Мнемосина (СИ) - Дьяченко Наталья (книги полностью .txt) 📗
— Январа Петровна тонко ухватывает суть. Князьям отказывать не должно никак, они привыкли иметь все, что пожелают.
С этими словами он обнял Янусю, как обнимают некую удобную вещь — дорожный саквояж или старый плед, и увлек танцевать.
Мне неприятно было внимание князя к Янусе, как неприятен был и сам этот человек. И одновременно я понимал, что моя неприязнь вызвана ревностью, на которую я не имел права. Князь мог дать Янусе все то, чего не было у меня и на что могла рассчитывать такая блестящая девушка: богатство, имя, положение в обществе, что делало его выгодной партией. Но, понимая разумом, я не мог принять этого сердцем, а оттого пристрастно высматривал в князе недостатки и, разумеется, раз за разом их находил. Следом я принимался корить себя за недостойную мелочность, за обвинения едва знакомого человека, и таким образом сознание мое металось от крайности и в крайность, подобно маятнику.
После мазурки объявили ужин. Лакеи в богато расшитых ливреях, белых поясах и перчатках проводили гостей на места. Янусю провожал сам князь. Он усадил ее рядом с братом и Пульхерией Андреевной, высказал комплименты утонченному вкусу матушки и невыразимому обаянию дочери.
Мое место оказалось рядом со Звездочадским. По правую руку от меня сидела пожилая дама, к моему вящему облегчению поглощенная разговором со столь же немолодым соседом, приходившимся ей не то двоюродным дядей, не то внучатым племянником.
Столы были застланы роскошными льняными скатертями с вышитыми на них виноградными листьями и монограммами князя: «С.М». Та же монограмма присутствовала на сервизах и всей посуде. Хотя замок освещался электричеством, отдавая дань традициям, в серебряных канделябрах горели свечи. Стол украшали гирлянды цветов. Блестящие хрустальные вазы были завалены горами тепличных плодов: виноград, персики, абрикосы, апельсины, клубника и земляника, черешня, ананасы. Каждая деталь ужина была продумала до мелочей и призвана подчеркнуть богатство и высокое положение Магнатского.
Подаваемые на стол кушанья отличались большим разнообразием. Слуги поднимали их с кухни благодаря хитроумному механизму и споро разносили гостям — все изысканное, барское, редкое. В смежной комнате играли музыканты, услаждая слух гостей. Я будто попал на прием к самому императору.
Разговоры не прекращались и за ужином. Я не привык к обильной пище, а оттого, насытившись, принялся украдкой изучать гостей. Один особо привлек мое внимание. Как и я, он выделялся своим нарядом. Вместо фрака этот господин был облачен в лососевого цвета кафтан, подпоясанный широким узорчатым поясом. С этого пояса он снял длинный кинжал, чтобы резать подаваемую дичь и фрукты. Случайно или намерено его место оказалось подле Ангелики, красота которой не оставила гостя равнодушным. Он изо всех сил старался понравиться девушке: то предлагал ей самые спелые плоды, то рассказывал истории, которым Ангелика задорно смеялась.
— Неужели это… — прошептал я, и Зведочадский договорил за меня:
— Он самый. Страж стены. Его лицо кажется мне знакомым.
Оказывается, Ночная Тень тоже обратил внимание на этого господина.
Мне тоже показалось знакомым лицо стража, и, покопавшись в памяти, я вспомнил, где мог его видеть.
— Он стоял у стены в тот день, когда мы приехали в Мнемотеррию.
— Как я погляжу, обширные знакомства у Сергея Михайловича. Хотел бы я знать, что тут позабыл страж.
После ужина танцы возобновились. Звездочадский поднялся из-за стола:
— Пойду приглашу кузину, пока ее вниманием не завладел очередной светский хлыщ, — пробормотал он.
Мне было легче, ведь девушка, с которой я хотел танцевать, находилась в непосредственной близости. Я склонился в поклоне, подавая Янусе руку. Я настолько желал танцевать именно с нею, что даже не мог помыслить, будто мой жест может быть истолкован превратно. Однако Пульхерия Андреевна, сидевшая рядом с дочерью, приняла приглашение на свой счет. Она улыбнулась, кокетливо тряхнула осенне-рыжими кудрями и положила обтянутую перчаткой ладонь поверх моей. Не желая показаться невежливым женщине, что так гостеприимно принимала меня у себя в доме, я повел ее в круг танцующих.
