Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы - Гаврилов Дмитрий Анатольевич "Иггельд" (лучшие книги без регистрации txt) 📗
— Хорошо сквитались они! Скучать теперь Ильдею без любимца! А верно, что…?
— Правда, правда! Откуда еще может быть у Свенельда такое оружие, кроме как от Радигоша? Поговаривают, что Свенельд-то некогда прибыл в Киев из тех же краев… Только он светлый, а этот — чернец.
— Жаль, правда, Кулиша — трудновато пареньку будет без отца!. А еще больше жаль самого Манилу — пропал мужик.
Ругивлад лежал в своей горнице на лавке. Кто-то заботливо постелил на нее шкуру бера. Утыканная гвоздями доска, на которой словен проводил часы отдохновения, валялась в углу. Стол был непривычно чист от сосудов и колб. Кот прихорашивался, сидя на табурете. У отверстия со сползавшей вниз витой лестницей сидели двое. Один неловко клонил на бок перевязанную голову.
— А, волхв! Очнулся, наконец… А мы испужались. Ну и сыпал же ты заклятиями в бреду… Хозяйка!
В комнату быстро вошла Ольга.
«Значит, это она?! Медведиха бы не посмела!»
— Ну, мы пошли… — осторожно начали воины.
— Ступайте!
Ольга повела царственной рукой.
Под холодным взглядом Ругивлада сторожа чуть ли ни кубарем скатились с лестницы. Внизу хлопнула дверь
Волхв с трудом приподнялся на ложе.
— Отец погиб, — вымолвила Ольга, и точно хладным железом ранил его этот голос.
Узкая бледная полоска сжатых девичьих губ. Ругивладу показалась, уж никогда они не познают ни поцелуя, ни улыбки.
ГЛАВА 11. «НА КРУГИ СВОЯ…»
«За каждым волхованием, несомненно, стоят законы всего сущего. И наши обряды — лишь отражение рун этих законов, — размышлял Ругивлад, поглядывая, как иссеченное печенежским оружием тело Владуха возносят на вершину уже почти сложенного костра: — Знаки слагаются в слова, так и мы читаем Священные Тексты, великую книгу Рода».
Павших было много, очень много. Городище обезлюдело на треть. Смерть не разбирала, кто из Домагоща, кто с Радогоща. В огненном вихре взовьются герои искрами и, ведомые своим жупаном, предстанут пред очами Великого Водчего. А живые махнут на прощание рукой и пожелают им радости в заоблачных высях. Примут пращуры на небесных полях сынов и внуков, и заключат в отеческие объятия. Родичи встретятся вновь, а неостывшие еще прах и пепел будут началом новому кургану… Сколько их уже здесь, на землях непокорных славян? Но частичку пепла все ж положат вятичи под порог — да хранит родитель детей в доме сем!
Выше собственной головы не прыгнет никто. Ругивлад попытался. Получилось. Но толку чуть! Мысли роились, словно пчелы, перелетали с места на место, срывались и этим беспорядком мучили его:
— Мы разные. Ее удел — домашний уют, веселый смех детей, теплые шкуры на скамьях… Неотесанный муж, которого бы за буйный нрав побаивалась, но могла бы крутить им, как захочет.
Конечно, желание счастья порой толкает на поиски чего-то лучшего! Оно у каждого свое. И пути-дороги к нему разные. Почему же я не могу жить, как все, как они? Почему я обречен вечно шагать куда-то, когда вот эта девушка?! Вот она, чудная лесная родина! Чего еще надо, Ругивлад? Почему так тяжело? Зачем эти мысли? В чем мое счастье? А разве можно быть счастливым и свободным, стесняя волю другого?…
Ты противен Ольге по сути! Веря, что не бывает злых созданий, она, однако, не колеблясь берется за лук, когда на родичей лезет из Степи тьма печенегов. Счастье Дороха — в породистых лошадях с богатой сбруей, в веселом хмельном застолье, в красавице жене. И он рвется безоглядно к желанной цели, и берет то, что ему хочется, не подозревая о существовании в мире иных Сил. Вероятно, он прав! Может, и она права? Надо жить проще!
Но почему я не нахожу в этом ничего такого, что удержало бы от простого убийства? Как смею я вмешиваться в размеренную смену времен и поколений?
