"Галерея абсурда" Мемуары старой тетради (СИ) - Гарандин Олег (читать полную версию книги txt) 📗
Но на самом деле Шестикос Валундр здесь вовсе не в глубину залезть хотел и не в ширину вовсе, и совсем не на Карл Марл Шагал обыкновение хотел он намекнуть и на общепринятые каноны покусится. «Круг и прямая линия» были только причиной. Дело оказалось серьезней.
7
– Дульский проем времени не наступил еще – знаете. Там все немножко по-другому кажется: круг – кругом, почта – почтой, баня – баней – ничего общего между собой могут не иметь (то есть, не находится в одном здании) и существовать автономно. Но теперь день весенний, и хотя легкий и призрачный, но все-таки в какой-то степени «ипподромный». И немножко противоречивой легкости в нем все-таки есть; прыжков тоже в нем бывает, но в основном – штиль. Все данные тонкости нам надо тоже обязательно учитывать, чтобы разобраться в той буче, какую Шестикос устроил.
А он, между тем, начал утверждать вдруг несколько иначе, подошел с другим «тоном» к вопросам (видел, что не всецело увлек зрителя и решил, собака, подойти сбоку от щиколотки). Предложил посмотреть в корень вопросов иначе, а именно: «Прямую линию только тогда принято вести правильно и выводить на чистую воду, где пляж; а где вода грязная – кто захочет купаться?»
Видите, каков шельмец! То есть, решил подойти со своими рассуждениями к выводам «потихоньку», «тихим шагом» и сказать о том иносказательно. Или подмешал в глубину высказываний простоту. Для наглядности.
«Такого «сплясать» в голову не придет!» – донеслось с трибун. То есть – согласились. И, безусловно, он имел свой умысел, свое право на прецедент в таком переходе от Цицерона к простому дружескому интимному разговору.
– Подхалим.
– Не без этого. А чего все время кричать!? Уши то, ведь, не казенные! А тут еще – микрофон! И, безусловно, именно тогда только, обязательно и оглашено нужно доказывать и исходить до самого недоумения в час Холомбока Доломбота удивлений по 35 Кацуской идя, когда Роту только задумывается о последствиях, и еще только высиживает страусовые яйца; только прилетает вечно, как муха к окну, шуршит крыльями, и ничего, даже, возразить данному положению не может, а только шуршит. А теперь-то он таки и вообще – опять в отпуске и замещает его Франц Густав – широкая спина, подбородок прапорщика, вальс – танцует, но вот проявиться в свой полный, настоящий рост пока что не может – нет у него пока нужного здесь опыта. Здесь надо умней быть, чтобы ситуацию контролировать. Надо поначалу суметь многому научиться, потренироваться надо, и сначала попытаться суметь высоко прыгнуть и прикинуться сначала дымом из трубы, а только затем – трубой. И, наверное, Шестикос Валундр еще и для того говорил все это с таким видом, чтобы и ему показать «кое-что», чтоб неповадно было. Но, конечно, не только для этого.
8
– И вот, спрошу вас – «на чем» же теперь основан будет надрез пошаговых вмешательств в Холомбока Доломбота прямолинейность, когда вдруг насквозь видно стало каждое движение в сторону возмущений?
– Добился своего. Все-таки трибуны умаслил!
– У него это здорово получаться стало. Франц Густав против него – кто? Так – шляпа на вешалке. Тот – «червонный король», а этот – «двойка». Шестикос-то он ведь все искусы прошел, начиная от Чускупу Сисмиланки канавы, и вплоть до того градуса выразительности в помыслах, какой может быть только после Машукиваты Кинкиного временной низменности в Понате Жо, и закончил он свои догадки железным люком самого что ни на есть примитивного Рамидинского тупика, после чего, как известно, слегка только изменил фасон, но не убеждения. И вот на чем он теперь основан – надрез этот, с «таким» вот пониманием происходящего? Шестикос давно хотел обо всем этом рассказать, но не решался. И никто не знает пока причины – почему решился теперь? Но я – знаю. Шестикос руководствовался простыми соображениями: надо научиться применять здесь обычную последовательность действий; надо сначала до угла дойти при повороте на Сервяжную, и только затем высказывания могут обрести хоть какую-то силу. Тогда можно будет высказывать версию дальнейших переименований сколько угодно!
– Да неужто он самолично на переименования в этот раз сам осмелился?! Без осведомления Роту и докладных?! Да – быть такого не может! Он хоть и подошва хоженая – да уж слишком!
