В сердце роза - Гарридо Алекс (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗
Мало ли что! Про удо в хайрских книгах писали не лучше, Эртхиа не раз краснел, мысленно повторяя когда-то заученные наизусть строки. Так удо рядом, под боком жили, — и то! А уж о дальних краях вольно говорить, что хочешь. Кто проверит? И кому еще поверят? Степенному человеку, вся жизнь которого протекла на глазах у почтенных соседей, и который из верных книг, которым не одна сотня лет, переписал точные сведения, — или бродяге перекати-полю, незнамо где прожигавшему жизнь, а теперь потчующему почтенных слушателей россказнями о том, что он, якобы, своими глазами видел. Когда по кругу пойдет второй мех вина, каждый видит дальние края. Своими глазами. Так что Эртхиа не принимал всерьез устрашающие описания пути к безымянному морю. Взять хоть вечную зиму. Эртхиа искренне верил, что это и есть самая вздорная выдумка — пугать не в меру любопытных непосед. Хайарды путешествовали только конным войском. Странствия ради любопытства или торговли считали постыдным занятием, свидетельством легкомыслия и житейской никчемности. А змеи, это всякий знает, в снегу вообще жить не могут. Они даже после холодной ночи сонные и ленивые, выползают на солнце греться. А зимой не только змеи — Эртхиа сам предпочел бы сидеть до тепла перед очагом и по сугробам на нежном брюхе не ползать. Сссочинители…
Такими рассуждениями Эртхиа занимал Тахина, и Тахин поддерживал его искреннее негодование на недобросовестных землеописателей, и Дэнеш, краем уха слушавший их витиеватые беседы, поддерживал:
— Нет, змеи в снегу не живут.
Потом и эти речи всем наскучили.
Эртхиа днями, как он говорил, разминал пальцы, — наигрывал на дарне все знакомые мелодии и складывал песни без начала и конца, снизывая и перенизывая слова на обрывки мотивов, и корабль бежал по волнам день за днем, пока не пришел день последний этого корабля.
О гибели Тахина
— Ложись! — крикнул Дэнеш, пригибаясь к борту. Эртхиа оглянулся на Тахина. Тот стоял в оцепенении, глядя, как огромный вал, вздымаясь, надвигается на него. Полыхающая сеть оплетала низко клубящуюся тьму, в мертвенном свете лицо Тахина казалось мертвым. Волна шла на него, и он стоял, обреченный.
Эртхиа рванулся, вытянув руки, в падении достал, схватил край плаща. Рядом мелькнул Дэнеш, кинулся на палубу, обхватил ноги Тахина. Вал обрушился на них, прокатился. Сквозь грохот и гул в ушах послышалось громкое шипение, как шипит закаляемый клинок, и сразу — пронзительный крик. Когда Эртхиа разлепил глаза, увидел Дэнеша лежащим у самого пролома в борту. Вокруг его головы растекалась по мокрым доскам кровь. От безрукавки на груди поднимался пар. Тахина нигде не было. Новая волна с ревом вздыбилась над головой. Эртхиа ужом скользнул по палубе к Дэнешу, прижался к нему, руками и ногами цепляясь за борт. Только тогда почувствовал резкую боль в сожженных ладонях. Но едва поток схлынул, не щадя рук принялся разматывать пояс, чтобы привязать Дэнеша к борту. Дау разваливался. Упираясь плечом и пиная ногами, Эртхиа выломал большой кусок борта с привязанным Дэнешем и столкнул его вниз. Подергал ремень, крепко ли держится футляр с дарной. И прыгнул.
Его сразу накрыло с головой, но ремень натянулся поперек груди, поддерживая и не давая уйти на дно. Эртхиа с трудом перетянул футляр со спины на грудь. Теперь мешал ремень, надежно удерживая Эртхиа под футляром. Только цепляясь руками изо всех сил, удалось высунуть голову из воды и глотнуть воздуха. Эртхиа с трудом дотянулся до засапожного ножа, но все же побоялся перерезать ремень, а постарался стянуть его через плечо. Когда это удалось, он наполовину вполз на футляр, намотав ремень на руку. И тогда порадовался, что полюбил в своей жизни именно дарну. Мог бы играть на флейте, как Дэнеш, — и где бы он был теперь? Дарна с ее длинной шеей требовала большого футляра, и теперь, промасленный и надежно закрытый, полный воздуха, он удерживал Эртхиа на воде не хуже плавучего мешка для переправы.
