Избранники Смерти - Зарубина Дарья (онлайн книга без TXT) 📗
Когда чья-то рука коснулась плеча, Агнешка вскинулась, вскочила с постели, вскрикнула: «Не трожь!» Все еще стояло перед ней лицо мануса, горящие жаждой глаза, дурманил пришедший из прошлого запах подвявшего крестоцвета.
Владислав опустил руки, но Агнешка не видела ничего перед собой. Только молотила руками воздух, повторяя: «Не трожь! Не надо! Пусти!» Не заметила она, как сбила с головы черный платок. Волосы рассыпались по плечам.
— Да что с тобой, словница? — гневно окликнул ее князь, приблизившись, и удивленно замер. Почувствовал, видно, наложенный незримой рукой сонный морок.
Тонок такой сон, а прорвать пелену грезы ой как трудно. Кажется, все вокруг явь, и вновь лежит на остывающей земле травница Агнешка, а над ней склонился, сверкая глазами, любимый ее, синеглазый маг. И тело, и душа приготовились к боли, а сердце еще не верит, просит отпустить, пощадить.
Но разве сладишь с крепкими мужскими руками? Сколько ни бейся, сколько ни плачь. Сама виновата. Слишком близко подпустила.
Глава 37
Сама виновата. Не умела постоять за себя, за свое счастье. И теперь боли и стыда никакими водами не отмыть. Не поворотить вспять времени, не вернуть ту наивную девчонку, чистую, доверчивую.
Позволила отцу выбирать себе судьбу — и вот что получила.
Эльжбета глянула на сильно округлившийся живот и тотчас отвела взгляд. Оглядела добровольную свою тюрьму. За зиму устала она от матери, от Надзеи, от девок-помощниц хуже некуда. Ханну, мужнюю доносчицу, ненавидела всем сердцем. Даже больше супруга. С ненавистью вспоминала каждый день отца, надеясь, что не приняла его Землица в свои чертоги и что носит князя Казимежа ветер над вершинами сосен и треплет в грозу неприкаянную его душу Небо молоньями за все его грехи. А особенно за то, что сломал жизнь дочери.
Всегда она старалась послушной быть. Думала, за послушание позаботятся родители о ее счастье. Позволят стать женой Тадека, хорошее приданое дадут.
Но вместо этого взвалил отец на дочкины плечи судьбу всего Бялого. Сам сбежал на тот свет, а ей оставил расхлебывать.
Всего-то меньше года прошло, а уже казалось Эльжбете, что прошлая жизнь ее, незамужняя, далеко-далеко. Не дотянуться ни рукой, ни памятью. Смазалось, стираться начало лицо Тадеуша. Осталось лишь светлое пятнышко, словно солнышко сквозь облака. Хоть и пасмурно кругом, а все равно тепло.
Цеплялась Элька за воспоминания, доставала при всяком случае, словно картинки из сундука, из своей памяти. И картинки стирались, тускнели. Вспоминались какие-то обрывки: то рука любимого, широкая теплая ладонь, то белый платочек в ней, то русый локон, упавший на бровь.
И так горько становилось, так жалко себя, что Элька, с усилием поднявшись с постели, принималась метаться по комнате, бранила служанок: то требовала открыть окно, дышала жадно, то вновь приказывала закрыть — бил княгиню озноб.
— Наследник приказывает, — говорила всем строго Надзея, мгновенно появляясь рядом, словно дежурила все время за дверью. — Наследника Черны надо слушаться.
Служанки не роптали, выполняли все прихоти. А лучше княгине не становилось. Не наследник беспокоил ее, а прошлое: ненасытное, как пиявка, неутоленное, как жажда.
Звал из былого обманутый Тадеуш, просил быть его женой.
— Не могу я больше тут взаперти. Уйдите все. Ненавижу вас!
Эльжбета, обессилев, снова опустилась на постель.
— Одни и те же рожи ваши видеть не могу! Надоели хуже смерти!
В ярости Эльжбета вскинула кольцо, бросились жадно к изумруду белые искорки силы: «Дай, дай, хозяйка, воли, погуляем». Служанки кинулись прочь, Надзея закрылась рукавом.
— Ну-ка не смей! — раздался от двери властный голос Агаты. — Совсем сдурела. А ну как отповедью тебя ранит? Что делать будешь?
— Да хоть бы и убило вовсе, — крикнула Элька в отчаянии. — Не могу я так больше! Не по мне такая ноша. Сил нет носить! Терпеть сил нет! За что вы с отцом так меня ненавидели, что отдали Чернцу? Что я вам такого сделала?
