Лиходолье - Самойлова Елена Александровна (читать книги полные TXT) 📗
Искра обнял меня крепче, теплые, потрескавшиеся на ветру губы осторожно скользнули по моей шее, вызвав приятную дрожь, прокатившуюся по спине, как со стороны лагеря раздались крики. Не тревожные или напуганные, а удивленные, потом – требовательные.
– Тебя ищут, – с тихим рокотанием в голосе пробормотал харлекин, поднимаясь вместе со мной на руках и разворачиваясь в сторону телег, нагруженных мешками с добром. – Вот неугомонные. Если им так нужна была ворожея, что ж в Черноречье не наняли? Была там гадалка, и не одна. Сам на базаре штук шесть в разных углах видел.
– Потому что не все базарные тетки и гадалки обладают даром «зрячей», а как узнаешь о вранье? Правильно, когда поздно станет, а в Лиходолье поздно может оказаться уже на границе, – вздохнула я. – Да и денег за такое путешествие пришлось бы отвалить немерено. Ровине при мне как-то полмешка золота предлагали, только чтобы лирха ромалийского табора согласилась проводить чью-то невесту до северного морского порта.
– Как я понимаю, наставница твоя отказалась, – усмехнулся оборотень, направляясь к машущим руками охранителям помоложе, которых, судя по всему, послали на поиски. – Денег мало посулили?
Я пожала плечами.
– Отказалась. Только не в деньгах дело было.
– Ну, это да, конечно. Дело всегда не в деньгах.
– Ты шутишь или всерьез? – на всякий случай осведомилась я, покрепче хватаясь за шею оборотня и вслушиваясь в нарастающий гомон.
Интересно, что же там так живенько обсуждают натренированные в перекрикиваниях соседей на базаре торговцы? Судя по долетающим до меня обрывкам – что-то весьма возмутительное, иначе к чему требование «этого на кол и поехали отсюда от греха подальше»?
Мальчишку я увидела не сразу. Длинный, худой как жердь, с коротко остриженными светлыми волосами, рассыпающимися соломой, он стоял чуть в стороне от возмущенных, кричащих торгашей, крепко прижимая к впалой груди небольшой узелок и будто бы готовясь в любой момент дать стрекача.
– Пропустите «зрячую»!
Голос Фира не без усилий перекрыл все-таки гомон разошедшихся не на шутку торговцев, и они неохотно расступились, позволяя Искре поднести меня поближе к пареньку, настороженно глядевшему на меня исподлобья, и поставить на землю в трех шагах от пришлого. Глаза у него были синие-синие, как раскаленное от июльской жары безоблачное небо, а вот на горле, сразу над воротником длинной рубахи, подпоясанной куском веревки, алело незаметное обычному взгляду пятно. Как расчесанный комариный укус.
– Ты зачем пожаловал? – поинтересовалась я, забирая у харлекина свой посох и по привычке встряхивая правой рукой, поддевая скатившийся к локтю рукав блузки. Паренек затравленно оглянулся в сторону деревни, перевел на меня пронзительный, недетский взгляд.
– Увезите меня отсюда, а? Что угодно делать буду, только увезите! В деревне новый человек появился, значит, меня и отпустить может. Один пришел, один ушел… Она не увяжется! Не должна увязаться!
Голос у него дрожал и с каждым словом становился все звонче и звонче. Сколько этому пареньку лет? Пятнадцать? Шестнадцать? Или еще меньше? Я глубоко вздохнула, подойдя к парнишке ближе и легонько тыкая его в ямку меж ключиц навершием посоха.
– Вот здесь у тебя стоит метка. Как и у тех, кто вышел встречать наш караван у ворот. Ты уверен, что за тобой не придет поставивший эту метку?
– Она на всех наших стоит, – пробормотал паренек, отодвигаясь подальше от Ровининого посоха. – А если не возьмете меня с собой, и на вас на всех стоять будет.
– Угрожаешь? – обманчиво-ласково поинтересовался подошедший ближе Фир, положив ладонь на рукоять палки, висящей на поясе.
