К судьбе лицом (СИ) - Кисель Елена (электронные книги без регистрации txt) 📗
Пламя прилипло к черным камням, приникло – не оторвешь. Так, будто это ему пришлось перенести восемь месяцев голода и пустого ложа, будто это оно глушило порывы тела предвкушением этого дня…
Восемь месяцев, Тартар побери Зевса за решение, которое он вынес!
– Ты разве не соскучился? – прошептала она за секунду до того, как я накрыл ее губы своими.
Умирающий не припадает так к чаше воды.
Тонущий в морских пучинах менее жадно хватает воздух.
И от одежд, пропитанных смертоносным ядом, избавляются не так быстро.
Камни больше не смели впиваться в кожу – плавились, униженно растекались от жара страсти. Пылал Флегетон, заливая красноватыми спелыми отсветами переплетающиеся руки, забирая последний воздух – его и так не хватало на вздох, и каждый вздох приходилось рассекать, делить на двоих, отвоевывая друг от друга в поцелуях…
Огонь и базальт? Нет, это внизу, где в бессильной зависти стонет Флегетон.
Здесь, на площадке – огонь и огонь. Словно пламени наконец удалось расплавить камень, и их больше не разделить. Искры, летящие от огненных вод, падают на гиматий, заменивший ложе, прожигают насквозь, сыплются на влажную кожу и гаснут стыдливо: менее горячи, чем ласки. Огненные воды буйствуют и ревнуют: на них больше не обращают внимания, воды недоумевают: что за два языка пламени отделились от них и сплелись на черном базальте? Воды поддерживают – взметывая ввысь огненный вал. Он взлетает – и падает вниз на базальтовое дно, признавая поражение.
– …что она понимает, эта Киприда. Если со всеми – то лучше всех? «Чему ты могла научиться со своим престарелым ужасом во плоти…» Если бы она дала Аресу отставку на восемь месяцев – узнала бы…
Пламя наконец угомонилось. Пыл безумства прогорел, и Флегетон ворочается в своем русле сонно и утомленно.
Хмель больше не течет по венам – вытеснен более приятными ощущениями. Блаженная истома погружает в дремоту, и голос жены кажется продолжением ладошки, скользящей по груди.
– Этой карой была я, верно?
Мысли не желают выплывать из мутного марева наслаждения – гуще стигийских туманов.
– А карателем – ты. Разве есть для матери мучение страшнее – знать, что твою дочь насилует властелин подземного мира.
Теперь она, рассеянно улыбаясь, проводит пальцем по моей щеке – одинокий корабль движется по морю. Корабль налетает на внезапные рифы – по скулам заходили желваки.
Туман из головы выметен ледяным ветром, и мысли больше не плавают: не в чем, вот-вот каменистые отмели покажутся…
– Я помню ее… когда вернулась тогда к свету. Тень… еще немного – и она сошла бы за мной в твое царство по естественной причине. С каким криком она бросилась мне навстречу… А потом она слушала волю Зевса о моем браке, будто свой приговор. По сравнению с этим твои казни более милосердны.
Наверное, Сизиф, который устал даже проклинать и с тупой покорностью катит в гору свою участь, с этим бы не согласился. Или Тантал, к которому на берег регулярно наведывается кто-нибудь из свиты: покушать в окружении красивых деревьев, на берегу прозрачной речки. Алчные взоры, стоны и проклятия казнимого никого не трогают.
– Ты выполнял волю Зевса? Или все же хотел меня?
– И то, и то.
Вернее, ни то, ни это. Просто однажды я поспорил с братом, посетил Нисейскую долину – и мне показалось, что стихия глупой Афродиты решила метнуть в меня молнию.
Странно – она все еще улыбалась. Убрала с моего лба прилипшие волосы. Медленно проследила пальцами морщину между бровей, попыталась разгладить – куда там! Обвела плотно сжатые губы с вечно опущенными уголками.
– Может, если бы ты… – начала шепотом и осеклась. – Знаешь, она так и бросается мне на грудь, когда я возвращаюсь. Будто я могла остаться здесь навсегда. А когда я ухожу – рыдать начинает за десять дней, так, что вся земля умывается дождями. И каждый раз уговаривает остаться еще на день… А если ко мне взывают герои – начинается одно и то же: «Как это ты пойдешь? Туда? Одна?! К нему?!»
