Тень среди лета - Абрахам Дэниел "М. Л. Н. Гановер" (полная версия книги .TXT) 📗
– Именем хая Сарайкета и дая-кво предоставляю себя в ваше распоряжение.
Лиат повернулась к беременной и произнесла что-то певучее. Мадж нахмурилась и поджала пухлые губы. Потом кивнула и ответила Лиат на своем языке. Та снова повернулась к поэту и изобразила согласие.
– Вы готовы? – спросил Хешай, глядя Мадж в глаза. Островитянка склонила голову набок, словно услышав смутно знакомый звук. Хешай поднял брови и вздохнул. Без всякого видимого побуждения Бессемянный шагнул вперед – грациозно, как танцор. Его глаза светились подобием радости. Маати вдруг подурнело.
– Незачем меня ломать, дружище, – сказал Бессемянный поэту. – Я обещал твоему ученику, что в этот раз не буду сопротивляться. Как видишь, я могу держать слово, когда мне это подходит.
Серебряный таз зазвенел, словно в него уронили апельсин. Маати заглянул туда и тут же отвернулся. «Оно не шевелится, – твердил он себе, – просто дрожит от падения. Не шевелится».
В этот миг островитянка судорожно охнула и закричала. Голубые глаза так широко раскрылись, что были видны кольца белков, губы растянулись в струну. Она нагнулась, пытаясь поднять то, что упало, согреть на груди, но лекарь быстро выхватил таз. Лиат держала ее за руки и растерянно заглядывала в лицо, а в гулких залах разносились отчаянные крики.
– Что? – робко и испуганно спросил Хешай. – Что-то не так?
10
Амат Кяан брела по набережной с чувством, словно наполовину пробудилась от кошмара. Блики утреннего солнца на воде слепили глаза. У причалов покачивались суда, которые нагружали тканями, маслами или сахаром и освобождали от леса, индиго, пшеницы и ржи, вина и эдденсийского мрамора. Возле узких прилавков все так же стоял гомон торговцев, флаги трепетали на ветру. В небе кружили все те же чайки. Амат смотрела на все это как на ожившее воспоминание. Она ходила здесь годами изо дня в день. Как же скоро все забылось…
Опираясь на трость, Амат миновала перекресток, откуда брала начало улица Нантань, и очутилась в складском районе. Движение на улицах изменилось – ритм города всегда следовал за временем года. Бешеная гонка страды осталась позади, и хотя забот до конца года хватало с лихвой, возникло ощущение пройденного рубежа. Великий трюк, что сделал Сарайкет центром мировой хлопковой торговли, повторился, и теперь обыватели будут час за часом обращать эту выгоду во власть, состояние и престиж.
Тем не менее в воздухе витала тревога, и Амат тоже ее уловила. С поэтом что-то стряслось. Только сидя вечером у окна, она услышала три или четыре версии произошедшего. Все, кого она обходила дорогой, судачили об одном: с поэтом что-то неладно. Случилось что-то ужасное, и связано это было с Домом Вилсинов и скорбным торгом. Юноши и девушки на улицах передавала друг другу новость с улыбкой – предвестье кризиса вызывало у них оживление. Они были слишком молоды или же слишком бедны и невежественны, чтобы ужаснуться услышанному. Другое дело – старики. Те, кто понимал, чем все обернется.
Амат глубоко вдыхала воздух, запах моря, аромат жаркого у прилавков, смрад красильных чанов из соседнего квартала. Ее город пережил середину лета. В глубине души она до сих пор дивилась тому, что смогла вернуться сюда, что не сидит в застенке у Ови Ниита. Проходя мимо горожан со своей клюкой, Амат старалась не думать о том, что о ней говорят.
В банях стража пытливо оглядела ее, принимая приветственные позы. Амат даже не ответила, просто вошла под выложенные мозаикой гулкие своды, пахнущие кедром и чистой водой. Внутри она скинула одежду и, минуя общественный зал, направилась в кабинку Марчата у дальней стены – как всегда.
Вид у него был паршивый.
– Слишком жарко, – сказал он, когда Амат опустилась в воду. Лаковый поднос слегка заплясал на волнах, но чай не пролился.
– Ты вечно так говоришь, – ответила она.
Марчат вздохнул и отвернулся. Под глазами у него виднелись багровые, как синяки, мешки. Хмурое лицо посерело. Амат наклонилась и подогнала поднос к себе.
– Полагаю, – произнесла она, – все прошло хорошо.