— Надзея, выйди! — рыкнула Агата.
— Останься, Надзея! — не уступила Эльжбета, но ворожея, видно, почуяла, кого нынче лучше слушаться, и выскочила прочь. А может, побоялась получить сгоряча от одной из золотниц боевое заклятье.
— Ах ты тварь неблагодарная, — прошипела Агата. — Я-то тебя ненавидела? Любила, лелеяла. Говорила: беги, дочка, укрою. Потащилась за тобой в чужой удел, сына бросила одного, бессильного, на княжение! Все для Эленьки. А она вот как!
— Сына бросила! Зачем ты сюда притащилась за мной? Смотреть, как гибну? Как красота моя тает? Как судьба моя поломанная кончается?
Не сдержала Агата чувств, ударила с размаху дочку по щеке. И показалось ли то Эльжбете или и вправду было — улыбнулась едва приметно. Словно приятно ей было.
— Ненавижу тебя! — крикнула в сердцах Элька.
— Ненавидишь? Ну что ж. Твое право.
— Приедет за мной Тадек и увезет!
Эльжбета ожидала всякого, но не того, что запрокинет мать голову и расхохочется: зло, холодно.
— Приезжал уже.
Наболело, видно, у бяломястовской госпожи в чужом-то доме. Не скрывала, что хотела больно уколоть дочь. И уколола. Крепко.
— Покрутился у ворот и поехал прочь. Сама с ним говорила. Жидковат оказался твой Тадек. Думала, приедет он и правда за тобой. Уговорит князей защитить нас, спихнуть с Чернского престола проклятого Владислава. Но нет. Как жили, так и живем. Уж дороги растаяли, а все ни письма, ни весточки.
— Придет он! — отчаянно вскрикнула Элька.
— Что ж не пришел еще? — уперла руки в бока Агата.
— Случилось что-то, — не успев понять, отчего так решила, выпалила Элька. Обмякла вся, от страха словно косточки все растаяли, перестали держать ноги. — Случилось что-то с моим Тадеком…
Агата словно опомнилась, подскочила, обняла, зашептала:
— Не дури. Все с ним хорошо. Ездит по дворам, дружину собирает. Может, и правда получится у него, приведет соседей к стенам Черны.
Что-то еще говорила мать, торопливо, сбивчиво, горячо. Да только не слушало ее Элькино сердце, одно твердило: «Что-то случилось».
Глава 38
А что случилось — как разберешь, как расскажешь? Одно ясно — дурное что-то, черное. Смертью пахнет, темной водой.
Болюсь поежился, растер замерзшие руки. Уж две тарелки горячих щей выхлебал в людской, а все не мог согреться. Думал, как рассказать князю о том, что видел, да так, чтоб поверил господин Чернский и не осерчал. Не хотелось в опалу попасть, снова в бега пускаться. Жить в облезлом дырявом шатре после теплой сторожевой башни ой как не хотелось.
В дороге не так страшно было. Все дальше оставался за спиной обоз с мертвецом, суетился на возу над мальцом и собакой старик-сказитель. Когда Болюсь погрузил в несколько слов и мальчика, и его любимца в глубокий, исцеляющий сон, когда щеки мальчишки порозовели, а лапы и горло гончака задвигались, словно гнал он во сне кого-то с громким заливистым лаем, только тогда старик успокоился, перестал егозить на возу. Не зная, как отблагодарить, завел свои сказания. Одну за другой плел сказки, за сказками были, за былями слухи, да все напевно, так, что глаза сами смыкались. Задремал, видно, словник Болеслав. Да сквозь сон и пробилось к нему в голову грустное сказание об утопшем красавце-маге, что погиб за свою любимую.
Зацепилось за напевный сказ, вытянулось то, что хотел словник поскорее позабыть. То, что увидел он, прикоснувшись к мертвецу на повозке черноволосого мануса. Завертелось, сложилось, и уж не осталось у старого словника сомнений, что такое он увидел. Разошлась ткань бытия, открыла старику окошко, да только не разобрать, в былое или грядущее. Верно, грядущее, потому что увидел в ту прореху старый провидец бяломястовского наследника Якуба висящим в петле. Язык вывален, глаза закатились, а по щекам из-под белого платка слезы текут, на платье княжеское падают, да не впитываются, а скатываются. Кап-кап с сапог. Уж целая река под ногами у князя, и в реке этой под толщей воды движется кто-то. Ничего не видно — ни лица, ни одеяния, только плывет поверху пшеничная коса с синей лентой.
