Илья Муромец. - Кошкин Иван Всеволодович (электронные книги бесплатно .TXT) 📗

— Пора, братко, — уже мягче сказал он. — Надо в Киев ворочаться.

Сбыслав натянул рукавицу и, не касаясь стремени, прыгнул в седло.

Обратно ехали молча, лишь хрипел сквозь зубы отрок, пораненный стрелой в грудь. Сбыслав заметил, что некоторые дружинники выбросили по пути добычу, словно грязное. Воин, добывший сапоги все терзался, мучился, и наконец все же сунул их обратно в суму, рассудив, как видно, что справная обувка — это воинский припас и оставить ее нет ничего дурного. Якунич невесело усмехнулся — киевская молодежь еще не огрубела душой, не понимала, что взятое с бою есть взятое с бою, кому пришло — у того осталась. А с другого бока посмотреть — разве забрал бы он сам эти серьги? С чужой снятые забрал бы, наверное, со своей, русской — нет.

— Сбыслав, — окликнул воеводу порубежник.

— Чего тебе? — невесело спросил Якунич.

Кони сам несли через мелкую протоку, теперь только через остров перебраться — и дальше плыть на свою сторону.

— Ты не кручинься, братко, все ты правильно сделал.

— Чего мне кручиниться? — удивился Сбыслав и вдруг рассмеялся: — Нет, Улеб, ты не так все понял. Я не первого степняка пришиб, да и не последнего, думаю. Я хуже людей карал.

— А чего тогда голову повесил? — спросил Лют.

— Да серьги эти из головы нейдут, — ответил рус.

Сзади снова заперхал раненный в грудь отрок.

— Нутко, голову ему запрокиньте, вот так, — Улеб поравнялся с подстреленным дружинником и показал, как надо держать ему голову. — Вот так, через Днепр поплывем — с коня не слезай, доспехи твои к себе на седла возьмем, ты, знай, за гриву держись и в небо смотри. Довезем до города — есть у меня в дружине муж, травы хорошо знает, сделает отвар, чтобы горло не распухло и дышать можно было.

Двое киевлян часто закивали и, подъехав с боков, приняли раненого товарища.

— Давай, молодец, не горюй, еще на свадьбе у тебя погуляем, — ободряюще кивнул порубежник и, толкнув коленями коня, догнал Сбыслава. — Ты бы сам своих раненых урядил, — укоризненно заметил Улеб.

— Да не умею я, — досадливо пожал плечами Сбыслав. — Перевязать-зашить только и могу, а травы да глубокие раны я не ведаю.

— Будет время — научу, — пообещал Лют.

Обратно переправлялись медленней, двое дружинников, отдав коней товарищам, плыли рядом с раненым, поддерживая того за ноги, чтобы не запрокинулся в воду. Уже вышли на своей стороне, уже городские ворота были недалече, когда Улеб вдруг спросил:

— Воевода, а ты женатый?

— Нет, — устало ответил Сбыслав, чувствуя, как снова наваливаются заботы о воинском устроении.

— А что так? — удивился порубежник. — Муж видный, небедный, рода доброго...

— Отец сватал одну, — Якунич невольно обрадовался еще одному поводу хоть на миг отвлечься от поджидающих дел, — да на нее порчу навели, за месяц до свадьбы слегла с огневицей, так и не поднялась.

— Жалел небось, — в голосе Улеба было искреннее участие.

— Ну, жалел, наверное, — неуверенно ответил дружинник, отмахиваясь рукой от надоедливого слепня. — Я ее и не знал совсем, наши отцы сговорились русским обычаем, да я ничего против не имел.

— Вот как, — задумчиво протянул Лют. — Стало быть, как у варягов принято. А я свою Светлану на Купалу умыкнул.

— Силком?

— Она не против была, — лицо Улеба стало до странности мягким. — На коня дернул — и на Заставу. Был бы батька жив — ох досталось бы мне, а так — сам себе воевода. Ну а к осени обвенчались.

Он замолчал, думая о тех коротких счастливых месяцах, что выпали ему с покойной женой, и Сбыслав, понимая, что тут говорить нечего, положил руку на могучее плечо порубежника и легонько встряхнул. До Киева ехали в тишине, уважая думы друг друга. У ворот Улеб повернул Мыша и ткнул рукой в подстреленного отрока:

— Этого я с собой заберу, надо ему горло нужными травами обложить, чтобы не распухло. Ни сегодня, ни завтра, ни через два дни печенеги не сунутся, так пусть парень у нас полежит. А со мной отряди еще двоих — посмотрят, поучатся, а как лучше станет — к вам заберут.

— Благодарствую, — поклонился Сбыслав и кивнул дружинникам, что поддерживали раненого,

— Ну, братко, у тебя служба воеводская, но выкроишь часок — приезжай к нам, — Улеб протянул Якуничу руку. — Ты говорил — я тебе люб, а и ты мне тоже, жаль, в гости звать некуда.