– Но ведь он, думаю, как рассуждал? Пока начнут понимать «что к чему», пока подумают, как всегда «куда» и «зачем», пока усвоят, – смотришь и день прошел. А следующий день еще неизвестно «каким» будет, и понадобиться могут уже совершенно другие разъяснения. Круг ли это – не круг, ипподром или Фарватерная – будет не важно! Но пока что, о том, что с трибуны доносится, никто правила не отменял – «слушать», если, тем более, пришли не только скачки смотреть! Хороший у него появился случай – себя показать ввиду присутствия Булдыжного. Разительное отличие. Мол, сначала покричу основательно, затем покиваю, затем подойду «сбоку», а там – видно будет! Как у Достоевского.
– Так-то оно – так. Но, ведь после таких длинных и подряд произнесенных речей, в голове могут данные разоблачения застрять надолго, и тогда личных последствий не миновать! После этого могут и завязки на пути не то, что развязаться сами, но они ведь могут еще на пути и сами «завязаться», и еще неизвестно на какой узел! И вот еще – такой вопрос: а что другие строения города, которых почему-то никто с собой на ипподром не взял – они «что» при этом подумали? Ведь каждое отсутствие присутствия на площади, когда площадь на ипподроме, вызвать много подозрений могут, и тот же телеграф, увидав такое отсутствие, может, ведь, незнамо на такие действия сподобится, не знамо «что» выдать! Может ведь и такое произойти!
– Может. Вы тонко приметили. Потому телеграф теперь и «взяли». Поскольку, если не притащить другие строения с собой, а оставить их одних в городе стоять, неизвестно «что»может из них вообще выйти – какая архитектура? Придешь – поглядишь – а там беленая стена или Черзменский провал какой-нибудь! Сам город может целиком тогда не то, чтобы «измениться», но вполне может и в поезде уехать и, вернувшись, найдешь только пустырь. Так, что обычно городового оставляют, чтобы смотрел, и чтобы после было с кого спросить. В таком «одиночестве» даже примитивному зданию почтампа не мудрено замешаться в историю. Потому, как и здесь, хотя никакой нет вроде опасности влияния со стороны, нельзя думать единолично, надо во все окна смотреть – «кто, к примеру, идет теперь по улице»?
– Говорите уж – кто? Договаривайте до конца
– А вот те самые выдуманные проблемы с теми самыми глубокомысленными рассуждениями, когда думаешь, что познал Фарватерную до самого последнего фонаря и во всем ее волшебном блеске, уяснил для себя все ее проповеди, познал ее, так сказать, сущность, но на самом деле, обернувшись, увидал, что находишься внутри крокодиловой кожи, и те самые откровения твои – оттуда же. Секреты диалектики.
И только тогда ведь, только после таких «случайностей», и можно увидеть самого Роту в виде вопросительного знака густых бровей над серым и достаточно невзрачным видом заката, а там и до окраин его собственных претензии можно дойти; затем – в школе; затем, может статься, станет он папиросой в портсигаре Шестикоса Валунда и его выкурят.
– Да, Шестикос Валунд этого самого, наверное, и хотел. Точно. Я забывать все время стал простую склонность Роту к перевоплощениям. И, наверное, уж точно, если умеет он это делать хорошо, то тем самым неминуемо вызывает сильную зависть у Шестикоса, – то мухой появится, то «щуром». Комедиант. Ну, и, разумеется, обозлит.
– Причем, комедиант истинный. Я его иногда люблю. Есть в нем, в Роту, что-то такое, что ни одному идиоту даже в ум не придет. То есть, я хочу сказать «ни нечто умное» чего идиот не в состоянии будет понять, а до того еще более идиотское, что только руки разводишь. Ведь допускает же, зная, что может из всего этого выйти, такую оперу в самом танцзале! И – ничего. Иногда даже намного интересней получается, чем всегда получалось. И такая его прогрессия (вместе со своим добродушием и допуском сегодняшнего оратора на трибуну) более пристанет глазу, чем когда ходит он в затрапезе, как бухгалтер – и не скажешь, на него посмотрев – дьявол (хотя сапоги – похожи). Он, верно, говорит так: «Перебесятся – новая жижа будет». И даже не догадываются при этом, что марево дыма от него такое, что обязательно повесишь топор и неизвестно еще на чью голову! Вернемся.
