Минос, царь Крита (СИ) - Назаренко Татьяна (книги регистрация онлайн бесплатно txt) 📗

Я понял, о чем он хочет попросить:

— Обед и баня не могут считаться платой! И новая туника — тоже! Ты — гость мой, заслуживающий немалого почета. И ты — мой брат. Я чту узы родства!

Он оделся, покосился на быка и пробормотал под нос:

— Интересно, тут есть поблизости хоть одно селение, где можно найти яремных быков? Или мне придется тащить его до самого Кносса?

Потом поднял на меня воловьи глаза:

— Далеко ли до столицы, о, божественный?

— Нет. Если бы мы просто шли налегке, то добрались бы дня через два. А так — ну, дней шесть. Здесь неподалеку есть святилище. Бык туда не дошел. Там живет Мерион, жрец Аполлона. Он даст нам и быков.

Я опустил глаза на свои разбитые ноги, ожоги и раны на которых уже начали гноиться. Геракл перехватил мой взгляд:

— Ты истерзал ноги о камни, владыка. Я знаю, сколь мучительны такие раны, и сколь опасны. Давай спустимся к морю, омоем их морской водой, истребляющей гной и способствующей заживлению, чтобы потом перевязать твои язвы.

Я представил, во что превратился крутой спуск и замотал головой:

— Потерплю, не надо.

Геракл, тем не менее, заботливо накинул на мою голову и плечи свою львиную шкуру. Я подхватил его пожитки. Он, крякнув, взгромоздил на плечи быка. Шли мы молча. Я — впереди, указывая дорогу, а Геракл с быком — сзади. Я иногда останавливался и оглядывался на брата. Но тот, хоть и дышал тяжело, время от времени покряхтывал и шумно отдувался, только ободряюще улыбался и безропотно месил огромными ногами раскисшую землю.

Дождь убаюкивающе стучал по львиной шкуре. Геракл своей неутомимостью, воловьими очами, чудовищными мышцами и благородством, которым отличаются очень сильные и смелые люди, напоминал мне Нергал-Иддина. А ликом он походил на отца, Зевса, и рядом с ним я чувствовал себя так же спокойно и безмятежно, как в детстве, когда Кронион брал меня на руки и прижимал мою голову к широкой, покрытой густыми курчавыми волосами, груди. Я на какое-то время позволил себе забыть о своем царском сане, без зазрения совести переложив на плечи Геракла обязанность решать за нас двоих и отдавать распоряжения, до той поры, пока мы не вернемся в Кносс.

Не стану скрывать — возвращения в столицу я боялся. Рассчитывать на людскую благодарность нельзя. Малейшее бедствие стирает в памяти подданных все заслуги царя. Нас могли встретить проклятиями и градом камней.

Семья. (Кносс. Первый год восемнадцатого девятилетия правления царя Миноса, сына Зевса. Созвездие Овна)

На седьмой день пути, около полудня, мы с Гераклом увидели Кносс. Мой спутник замер, остановив упряжку, где на самодельной волокуше из двух молодых деревьев мирно похрапывал бык (Мерион предложил напоить его маковым отваром, чтобы он не буянил), и восхищенно уставился на столицу. С высоты холма она казалась подобной паутине, в центре которой высился мой дворец. Город, никогда не знавший стен, не ведает и тесноты. Геракл не мог не оценить ширину улиц и размеры домов — даже на окраинах, где селился простой люд.

— Микены — большой и красивый город, анакт, но рядом с Кноссом он кажется лишь жалкой деревней! — восхищенно выдохнул он. — Прекрасна твоя столица, богоравный Минос. Но почему не вижу я ни стен, ни рвов?

Я с тревогой посмотрел в сторону Амонисса и гавани. Хвала богам, бесчисленные мои и чужестранные корабли по-прежнему стояли в бухте! Свирепый шторм, разразившийся во время поединка Зевса и Посейдона, не повредил их. Я простер руку к морю и судам:

— Вот наш ров и стены!

И помрачнел. Отец, конечно, обещал мне защиту, и может, способен уберечь землю Крита, но вот море — владение Посейдона. И мой флот всецело в его власти. Однако отступать было поздно. Уже семнадцать девятилетий как поздно мне сворачивать с пути, на который я встал с первого года своего правления.

Мы стали молча спускаться с холма в долину.

— Тебя встречают с почетом, царственный брат мой, — словно в ответ на мои мысли прогудел Геракл, указывая в сторону столицы.

Я поднял голову. Навстречу нам двигалась довольно большая толпа, разряженная, как на праздник. Они несли мой паланкин с пурпурными занавесками, украшенный сверху лабрисом. Что же, знак добрый. Мы остановились, поджидая, пока придворные не приблизятся к нам.