— Найду час — приеду, — ответил Сбыслав и крепко пожал мозолистую ладонь. — Будь здоров, Улеб Радославич.

На государевом дворе Сбыслав отпустил отроков в гридницу и пошел докладываться князю. Владимир уже кончил советоваться с черниговцами, Гореслав Ингварович, пьяный и растроганный княжеской лаской, отправился к своим полкам, а великий князь, что на пиру не столько пил, сколько под лавку лил, сидел за столом и что-то чертил на пергаменте. Сбыслав перекрестился на образа и подошел к Красну Солнышку. Уж полтора года, как Владимир даровал сыну старого Якуна право входить без доклада, и сейчас князь лишь поднял бровь при виде запыленного и забрызганного кое-где неотертой кровью воеводы.

— Ты где шлялся, млад ясен сокол? — спросил государь не столько зло, сколько укоризненно.

— Ходил за Днепр, княже, вражью силу поразведать, — честно ответил воевода.

— А я тебе на то позволение давал? — больше для порядку поинтересовался Владимир.

— Прости, княже, — честно вздохнул Сбыслав. — У тебя тут пированье шло, а мне как раз доложили, что на той стороне вражьи сторожи появились.

Владимир вздохнул и положил перо на пергамент:

— Ну так рассказывай, чего вы там с Улебом наразведали.

Якунич не стал спрашивать, откуда князь знает, с кем он ходил за Днепр, и кратко рассказал, чем закончилась их вылазка. Выслушав воеводу, Владимир встал и прошелся по горнице:

— Значит, говоришь, пять дней у нас есть?

— Может, и больше, княже, — кивнул Сбыслав. — Но я бы положил меньше, чтобы врасплох нас не застали.

— Сколько ни клади, решать все равно Калину, —. подвел черту Владимир. — У меня к тебе вот какое дело будет. Новгородцы к Киеву ввечеру подойдут. Надо им такое место отвести, чтобы и почет был, и с нашими киевлянами они рядом не были, а то еще до Калина у нас такие драки пойдут — разнимать устанем. Зятюшке моему это накрепко втолкуй, прежде чем ко мне его звать...

О том, как Соловей Будимирович женился на племяннице великого князя, в Киеве ходили разные слухи. Некоторые спьяна болтали, что Владимир торопился грех прикрыть, мол, не убереглась Забава, по пристаням разгуливая, пришлось наскоро выдать за новгородского гостя. Сбыслав, случалось, за такое в корчмах да и просто на улице сильно бил в морду, пока Апраксия не наказала больше так не делать — злым людям все равно ничего не объяснишь, а каждая драка — лишняя поруха дружинной славе и Забавиному доброму имени.

От отца, что был побратимом Будимиру и значит, богатырю приходился дядей, а как в доверие вошел — так и от князя, Сбыслав знал, как все было на самом деле. Соловей Будимирович только-только с Заставы отъехал и, вернувшись в Новгород, снова стал торговать с заморскими странами. Будимир был богатейшим гостем на севере, и сын богатство не промотал, а приумножил. Были у новгородского богатыря и ум, и удача, ходили его кораблики и в Царьград, и во фрязи [69], и в Англию, и в Персию. Даже седой Гандвик [70]видел ладьи Соловья Будимировича, что бегали в Пермь и на Обь за мягкой рухлядью [71]и рыбьим зубом [72]. Сам богатырь ходил лишь с самыми богатыми своими караванами, и торгуя, и защищая. На третий год ранней весной повел новгородец свои корабли в Корсунь, где с прошлой зимы дожидался его дорогой товар — паволоки, золотая посуда, серебро, крепкие ромейские брони. Сразу за ледоходом поспешал Будимирович, чтобы еще до осенних бурь успеть отвезти царьградские богатства в Англию, к Кануту Могучему. Весна была в самом разгаре, когда по половодью прибежали новгородские кораблики в Киев, встав по высокой воде чуть не в посаде. Тут-то и встретились богатый гость Соловей Будимирович и княжая племянница Забава Путятична. Молодая княжна с мамками да няньками пришла на торг выбрать себе гостинцев по доброму дядиному соизволению, но не успела и прицениться, как встала недвижно перед лавкой с паволоками — вдоль торговых рядов шел могучий муж в дорогой заморской ферязи, отороченной югорским соболем. Широкий в груди, тонкий в поясе, с кудрями чернее ворона и на варяжский манер завитыми усами, был Соловей красив дикой, разбойной красотой, не у одной девки замирало сердце, когда глядел искоса, ухмыляясь во весь рот. Если Будимирович и заметил, как смотрит на него высокая красавица в дорогом девичьем уборе, то виду не подал, прошествовал мимо к лавке менялы-иудея договариваться о покупке ромейских номисм за арабские дирхемы.