Когда мы отходили, я увидел, как к Янусе направляется Магнатский с букетом алых маков. Госпожа Звездочадская со свойственным всем матерям вниманием к сердечным делам детей, заметила:
— Кажется, наша девочка глянулась его сиятельству. Не могу не радоваться этому интересу, Магнатский отличная партия. Из зрелых, повидавших жизнь мужчин получаются примерные семьянины.
Все время танца она не переставая расписывала мнимые и действительные достоинства князя: его приятность в обхождении, изысканные манеры, утонченный вкус, древность рода и обширность владений. Невзирая на расположение к матери Звездочадского, я с трудом дождался окончания танца, после чего поспешил проводить Пульхерию Андреевну на место. Вознаграждением за мое терпение стал вальс, на который мне удалось позвать Янусю. В движениях девушки мне почудилась некая рассеянность, точно, доверив телу делать выученные движения, она разъединилась с ним мысленно и унеслась далеко-далеко.
— Позвольте узнать, о чем вы мечтаете? — спросил я.
Она тряхнула своей темной головкой:
— Право же ни о чем, стоящем вашего внимания. Vanitas vanitatum[2], девичьи глупости.
— Быть может, вы желаете передохнуть?
— Нет-нет, я не устала ничуть. Даже на моем первом балу мне не было так хорошо. Помню, я очень смущалась тогда, все думала, ладно ли сидит платье, к лицу ли прическа, беспокоилась о множестве совершенно неважных вещей. Ныне я свободна от переживаний и могу полностью отдаться веселью. Я желала бы кружиться всю ночь напролет, и танцевать, и смеяться, и флиртовать. Но не вздумайте обижаться на меня! Как всякая женщина, я обожаю балы: люблю наряжаться и вдохновлять, люблю слушать комплименты, люблю плыть среди шумного людского потока, отдаваясь его течению. Кто знает, куда он увлечет меня на сей раз? К каким людям, к каким событиям? Ах, до чего все это волнительно!
Она говорила, им на устах ее лежала мечтательная улыбка, а в глазах отражались отблески озарявшего залу света. Я любовался ею, но к восхищению примешивалась горечь неминуемой разлуки. Повинуясь порыву, я спросил ее о том, о чем не хотел, не имел никакого права спрашивать. Однако помимо воли слова сорвались с моих уст и прозвучали прежде, чем я приказал себе молчать:
— Вы будете ждать меня, Януся?
Девушка помедлила с ответом:
— Больше всего на свете я бы желала сказать вам «да», ведь завтра вы покинете нас. Я знаю, что буду скучать, беспрестанно думать о вас. Но я боюсь загадывать наперед. Я воспитана в почтении к Божьей воле, коли Он судил нам быть вместе, значит, так оно и случится.
Ее ответ был радостен для меня.
Еще дважды я улучил возможность танцевать с Янусей: опять вальс и игривый котильон-ручеек, когда мы, взявшись за руки, проскальзывали под аркой, образованной руками других пар. Дальше я уже не мог приглашать ее, не нарушая приличий. Из вежливости я звал других барышень и дам, желая доставить им приятное и оправдывая таким образом свое присутствие в бальной зале, однако больше стоял возле колонн, смотря, как танцует Януся. Моя легкокрылая сильфида точно скользила по воздуху, не касаясь паркета. Ее исполненные неизъяснимой грации движения, гибкий стан, маленькие ступни, тонкие ключицы, изящная, увенчанная короной темных кудрей головка — все в ней пленяло юностью и свежестью, зыбким очарованием первой весны.
Пока я так наблюдал, ко мне подошел Горностаев. Он прислонился к одной из колонн, скрестил руки на груди. Движения его были развинченно-небрежны, от него исходил сильный запах вина.
— Январь праздничный месяц, но ведь там, откуда вы родом, самые сильные морозы январские, а бог Янус всегда двулик, — пробормотал он будто бы самому себе, но явно надеясь и принимая все меры к тому, чтобы быть услышанным мною сквозь неумолкающую музыку.
— Что вы хотите этим сказать? — больше из вежливости переспросил я. В действительности меня мало интересовал ход мыслей Горностаева.