Как ни уговаривали меня вельможи сесть в носилки и скрыться за занавесками (не подобает царю Крита показываться черни, да ещё в таком жалком виде), я отказался. Еще неизвестно, кто рядом с кем смотрелся более убого — мы с Гераклом, или они, разряженные и умащенные. Так мы и вступили в город — двое усталых мужчин, везущих на паре крестьянских быков храпящее чудовище. Толпа роскошно одетых придворных следовала за нами на почтительном расстоянии.

Уже на окраинах Кносса наша упряжка с трудом продвигалась среди толпы. Народ был на крышах, невысоких оградах и даже на деревьях. Затем узкие улицы окраин сменились широкими и прямыми в центре города. Но просторнее не стало. Некоторые люди выбегали из толпы, чтобы прикоснуться к царю и получить хотя бы толику благодати, осенявшей меня. На нас дождем сыпались цветы. Ликование подданных передалось мне. Еще никогда, даже после блистательных побед, я не чувствовал себя больше царем, чем сейчас, сожженный солнцем и горячим пеплом, покрытый коростой, с грязными бинтами на ногах.

Мои подданные просто бесновались от восторга. Я купался в их обожании, на время забыв и о том, что не я победил быка, и о предстоящей встрече с семьей.

Дворец приближался. Вот уже среди двухэтажных домов, еще не отмытых от копоти, замелькали белые известняковые плиты, возвышавшиеся над крыльцом, как бычьи рога или двойные лезвия топора-лабриса; показалась широкая лестница, и сам дворец во всем великолепии предстал перед нашими глазами — причудливое нагромождение этажей, колонн, портиков и переходов. Он был прекрасен. Он был подобен кораллу, разрастающемуся год от года и не теряющему единства, или жемчужине, возникающей вокруг песчинки.

Все придворные и жрицы вышли встречать меня на главную лестницу. В глазах пестрило от праздничных одежд женщин, сверкали на полуденном солнце золотые украшения, колыхались в воздухе разноцветные опахала. Жена и дети чинно стояли у самого входа — неподвижные, похожие на искусно сделанные и раскрашенные статуи.

Я решительно ступил на лестницу. Геракл остановил быков, легко вскинул спящее чудище на плечи и пошел следом за мной. Лучше и придумать было нельзя. Восхищенный вздох пронесся в толпе придворных. А потом все, включая царицу, согнулись в почтительном поклоне.

Я велел им выпрямиться. Мне хотелось видеть их лица, которые я обвел долгим взглядом, постигая мысли каждого. Хотя при дворе все умели сохранять величественную невозмутимость при любых обстоятельствах, мне, ученику божественного Инпу — знатока сердец, нетрудно было увидеть даже тщательно скрываемые чувства. Разве что мысли жены и дочерей были для меня тайной, прячущейся под застывшими масками благопристойной радости, но обольщаться на счет искренности не стоило. Из всех женщин своего дома я мог положиться только на Ариадну. Остальные, вслед за матерью, осуждали меня, всю жизнь безжалостно боровшегося с их изуверскими таинствами во славу Бритомартис-Диктины.

Души сыновей для меня были доступнее, и я читал их думы, как таблички с отчетами писцов. Главк не скрывал своего недовольства — он не собирался прощать мне оскорбления, нанесенного горячо любимому им Посейдону. Но Главк не способен нанести удар в спину: он слишком благороден и силен. Андрогей был рад увидеть меня живым. Девкалион, предпочитая примкнуть к победителю, старательно изображал радость, но грешки за ним водились. Я видел, как воровато бегают его глаза, и чувствовал затаенный страх.

Лавагет Катрей? Не так-то просто было проникнуть в эту душу. Он во многом напоминал мне богоравную Европу — и по умению таить свои помыслы и порывы, и по ловкости, с которой он плел интриги. Впрочем, я умел разгадывать его замыслы. Насколько я помню, он всегда поддерживал меня, если речь шла о возможности править без оглядки на царицу, и вполне был готов снять бремя власти с усталых плеч отца прямо сейчас. Интересно, почему он не воспользовался моим отсутствием? Рассчитывал, что бык избавит Крит от меня? Боялся? Страх перед Пасифаей заставил его не торопить ход событий? Я разочаровал Катрея тем, что вернулся живым, и теперь он затаился, ожидая, когда кто-то первым нападет на меня и избавит его от необходимости марать руки? У него тогда появится отличный повод расправиться с соперником — казнить цареубийцу. Или все же мой сын страшится греха отцеубийства?