Покойный Владух, мир его праху, тоже желал счастья дочери, но старался выдать ее замуж, ради спокойствия жупы. Он свершил бы сущую нелепицу … Если я убью Дороха и женюсь на Ольге, то стану одним из многих, поправ ее чувства и свободу. Если я не уничтожу этого молодца — изменю себе снова, ибо отныне в ответе за девушку по праву самозваного героя…
…Пламя лизнуло небо. На север неслись свинцовые облака. Следом рванулись ввысь души усопших. Они летели в обетованный Ирий, туда, где обретают покой и вечность, где находят люди забвение. Но в Самый Последний День они вернутся на землю и примут участие в Битве Любви и Смерти.
— Пусть не печалятся Родичи! Все у нас идет ладно, слава Роду! Дай Бог им доброй жизни на полях у Сварги! — громко сказал Станимир, плеснув в огонь из кубка. — Хвала Радигошу!
— Родичи милые, то-ж вам, тятя и мамка! Все вам Отцы и Прадеды, Пращуры и Щуры! — поддержал Свенельд, и тоже выплеснул кубок, лишь пригубив его.
— Гуляй, народ Домагощинский! Живы будем — не помрем, а представимся — так на Том Свете жизнь, поди, краше нашей будет! — весело крикнул Волах.
Заиграли рожки да сопелки, зазвенели бубны. Хозяйки разносили пирожки и прочую жертвенную еду. Мальчишки без счета били куриные яйца — чье крепче выйдет.
А надо ли горевать? Роды небесные восполнятся новыми воинами, новыми женами. Прибавится у славян заоблачных заступников — глядишь, и в этом Свете от напастей отобьемся.
— За старых верных товарищей! — воскликнул Свенельд, поднимая чару.
— За Удачу! За лучший Удел! — грянули вятичи.
— Неужто, ненависть, жажда мщения порождает такое стремление к смерти, что даже случайная вспышка ведет в пропасть всякого, кто ждал любви? Слабость стоящих по краям этой пропасти — верный слуга Чернобога. Сколько бы мне не говорили, что Ненависть отступает пред Любовью, это бегство не влечет за собой приход Любви. Мертвое, увы, не вернется к жизни, — поделился Ругивлад с Учителем своими беспокойными мыслями.
— Оказывается, и твой ум бессилен перед чарами древних, — улыбнулся белый волхв Велемудр.
— Выходит, что так! — подтвердил словен. — В чем же смысл, если круг замкнут?
— Не знаю, — отвечал Велемудр, — никто еще не ответил на этот вопрос однозначно, да и вряд ли сумеет сделать это правильно! Мир такой, каков он есть, не лучше и не хуже. Мы должны принимать его таким, и не в силах исправить предначертанное. Смысл жизни — просто в ее продолжении.
— А не в том ли, чтобы когда-то разорвать этот порочный круг?
— Ой ли? Всякий обязан вернуть роду долг. Жизнь должна порождать только Жизнь. Это долг перед отцами и дедами, перед павшими на полях и холмах земли родной, перед теми, кто щедро полил ее кровью, но сберег славные корни.
— Между жизнями пролегла память людская. И кто сохранит эту память лучше, как не черный волхв, отказавшийся от Жизни и Яви…
Курган покидали столь же шумно, с песнями да музыками, оставив до утра на траве священные дары богам и пищу духам предков. Коль найдут ее завтра нетронутую — знать, прогневали вятичи пращуров.
Ругивлад и Волах отстали от всех, намереваясь закончить важный разговор. Отныне ни один вятич не посмел бы назвать словена чужаком. Отныне они были связаны воинскими узами неразрывно!
— …Жупан погиб, а на его место рвутся ставленники Радогоща, — намекнул Волах.
— По правде сказать, не хотелось бы вмешиваться в ваши дела. Но я беру на себя Дороха! Конечно, если бы Ольга и в самом деле предпочитала его, я и бровью не повел бы! Но девчонка решила меня позлить… Я твой союзник, воевода!
— Мне надоели вечные передряги и стычки за право вершить волю племени. И я, Волах, положу предел вседозволенности вождей! Иначе орды степняков поглотят нас.
— По-моему, они здорово получили, — усмехнулся словен.
— Разве Степь успокоится, пока на пути стоит Лес?
— Делай, как знаешь. Но что же Ольга?
— Я гляжу, по уши влюбился! Обычай велит ждать, пока ты не принесешь обещанное вено. И после поединка с Дорохом — девушка твоя, — размышлял воевода вслух. — Но сын Буревида, да и сам глава всех глав сделают все, чтобы ты не вернулся. Было бы спокойнее не иметь такого долга за плечами! За полгода многое может случиться.