– Зря полагаешь.
Амат отхлебнула чаю и присмотрелась к нему – своему начальнику и другу.
– Тогда о чем нам еще говорить?
– О чем и всегда. Есть сделки, как обычно.
– Сделки, стало быть… Значит, все прошло хорошо.
Он раздраженно глянул на нее и снова отвел глаза.
– Может, для начала разберемся с договорами красильщиков?
– Как скажешь, – ответила Амат. – А что, сроки уже поджимают?
В последнюю фразу она вложила весь свой сарказм, чтобы скрыть ярость и негодование. И страх. Марчат неуклюже изобразил, что сдается, после чего взял с подноса пиалу.
– Мне предстоит встретиться с хаем и кое-кем из утхайемской верхушки. Я и так уже целый день прилюдно казнился из-за скорбного торга. Посулил им полное расследование.
– И что же ты намерен откопать?
– Думаю, правду. Знаешь, как состряпать хорошую ложь? Надо для начала поверить в нее самому. Мне видится, наше расследование – или чье-то еще – укажет на переводчика Ошая. Он и его люди все это затеяли под руководством Бессемянного: нашли девицу, обманом привели ее к нам. У меня остались рекомендательные письма, которые я передам людям хая. Те выяснят, что письма поддельные. На Дом Вилсинов будут смотреть как на сборище идиотов. В лучшем случае лет за десять вернем себе доброе имя.
– Это мелочь, – отмахнулась Амат. – А что, если Ошай отыщется?
– Не отыщется.
– Ты уверен?
– Да, – ответил Вилсин, шумно вздохнув. – Уверен.
– А где Лиат?
– До сих пор на допросе. Надеюсь, к вечеру ее выпустят. Надо будет что-нибудь для нее сделать. Как-нибудь исправить положение. Ее репутация уже, считай, пострадала. С островитянкой уже говорили, хотя, боюсь, она не способна сказать что-либо вразумительное. Зато теперь все кончено, Амат. Это единственное утешение. Худшее, что могло случиться, случилось, а нам остается только подчистить за собой и двигаться дальше.
– Так в чем же правда?
– Я уже сказал, – ответил Вилсин. – И только эта правда имеет значение.
– Нет. Настоящая правда. Кто прислал жемчуг? Только не говори мне, что его наколдовал андат.
– Кто знает? – пожал плечами Марчат. – Ошай сказал, что их привезли из Ниппу, от семьи девушки. Зачем сомневаться в его словах?
Амат шлепнула по воде, чувствуя, как брови сходятся от ярости. Марчат разъярился в ответ – побагровел лицом, выставил челюсть вперед, как мальчишка перед дракой.
– Я спасаю твою шкуру! – процедил он. – Спасаю Дом. Делаю все, что могу, чтобы похоронить это дело раз и навсегда. Я не хуже тебя знаю, во что вляпался, но, ради богов, Амат, что ты предлагаешь? Пойти к хаю и извиниться? Откуда жемчуг, спрашиваешь? Из Гальта, Амат. Из Актона, Ланнистона и Коула. Кто все затеял? Гальты. А кто заплатит, если всплывет эта правда, а не моя? Не я один. Меня убьют. Тебя, если повезет, сошлют в какую-нибудь даль. Дом Вилсинов снесут. И как думаешь, они этим ограничатся? А? Я сомневаюсь.
– Это было преступно, Марчат.
– Да, преступно. Да, мерзко. – Он так яростно размахивал руками, что плеснул чаем в бассейн. Красное облачко быстро растворилось в воде. – Но нашего мнения никто не спрашивал. Все решили до нас. Когда тебе, мне и всем нам рассказали, уже было поздно. Мне дали задачу, и я ее выполнил. Теперь скажи, Амат, что бы ты сделала, будь ты хаем Сарайкета, если бы узнала, что твой ручной божок плел заговоры с твоим же соперником? Ограничишься ли расправой с орудиями – а мы и есть орудия – или преподашь гальтам урок, который они нескоро забудут? У нас ведь нет собственных андатов, значит, тебе ничто не помешает. Мы не сможем дать сдачи. Зачахнут ли наши посевы? Или у всех женщин Гальта случатся выкидыши? Они ведь тоже ни в чем не повинны, как эта островитянка! Они точно так же не заслужили этого горя!
– Не кричи, – прервала его Амат. – Люди услышат.
Марчат откинулся на спину, нервно выглянул в окно, присмотрелся к двери. Амат покачала головой.
