Город из стекла (СИ) - Велизарова Мия (прочитать книгу TXT, FB2) 📗
Пресловутый Павел Алексеевич Балашов был Тониным отцом, а по совместительству лучшим мозгоправом – пардон, психоаналитиком если не страны, то уж во всем городе точно. И явно ясновидящим – Адель еще не закончила говорить, а у Дениса уже завибрировал телефон.
При встрече Павел показался Дену каким-то у слишком хмурым.
– Насчет того поцелуя… – кашлянул Ден. – С Тоней… Ничего не было, правда. Просто… выпили с ней, немного.
– Поверьте, молодой человек, я считаю свою дочь достаточно взрослой, чтобы позволить ей самой решать, было или нет. – Павел смерил взглядом насмешливым взглядом. – И у нас с вами в любом случае, встреча не по этому поводу. Следуйте за мной.
Будете прорабатывать? – хотелось съязвить, но парень сдержался. Сейчас на примере какого-нибудь бедолаги в коме будут рассуждать, к чему приводят такие вот безответственные поступки, как опасны для окружающих саморазрушительные мысли и прочее и тому подобное.
В палате, куда они вошли, лежала девочка. Лет двенадцати, может меньше. Лицо почти полностью скрывала кислородная маска.
– Павел Алексеевич, я к вам со всем уважением, но не надо детей впутывать…
– Ты о чем? – тот пристально взглянул сквозь очки. Иногда казалось, что там встроен монитор, выдающий о тебе всю подноготную, прямо с момента зачатия. – А, вижу. Нет, не переживай, здесь тебе никто лекций читать не будет. Вообще-то у меня к тебе просьба. Вот, читай, – он протянул ему планшет.
– В первый раз вижу, чтобы так запросто руки выдавали историю болезни, – заметил Ден. – Она что, ваша родственница?
– В какой-то степени… – профессор закашлялся, снял очки и принялся их протирать белоснежным носовым платком. По палате разнесся аромат дорогого одеколона. – Сложно и муторно объяснять.
Неудивительно, что Тоня так нервничает, когда речь заходит о семье. Просматривая данные, Ден удивленно приподнял брови. Авария. Сколько ей тогда было, лет десять? Два года в коме – ничего себе. Можно сказать, дважды родилась.
– Была жуткая мясорубка. Я там тоже был, – пояснил Павел Алексеевич. Казалось, воспоминания давались ему нелегко. – Чудом не задело…
– А родители?
– С ними мы в данный момент работаем. Сложный, конечно, случай… Со своей стороны мы уже сделали все, что могли. Нас она не пускает.
– Короче, – перебил Ден, – от меня вам что нужно?
– А ты сам еще не понял? – удивлялся Павел редко, но делал это с поистине актерским мастерством. Кивком головы он указал на спящую. – Давай. Клиент в беде, спасатели спешат на помощь.
– Ну, если я Чип, то логически в паре должен быть и Дейл с аппаратурой.
Профессор устало улыбнулся.
– Мы с тобой прекрасно знаем, Ден, что тебе это ни к чему.
Ясно, отпираться бесполезно. И все же…
После вчерашнего Ден почувствовал в какой-то степени облегчение. Что никто больше не доверит ему влезать в чужую голову – считай, конец мучениям, чужим переживаниям. Как он ни хорохорился, каждый такой случай умудрялся оставить в душе царапину. Два года добровольной пытки – пора бы уже и задуматься о смене деятельности.
– Меня отстранили от дел, вы в курсе?
– Конечно, узнал из первых уст. И все же, я настаиваю. Если хочешь, считай это последним шансом. И уж постарайся, парень, не облажаться на этот раз.
***
Связь сформировалась мгновенно – как ослепительная белая вспышка, стоило ему прикоснуться к тонкой безжизненной руке. Ден не помнил, была ли вообще дверь, и прочие прелюдии. Его словно выбросило на пустующую автостраду. Металлические перила моста терялись в тумане, в воздухе будто колыхалась молочная вуаль. И было настойчивое ощущение взгляда в спину…
– Ты? – Денис особенно не удивился, увидев старую знакомую. Контраст кружевного платья с аспидно-серым асфальтом казался особенно резким. – Вот так встреча.
Она никого не пропускает, – всплыли в памяти слова Павла. Интересненько, за что ему такое почетное исключение?
– Не боишься меня? Хочешь что-то сказать?
– Дени-ис, – девочка смотрела исподлобья, как маленький провинившийся щенок. – Ты все еще сердишься?