– Твоя мать вообще способна посмотреть на тебя как на взрослую?
Сейчас это было трудно. Раскрасневшаяся, щедро облитая отблесками огненной реки, ослепительная в своей прелести, Персефона казалась совсем юной, и только улыбка – мудрая, исполненная житейского опыта – напоминала о правде.
– Царь мой… разве матери способны на такое? Для них дети никогда не взрослеют, а потому они готовы прощать и защищать до бесконечности.
Поудобнее устроившись у меня на плече, она принялась рассеянно смешивать – медь своих волос с чернью моих. Не замечая, что рука, обвивающая ее талию, окаменела.
«Вставай, лавагет!!!»
Звон в ушах? Крик? Голос Ананки?
Предчувствие?
Оглушительнее трубы, зовущей к бою.
«Вставай, Запирающий Двери! Ты заснул на своем посту! Ты был занят мелкими дрязгами, ты забыл о главном! Ты просмотрел! Ты упустил!»
Теплое дыхание жены едва согревало оледеневшую кожу.
Разрозненные куски с неумолимой точностью становились на место.
Падение Тифона, Гея, медленно бредущая от места славной победы Зевса…
Безумная девочка Макария, ныне – беспамятная тень: «Матери такие смешные…»
Матери смешные. Для них дети не взрослеют. Потому они готовы прощать до бесконечности…
Тишина – только треск камней под напором хитрого пламени. Полусонный шепот жены о том, что Афродита совсем обнаглела, сколько ей нужно любовников?
И вихрь, отчаянный вопль – не за плечами, а внутри, будто каким-то чудом Ананка втиснулась в грудь.
«Вставай, лавагет!!! К оружию!»
Гея – мать, которая готова прощать своим детям…
«Деметра, они заточили моих сыновей в Тартар! В бездну, где нет и солнечного лучика!»
Гея – мать, которая не готова простить то, что ее детей обрекли на вечное заточение.
Ведь такое уже было однажды: когда она готова была пойти против Крона за то, что он не выпустил Гекатонхейров и Циклопов.
«Я теперь могу выращивать разве что проклятия, и Флегры – мой душистый сад»…
Это проклятие нам. Победителям Титаномахии!
«К оружию, лавагет! К оружию!»
Лавагет запустил пальцы в волосы жены, словно мог отлить из них копье.
– Огонь и мрак, – шепнула Персефона, у нее слипались глаза. – Вечная война… А иногда кажется, что вечное зачатие чего-то…
Из вихрей пламени и сгустка темноты над Флегетоном, возле дворца Владыки свивалось, возникало предчувствие.
Жуткая тень материнского проклятия, от которой я постарался закрыть жену телом.
Сказание 6. О визите героя из героев и дурных новостях
Геракл был смел и полон сил
И, как гласит преданье,
Геройский подвиг совершил,
Великое деянье.
Царь Еврисфей сказал: «Добудь
Мне Цербера из ада!»
И вот Геракл пустился в путь —
«Раз надо, значит, надо»,
Джеймс Крюс
Говорят – внуков любят больше детей. За детей мы в ответе. Молотами воспитания выковываем в их свитках свои ожидания, надежды. Настойчиво пишем туда строки, которые хотели бы видеть в своих свитках.
За внуков в ответе родители. А потому можно наконец-то отвлечься от подготовки мальчика – к битвам, девочки – к замужеству. Всласть побаловать, ворча про себя: совсем эти родители ребенка загоняли, в чем душа только держится!
Думала ли ты когда-нибудь об олимпийцах как о своих внуках, Мать-Гея? Или они так и оставались для тебя – сыновьями Крона, любимого и старшего?
Детям дарят подарки. Внукам тоже дарят. Ты отдала Крону Серп, истребляющий все живое. Ты отдала нам Крона, когда дала Зевсу совет поднять Гекатонхейров из Тартара.
Детей наказывают. Внуков тоже. Только вот смертные ребятишки так просто стоять и ждать наказания не будут: дети бегут прятаться за плащ отца, внуки – за спины родителей…
Титанам некуда было спрятаться от твоего гнева: плащ оскопленного Урана-неба не укрыл бы их.
