Валькирия - Семенова Мария Васильевна (книги регистрация онлайн .TXT) 📗
Миг назад я себя понимала уверенным кметем, только боящимся, кого бы зря не обидеть… Но стоило поглядеть на истинного бойца, и всё вернулось на место. Я снова была простой напуганной девкой, той самой, что шла из ворот со стрелой, дрожавшей на тетиве… худой поганкой рядом с белым грибом…
Мстивой Ломаный, видно, не прятался от дождя. Красно-бурая ношеная рубаха промокла насквозь и облепила его по пояс, кожаные штаны блестели. Он смотрел на меня безо всякого выражения и молчал, не двигаясь с места. Страшная Спата висела у него на боку – по давнему галатскому обыкновению он носил её справа… Он не спешил её вынимать, и кто-то другой посмотрел на эту спокойную руку и тихонько присвистнул: всё!.. Квэнно! Он и без Спаты в один миг мне шею сломает, мой жалкий меч ему не помеха. Ему не было двадцати лет, когда он задушил волка, свалившего девушку. Потом та девушка женой ему стала, сынков родила…
…А отдохнувшие ноги меж тем сяжисто несли меня через поляну, навстречу погибели. Кинься я наутёк, воевода не стал бы догонять. Я подумала об этом один раз и больше не вспоминала. Он молча смотрел, как я приближалась. Славомир ещё мог меня пожалеть. Мстивой не миловал никого. О том довольно рассказывали. Он и стоял-то в тени, а я на свету. Я подошла и остановилась.
– Не спущу тебе… – сказала я жалобно. И добавила: – Можешь, так защищайся!
И обдала внезапная мысль: а ну не вынет оружия?.. Предпочтёт прутиком отстегать?.. Вождь усмехнулся еле заметно. Отступил на полшага и вытащил Спату. Блеснула на лезвии узкая золотая полоска. Знаменитый меч был в полтора раза длинней моего. Не говоря уж про то, насколько сам варяг превосходил меня ростом. И силой. И длиной рук. И опытом, и возрастом, и мастерством… Квэнно. Больше одного раза он всё равно меня не убьёт. Я закусила губы и размахнулась. Как всегда, когда Славомир ставил нас, отроков, по двое и был мой черёд нападать.
Я до сих пор думаю – воевода рубился со мной едва ли в четверть умения. Уж, наверное, мог загнать в кусты и крапиву, окунуть по уши в грязь. Он не сходил с места и только оборонялся, но Спата была повсюду, как щит. Куда мне, за этот щит не проникли бы ни Плотица, ни Славомир. Он знал все приёмы, которыми я пыталась его уязвить, видел насквозь все обманные движения, которые я вспоминала или придумывала на ходу. Высохшая под ёлкой, я взмокла опять, проклятая косища мешала. Я всё ждала, когда он начнёт насмехаться, но воевода молчал.
Порыв резкого ветра – быть может, последний вздох ушедшей грозы – до самых корней потряс высокие ели, сорвал с ветвей стеклянные бусы, потоком ринул их вниз. Мне пришлось по спине, воеводу хлестнуло прямо в лицо. И Спата в его руках дрогнула. Полмига промедлила. Упустила мой меч, летевший вперёд, к его плечу, облепленному мокрой рубахой…
Мне поблазнилось, я чуть-чуть задела рукав. И тут же полетела прочь кувырком. Мстивой так и не пожелал марать славную Спату, обошёлся ладонью.
Удар меня не ушиб, лишь откатил, как тряпочную, под дерево. Каким-то чудом я не выпустила меча и немедленно подхватилась, зная, что встаю на расправу… Я поднялась только на четвереньки и замерла. Воевода разглядывал свой левый рукав, продранный у плеча. По влажной ткани плыло пятно.
Я метнула неверящими глазами на свой побитый клинок, запутавшийся в траве… по лезвию и правда тянулась почти стёртая полоса. Нет. Не могло быть.
– Достала, – сказал вождь удивлённо. Теперь я думаю, что удивился он уж очень старательно. Но тогда мне не показалось. Я поднялась на ломкие ноги, чувствуя немоту и боль во всём теле, и поняла, что вот сейчас разревусь.
Варяг убрал Спату в ножны и неторопливо пошёл, огибая озеро, – в крепость, домой. Он ничего мне не сказал, но я утёрла хлюпавший нос и побежала за ним. Я старалась не отставать и лишь думала, не обернулся бы да не увидел, как я раскисла. Вождь не обернулся. А что ему оборачиваться.