– Предупредить хочу. Как стемнеет, эта тварь и за вами придет. Только вот сначала подошлет меченого. Днем-то она прячется в ком-то, ночью выходит и охотится. А перед рассветом – опять прячется в человеке, только в другом. И не угадаешь, в ком эта гадина засела. У кого рука подымется потащить на костер своего ребенка или беременную жену? А тварь днем не высовывается, но метку свою она в любой момент поставить сможет – и потом от нее уже не скроешься. – Мальчишка отвернулся, принялся теребить истрепанный, испачканный пятнами от раздавленной травы подол рубашки. – Забрел к нам как-то в начале зимы охотник один, дичь стрелял. Так эта гадина его как-то пометила – мы это поняли, когда он ни с того ни с сего вдруг горло себе расчесывать начал, а потом уйти попытался. Отговорить не сумели, а на рассвете мужики, кто покрепче рассудком, со всех заборов его кишки снимали… Повеселилась, подлючая! Дернул же нас нечистый прошлой осенью с обратной дорогой припоздниться и на орденском служителе деньги приберечь! Всей вереницей так к ней в логово и угодили… И уйти никак, и оставаться, служить этой твари жратвой, тоже тошно. Она, конечно, не убивает сразу, а вот жизнь и здоровье потихонечку тянет…
…Вот уже второй день, как меня не отпускала лихорадка. То и дело к голове подкатывал сухой жар, хрупкое человеческое тело ломило, а в затылок будто бы кто-то злой и нехороший вбил здоровенный раскаленный гвоздь, да так там его и оставил. И суток не прошло после встречи с дудочником, оставшимся для меня безымянным, и Голосом Загряды, как я слегла в постель с сильной простудой, и теперь была уже очередь Ровины ухаживать за мной. Больше никого она ко мне не подпускала, сидела у моего изголовья, то заставляя меня выпить горячее, остро пахнущее травами и пряностями питье, то кладя мне на лоб тряпочку, смоченную уксусом, а после того, как жар ненадолго спадал, – бережно снимала с моего лица и шеи отслоившиеся кусочки змеиной чешуи. Иногда я слышала за дверью низкий голос Искры, но даже его лирха не подпустила ко мне близко, только раз дала ему заглянуть в комнату, чтобы харлекин убедился, что я еще жива, и не пытался сорвать дверь с петель.
– Ему надо учиться терпению, – негромко произнесла Ровина, усаживаясь на низкий табурет у изголовья моей постели и аккуратно кладя мне на лоб прохладную, легкую, как пушинка, ладонь. – В жизни пригодится. Не всегда можно добиться успеха напором и силой, иногда нужно уметь выжидать.
– Думаю, что выжидать-то он как раз неплохо умеет, – вздохнула я, кое-как садясь на постели и принимая из рук лирхи чашку с горячим питьем, сладко пахнущим малиной. – Опять горькое?
– На этот раз – с малиновым вареньем, – неожиданно тепло улыбнулась Ровина, оглаживая меня по спутанным, слипшимся от пота кудряшкам. – Ты пей, пока не остыло. А я…
– Расскажешь что-нибудь? – попросила я, делая первый глоток и сразу сморщившись и высунув язык, – снадобье оказалось хоть и сладким, как было обещано, но при этом настолько пряным, что язык мгновенно защипало, а из глаз полились слезы. – Ой, жуть какая…
– Это еще не жуть, – вздохнула лирха, поправляя теплое лоскутное одеяло, которым были накрыты мои ноги. – Жуть… это совсем другое.
– И какое же? – Я подула на снадобье, а потом все-таки отпила еще глоток под строгим взглядом ромалийки. Не такая уж и гадость, как показалось поначалу. Язык по-прежнему щиплет, зато боль в простуженном горле сразу унялась.
– С пустым белым лицом, – тихо отозвалась Ровина, глядя куда-то в сторону. – Без единой морщинки. Только едва заметная полоса от уголков губ до мочек ушей. И глаза – черные, пустые. Крошечные огонечки в глубине глазниц. Приходит такая вот жуть в деревню поздней ночью, к людям… а иногда они и сами к ней приходят, молятся, как позабытому божеству… или же просто оказываются не в том месте и не в то время – и все. На каждом человеке или звере свою метку оставит, вот здесь. – Лирха показала себе на шею, прикоснувшись кончиком пальца к межключичной ямке. – Поначалу это просто красная точка, незаметное со стороны пятнышко, которое разрастается по мере того, как человек начинает отдавать свою жизнь и здоровье, подкармливая эту тварь. Или след шестипалой ладони, маленькой, как у ребенка. Если стоит такая метка на человеке – все, далеко ему от белолицей не уйти.