Голос, косички, исцарапанные коленки – и нефритовая подвеска, которую она ему протягивала. Все это словно было ненастоящим, давно позабытым кино.
– Я ее потеряла, а потом нашла… – гостья говорила, чуть запинаясь. Шелковая синяя кисточка качалась в такт словам. Ден всмотрелся в резьбу: да, ему не показалось, умелыми штрихами мастер изобразил на подвеске лицо. Улыбающийся Будда обычно заканчивал собой круг полированных бусин на четках. Бесконечное начало, жизнь вслед за смертью.
Что именно символизирует этот сон?
– Ты тогда еще ругался, говорил, это дорогой подарок…
Выцветшая фотография рядом с хрустальной вазочкой. Он протирает пыль, тщательно, каждый раз складывая влажную тряпочку и проводя ей по деревянной рамке, полирует каждую блестящую бусину. Отцу четки достались от деда, тот тоже всю жизнь был влюблен в горы. У Дена его глаза и такой же упрямый подбородок. А сестра пошла в мать. Сейчас она так и крутится внизу, умильно заглядывает в глаза.
– Хочешь поиграть?
Тяжелая связка опускается в протянутые детские ручонки. Маленькие пальчики теребят шелковую бахрому, крупные бусины кажутся совсем огромными.
– Не потеряй, – опустившись перед ней, Ден поправляет смешные хвостики. Голубые глаза смотрят с хитрецой. На правой щеке еще осталось липкое пятнышко от варенья. – Это очень важная для меня вещь. Договорились, Вик?
Вика, Викуля, Виктория…
Откуда-то сверху, чудом не задев их, громыхает о мостовую раздолбанный обгоревший остов авто. Воздух мгновенно наполняется жгучей гарью, пронзительными воплями сирен. Смеющийся Будда в его руках уже не смеется – по смертельно-белому круглому лицу катится алая капля.
– Ну, как там наш юный Мессинг?
– Все фокусничает, – до Дениса донесся знакомый шорох кальки, которую мать использовала для выкроек. Следом холодно звякнули ножницы, звяк-звяк, звяк-звяк – очевидно, нужно было подравнять подол.
– Я говорю ему, чтобы не слишком высовывался. Боюсь, затравят мальчонку. Пусть лучше об уроках думает. В секцию его записала, фотоаппарат с отцом купили – чего еще ребенку в его возрасте надо?
– А вот это напрасно, – в грудном властном тембре Ден с удивлением узнает голос Адель. – У мальчика дар, если с умом подойти, в жизни многого добьется…
Голоса прерывает какое-то шипение. А потом в воздухе разливается тренькающая мелодия. Ден силится вспомнить, что за композиция, но память отказывается помогать. Будто пузырьки воды поднимаются на поверхность, отражаются от зеркальных стен аквариума. Вода поднимается все выше, зарастает пышными гроздьями водорослей у него над головой…
***
– Дыши, дыши, Денис!
Павел, скинув пиджак и закатав рукава, прижимает его к полу. Спиной Ден чувствует холодок кафеля – и сопротивляется. Нет, он еще живой! Не нужно закутывать его в смирительную рубашку, он еще не умер.
Память пульсирует, выкручивает тело изнутри. Вика…Викуля…
Она любила играть в спящую красавицу. Ложилась на диван и клала на грудь букетик из одуванчиков. И так могла лежать минут пять, десять, совсем не двигаясь. Брат всегда приходил, щекотно целовал в нос и будил. Его маленькой принцессе не нужно было ждать сто лет. А на сколько задержался он на этот раз?
Он сердито копает песок в песочнице. Заглядывает под каждый куст, карабкается на детскую площадку, сгибаясь в три погибели, проходит по пластиковым тоннелям. Заплаканная Вика ждет внизу.
– Вот нафига, скажи мне, ты ее с собой взяла?
Дочь опять начинает всхлипывать, хотя знает, что он терпеть не может, когда она хнычет. Осиротевшие четки без подвески болтаются, свисают почти до самой земли.
– Та подвеска, отец…
– Он не в оползень попал, как ты понял. Твой отец незадолго до аварии ушел к любовнице. Помнишь?
Да, какое-то лицо промелькнуло на фото. Лана, Ланочка – отец никогда не называл уменьшительными именами мать. Да той и не шло, с ее-то царственным именем. Гера, ревнивая, как ее мифическая тезка. Кажется, тогда мать обо всем узнала последней. И сгоряча прокляла отца вместе с его новой пассией.