В поле между лесом и воротами нас ожидали. Небо опять было ясным, и земля, промоченная доброй грозой, уже подсыхала, исходя медовыми запахами. Когда парни увидели воеводу, потом меня, хромавшую сзади, лица их стали вытягиваться. Каждому, как мне после рассказывали, пришлось немало помучиться и попотеть, неожиданно встретив в лесу матёрого кметя… Но воеводу?
Варяг без лишних слов показал оцарапанное плечо. И тогда-то Плотица едва не убил меня радостным подзатыльником, а Блуд и Ярун завопили в две глотки и разом облапили, и отпустили только для Хагена, который шёл с протянутыми руками и звал любимую внучку. Подоспел Славомир, сгрёб меня и держал много дольше, чем надлежало, но я была счастлива. Прибежала Велета, расцеловала в обе щеки и повела, заморённую, грязную, отмывать и кормить. Со мной теперь можно было есть и разговаривать, как со всеми людьми, мир живых опять меня принял, и это был воинский мир. Я успела заметить: вождь переглянулся со Славомиром и улыбнулся одними глазами. Странно, подумала я. Прежние мои успехи его жестоко печалили.
Девка глупая!.. Мне уж казалось – я сама застигла его у озера на поляне. И сумела достать не случайно и не потому, что он это позволил, но по собственной ловкости и сноровке, в честном единоборстве! И третье-то испытание – в святой храмине за гридницей, где жил Перун и где никто из нас, молодших, ещё не был ни разу, – не испытание вовсе, а так, черёд отвести… Может, тому воевода и улыбался.
Вечером Славомир сунул мне смятый красно-бурый комок.
– Бренн велел выстирать, – сказал он. – И зашить!
5
В старину, когда мир был справедливее, не возвышалось преград меж вселенными людей и Богов, не было невидимых стен, неодолимых для плоти. Человек поднимался на небо то по мосту из стрел, метко всаженных одна в другую, то по чудесному дереву, то по склонившейся радуге… Мог, если двигала им любовь, разыскать даже царство умерших, отспорить обратно канувшую было жизнь. Всего-то, как говорят, надо было очиститься банным потением, помолиться – и в путь. И Боги ходили зваными и незваными, куда только хотели. Теперь не то, теперь умирают надолго. До конца времён, до обновления мира. Даже волхвы и вожди нечасто беседуют с умершими и Богами… Про таких, как мы с побратимом, простых и несмысленных, надо ли говорить. Слишком тяжко повисли на нас обросшие грехом поколения. Взмыл бы птицей – не пустит Злая Берёза, обиженная прапращуром, схватит за ноги зверь, три дня умиравший на скользких кольях ловушки… Чтобы коснуться иного, наши слабые души должны на время выйти из тел. А для этого надо заснуть или ещё как-то забыться: тяжело заболеть, особое снадобье проглотить…
Однажды во время вечери Ярун меня напугал. Опустил руку с ложкой, повёл глазами по гриднице, и, пока я смотрела, живые глаза как будто затягивало серым ледком. Он ещё попытался что-то сказать, но не смог, глотнул несколько раз… и начал тихо валиться. Блуд вовремя обнял его, не дал упасть со скамьи. Блуд остался спокоен, он сам давно через это прошёл. Я, не поняв, вскинулась помочь побратиму, но меня удержали. Два воина подняли Яруна, и воевода сам открыл дверь в святилище-неметон – ту, что охраняли резные лики Богов. Мы жадно смотрели… Дверь оказалась изнутри занавешена красной вышитой тканью. Когда вносили Яруна, наружу пролился неверный отблеск огня. Больше ничего я не разглядела – и хорошо. Кмети оставили Яруна и возвратились, и я, холодея, твёрдо решила: все прежние испытания были забавой. Настоящее начиналось только теперь.
Утром Ярун как ни в чём не бывало проснулся среди своих в дружинной избе. Проснулся одетым и удивился спросонья, взялся рукой за пояс… это был новый, воинский пояс: турья кожа, наборные железные кольца с серебряной бляшкой и соколиным знаком на ней.
Ярун хотел сесть на лавке – и охнул от неожиданной боли. Накрыл ладонью плечо, отдёрнул ладонь. Стал смотреть и увидел священную птицу Рарог, совсем такую, как у старших мужей и вождя. Исколотое багровое тело опухло тугой воспалённой подушкой, не прикоснись. Птица Огня, уж что говорить. Ярун был бы счастлив терпеть и худшую боль.