Эртхиа огляделся. Дау нигде не было видно, только обломки качались вокруг одинокой голой вершины, то выступавшей над водой, то скрывавшейся под волнами. Она медленно удалялась. Эртхиа завертел головой. Дэнеш оказался неподалеку, поверх связанных канатами досок — по прежнему без сознания. Их несло в одну сторону. Эртхиа взял ремень футляра в зубы и принялся грести руками. В любых обстоятельствах лучше друзьям держаться вместе. И лучшее, что придумал Эртхиа, это привязать конец пояса к ремню от футляра и перебраться на доски к Дэнешу.
Об огне
Далеко от них, в хлебной стране Авасса, где пустыня крадется вдоль берегов великой мутной реки Таф, чьи берега илисты и крепко заросли тростником, где пустыня караулит неосторожных, рискнувших высунуть нос за пределы плодородной долины, там, в великом городе Шад-даме, не любящем чужеземцев, на площади, на высоких ступенях храма, в черной тени колонн некто, прежде носивший имя Бали, отсчитав времени довольно, медленно поднял веки. По-прежнему, как заведено, на границе света и тьмы, под звон браслетов и частое щелканье трещеток, плясали неутомимые сестры, по-прежнему между колонн светились белые одежды братьев, покоившихся в величавой неподвижности. Прежде носивший имя Бали, — ныне, как все братья, не носивший никакого, — плавно отделился от колонны и двинулся глубже во тьму, в храм. Оттуда ему навстречу выступил белым сиянием плащ брата, качнулось багряное облако волос. Они едва соприкоснулись ладонями, и сменявший шепнул: «Иди в святилище — начинают».
Сменившийся поспешил в глубину храма, на бегу стряхивая остатки дремоты, овладевшей им было у колонн, оттого что день был непраздничный и никто не осмелился потревожить его покой, хотя для того и вышел, для того и стоял он у колонн. Но в непраздничные дни мало кто отваживался потребовать службы у брата. В непраздничные дни лишь сестры приносили тяжелые кошели и, отвязав от пояса, выворачивали у подножия алтаря, над которым, невидимое в темноте, парило изображение Обоих богов.
Тот, кто прежде носил имя Бали, пробегая мимо алтаря, быстро поклонился, коснувшись ладонями пола. Другой службы ждут от него в непраздничные дни незримые боги Авассы. Он готов.
Мощеный камнем коридор уходил вниз полого, влево и влево, в глубину, кружа. Вход в него зиял широким провалом между колонн. К нему сходились со всего храма: в темноте тишайший шелест босых ног по камню, бледное свечение одежд. Собирались вместе, переступали нерешительно, не в лад, поджидая отставших, примериваясь пока, кто поведет танец сегодня. Все одного роста и сложения, почти неразличимые и при свете дня. Старшие приближались невидимками, выступали из темноты и становились заметны, одетые в черное, окруженные белыми одеяниями младших жрецов, и тоже переступали, переступали, и шорох нарастал и опадал волнами, пока всплески его не унимались, не подчинялись единому ритму, и первым к провалу подходил тот, кто задавал его сегодня. Потому что помнить его и держать в голове не под силу никому, но когда собирались вместе, примериваясь и перебирая подобия его, нащупывали его босыми ступнями на камнях, вечно его хранящих, и кто первым его угадывал, тому и выпадало вести всех в странное путешествие вниз и влево, вниз и влево, и не было стен там, где обрывался каменный пол, и там трое в черном вышли вперед, остановились на краю, и тот, что был старшим из них, держал в худых цепких руках сосуд с огнем.
Эти трое, став на краю, повернулись лицом к остальным и застыли в спокойном ожидании. Слитные удары сотни босых ног в камень размеренно и точно выводили все тот же ритм, и рокот поднимался к ним из глубины, и рос, и это длилось, и невозможно уже было сказать, в какую сторону течет сейчас время.
И один и тех, что в белом, вдруг бросил руки вверх и выкрикнул:
— Вижу!
Сейчас же перед ним расступились, он вышел и встал перед теми в черном, и принял сосуд с огнем из рук старшего.
