы приезда двух развратников, постоянных бывальцев, стариков, тьфу, почти сорокалетних. Приехали они, винцо потягивают, ждут, когда им попы по обычаю привяжут выбранную малолетку к такой специальной удобной штуковине… Но в тот день им поиграть не удалось!
— Ангулема!
— Ладно, ладно. Короче: прирезали мы и забили обоих развратных старцев, трех попов и пажа, единственного, который не сбежал и коней ихних сторожил. Храмового эконома, который не хотел дать ключей от сундучка с деньгами, мы огнем припекали до тех пор, пока не дал, но жизнь ему сохранили, потому как милый был старичок, всегда доброжелательный и покладистый. И пошли на грабеж, на тракты и большаки. Разные колеи оказались у наших судеб, то на возу, то под возом, то мы дрались, то нас избивали. То было сыро, то холодно. Ха, холодно–то чаще. Из того, что ползает, я ела в жизни все, что удавалось, мать их так, поймать. А из того, что летает, однажды сожрала даже воздушного змея, потому как он был склеен мучным клеем.
Она умолкла, яростно почесала голову, заросшую светлыми, как солома, волосами.
— Да уж, что было, то было. Вот что я тебе скажу: из тех, что со мной в приюте сидели, уж никого в живых не осталось. Двух последних, Овена и Абеля, прикончили несколько дней тому кнехты господина Фулько. Абель сдался, как и я, но его все равно зарубили, хоть он меч бросил. Меня пощадили. Не думай, что по доброте душевной. Нет, меня на плацу уже крестом раскладывали, но тут примчался офицер и не допустил потехи. Ну а от эшафота ты меня упас…
Она на минуту замолчала.
— Ведьмак?
— Слушаю.
— Я знаю, как отблагодарить. Если только захочешь…
— Ну?
— Пойду взгляну, как там с лошадьми, — быстро сказал Кагыр и встал, заворачиваясь в плащ. — Прогуляюсь немного… по округе…
Девушка чихнула, потянула носом, кашлянула.
— Ни слова больше, Ангулема, — опередил ее по–настоящему злой, по–настоящему устыдившийся, по–настоящему смутившийся Геральт. — Ни слова!
Она снова кашлянула.
— Ты действительно не хочешь меня? Ни капельки?
— От Мильвы ты уже получила ремнем, соплячка. Если немедленно не замолкнешь, получишь добавку от меня.
— Все, молчу.
— Послушная девочка.
В склоне горы, поросшем худосочными и кривыми сосенками, зияли дыры и ямы, прикрытые или обшитые досками, соединенные мостками, лесенками и лесами. Из дыр торчали опирающиеся на скрещивающиеся столбы помосты. По некоторым бегали люди, толкающие тележки и тачки. Содержимое тележек и тачек — которое на первый взгляд казалось грязной, перемешанной с камнями землей — сваливали с помостов в большое четырехугольное корыто, вернее, в набор постепенно уменьшающихся, перегороженных досками корыт. По корытам постоянно и шумно текла вода, подводимая с лесистой возвышенности по опирающимся на невысокие крестовины деревянным желобам. И таким же образом выводимая вниз, к обрыву.
Ангулема слезла с лошади, дала знак Геральту и Кагыру сделать то же. Оставив лошадей у изгороди, они направились к постройкам, увязая в грязи, скопившейся вдоль неплотно сбитых желобов и труб.
— Промывка железной руды, — сказала Ангулема, указывая на приспособления. — Вот оттуда, из шахт рудника, вывозят добычу, выгружают в корыта и смачивают водой, которую берут из ручья. Руда оседает на поддонах, оттуда ее выбирают. Вокруг Бельхавена множество рудников и таких промывочных. А руду везут в долину, в Маг Тургу, там расположены печи и плавильни, потому как там больше лесов, а для выплавки нужны дрова.
— Благодарю за лекцию, — кисло прервал Геральт. — Мне доводилось в жизни видеть несколько рудников, и я знаю, что именно необходимо для выплавки. Когда ты наконец скажешь, зачем мы сюда приехали?
— Чтобы поговорить с одним моим знакомцем. Здешним штайгером. Пошли за мной. Ха, да вот он! У столярной мастерской. Пошли.
— Краснолюд?
— Ага. Его зовут Голян Дроздек. Он, как я сказала…
— …здешний штайгер. Это–то ты сказала, а вот о чем собираешься с ним поболтать, сказать забыла.
— Гляньте на свои сапоги.
Геральт и Кагыр послушно глянули на обувь, испачканную шламом странно красного цвета.
— У полуэльфа, которого мы ищем, — опередила вопрос Ангулема, — во время разговора с Соловьем была точно такая же грязюка на гамашах. Улавливаете?
