Отвага Соколов - Лайл Холли (читать книги онлайн без сокращений .txt) 📗
– Тогда открой глаза и повтори это еще раз, ибо путь нельзя выбирать с закрытыми глазами.
– Я выбираю путь Соколов.
– Тогда повторяй за мной, – велел Дугхалл.
Дугхалл умолк, и Кейт повторила за ним эти слова. Закончив с последним ка, она вдруг ощутила чье-то присутствие в помещении – из теней на нее смотрели глаза, и чьи-то уши слушали ее в том мире, вне времени.
Дугхалл продолжал:
Каждый раз, когда Дугхалл делал паузу и она повторяла за ним, ощущение постороннего присутствия становилось все сильнее. Кейт чувствовала сырой запах свежевыпавшего снега и видела, как перед внутренним взором ее разворачивается просторная равнина, где она никогда не бывала и о существовании которой даже не догадывалась, равнина с хорошо утоптанными тропами, разбегающимися во все стороны, к неизведанным и непонятным судьбам… судьбам, отмеченным опасностью.
В этих словах и заключалась вся горечь клятвы. Ибо расплата за ошибки, даже совершенные по неведению, с самыми лучшими намерениями, падет на ее же голову. Она не могла не признать вину или не принять наказание, спрятаться от него не было никакой возможности. Ответственность за свои грехи и ошибки несет лишь она сама.
Она была готова согласиться с этим. Всю ее жизнь Кейт приходилось считаться с последствиями собственных поступков, далеко не всегда приятными для нее; впрочем, клятва не требовала от нее, чтобы она радовалась наказанию. Она была готова принять на себя любую кару, не перелагая ее на ни в чем не повинных людей.
Медленно и глубоко дыша, Кейт повторяла слова, ощущая языком их словно бы металлический привкус. Когда она произнесла последнее слово, между ней и Дугхаллом вспыхнуло пламя, холодное, ясное, отражавшееся в каждом металлическом предмете капеллы, отбрасывавшее длинные пляшущие тени.
Брови Дугхалла приподнялись, и он продолжил:
Когда следом за Дугхаллом Кейт повторила это обещание, огонь сделался ослепительным, и хотя цвет его не изменился и от него не исходил ощутимый телом жар, свет этот стал более теплым. Запах снега все еще наполнял комнату, кожу Кейт покалывали ледяные иглы, но где-то на задворках ее ума что-то нашептывало о весне, о пробуждении почек на раннем утреннем ветерке, о белой лепестковой вьюге, когда осыпаются яблони на зеленые луга, о набегающих на берег волнах, о соленом морском воздухе, пощипывающем лицо… а там уж и о пышных, буйно разросшихся, полных тления и возрождения, любимых ею лесных джунглях, обильных плодами и величественных. Ее сущность и ее воспоминания сливались со странным и пугающим потоком чужих жизней и образов памяти, душа ее соединялась с этим потоком, становясь его частицей, одной из множества составляющих его капелек, – и как каждая капля воды меняет собой русло реки, ее жизнь, ее облик, подтачивает берега, уносит с собой в дельту малюсенькие песчинки, питает собой корни деревьев, каждый раз умирая и заново преображаясь, так и душе Кейт предстояло пройти свой путь.
Все это она ощущала с каждым своим вдохом и выдохом – вместе с наполняющим ее грудь воздухом в нее вливалось чувство общности с незнакомыми ей жизнями, доселе чуждое ее душе.
Ты – это мы, мы – это ты.
Дугхалл прокашлялся, умолк и снова продолжил с болью и удивлением на лице… конечно, он чувствовал то же самое, что и она, ощущал это прикосновение реки, приглашавшей ее в путь вместе с собой. Перемены уже происходили. Она чувствовала их кожей, кровью, улавливала их даже в едва различимых движениях ушных хрящей, подрагивавших, когда она произносила слова клятвы:
Новые слова, новые образы в голове, новое ответвление реки, и когда она договорила до конца, комнату наполнило ослепительное сияние, в котором растворилось все вокруг, и река подхватила ее и понесла этим новым путем, в новые края, омываемые, как и те, прежние, морем. Жизнь, море… В мозгу ее, ослепленном тысячелетием рождений, жизней и смертей, сменялись картины кровопролития и рождения нового, парадов, сражений и мирного домашнего очага. Тело ее ощущало и нежные поцелуи, и приливы страсти, и удары клинка, и хлесткое прикосновение кнута, в ушах звенели песни, крики и шепот, и ложь в них смешивалась с правдой; язык ее различал вкус и яда, и пиршественных блюд, и жидкой кашицы бедных; сердце ее наполнялось то яростью и гневом, то требовало мести, то отдавалось утешению и любви.
Ее приняли к себе. Теперь она не была одна. И никогда впредь не останется в одиночестве. Она ощущала себя частицей жизни и знала, что всегда была ею; но теперь она была рекой, а не берегом. Теперь она придавала форму, а не изменялась сама под чьим-то воздействием. Теперь она наконец нашла себя, а ведь до сих пор она даже не представляла, насколько безнадежно затерялась в коридорах и тупиках собственного ума.
Ты – это мы, мы – это ты.
Кровь ее превратилась в огонь, дыхание обрело оттенки боевого пурпура и мирной зелени, сердце ее распустилось словно бутон розы, и каждый даже самый слабый шорох теперь был для нее чьим-то топотом, неспешным шагом или скольжением на брюхе и являлся ей в обличье, цвете, запахе и вкусе, присущем живой твари.
И в этой буре, в этом стремительном течении посреди этого чуда единственный крик боли:
Нет! Не оставляй меня.
И затем – как грохот морской волны громче падения одной-единственной капли воды на лист в мокром от дождя лесу – громогласный шепот поглотившего ее тела реки. Ты – это мы, мы – это ты. Бессловесный, беззвучный и тем не менее оглушительный, растворяющий кости, опаляющий, уничтожающий разум… И удивительный. Невероятный.
Ты – это мы.
Мы – это ты.
И желание, словно голодный, слепой, ищущий на ощупь, тычущийся носом, просящий зверек… невыразимо острое желание быть частью всего этого… частью того, и частью этого, и частью другого… тем, чем она никогда прежде не была, о чем не имела ни малейшего представления, о существовании чего никогда не догадывалась. Частью группы, частью стада, частью народа. Одной из многих, никогда не ведающей одиночества. Теперь она никогда не будет одинокой. И сможет забыть об утрате – потере Семьи, родных, умершего детства, о боли, которую причиняло ей существование в качестве Шрамоносной, и, наконец, о горькой разлуке с Ри.
