Ведьмак (большой сборник) - Сапковский Анджей (книги хорошего качества TXT) 📗
Калантэ рассмеялась, сняла с шеи ожерелье с изумрудами.
— Эта безделушка, — сказала она, — выполнена из камней соответствующего оттенка. Сохрани ее вместе с приятными воспоминаниями.
— Можно и мне кое–что сказать? — скромно произнес Дани.
— Разумеется, зятек, прошу, прошу.
— Я продолжаю утверждать, что я — твой должник, ведьмак. Моей жизни угрожал кинжал Раинфарна. Меня убили бы стражники, если б не ты. И коли заходит речь о какой бы то ни было цене, платить должен я. Ручаюсь, меня на это хватит. Чего ты желаешь, Геральт?
— Дани, — медленно проговорил Геральт, — ведьмак, которому задают такой вопрос, обязан просить, чтобы его повторили.
— Повторяю. Ибо, видишь ли, я — твой должник еще и по другой причине. Когда я узнал там, в зале, кто ты такой, я возненавидел тебя и подумал о тебе очень скверно. Я считал тебя слепым, кровожадным орудием, кем–то таким, кто бездумно и беспощадно убивает, отирает кровь с клинка и пересчитывает деньги. Но я убедился, что профессия ведьмака действительно достойна уважения. Ты защищаешь нас не только от Зла, притаившегося во тьме, но и от того, которое сидит в нас самих. Жаль, что вас так мало.
Калантэ улыбнулась. Впервые за эту ночь Геральт готов был признать, что улыбка получилась естественной.
— Хорошо сказал мой зять. К этому я должна добавить два слова. Ровно два. Прости, Геральт.
— А я, — серьезно сказал Дани, — повторяю: чего ты желаешь?
— Дани, — так же серьезно сказал Геральт, — Калантэ, Паветта. И ты, благородный рыцарь Турсеах, будущий король Цинтры. Чтобы стать ведьмаком, надобно родиться под сенью Предназначения, а очень мало таких, кто так рождается. Поэтому–то нас так мало. Мы стареем, погибаем и не можем никому передать свои знания, свои способности. Нам недостает наследников. А этот мир полон Зла, которое только и ждет момента, когда нас не станет.
— Геральт, — шепнула королева.
— Да, королева, ты не ошиблась. Дани! Ты дашь мне то, что уже имеешь, но о чем не знаешь. Я вернусь в Цинтру через шесть лет, чтобы проверить, было ли Предназначение ко мне благосклонно.
— Паветта, — раскрыл глаза Дани. — Неужели ты…
— Паветта! — воскликнула Калантэ. — Ты… Неужели…
Принцесса потупилась и покраснела. А потом ответила.
Глас рассудка V
— Геральт! Эй! Ты здесь?
Геральт оторвался от пожелтевших шероховатых страниц «Истории мира» Родерика де Новембра — интересного, хоть и несколько спорного произведения, которое изучал со вчерашнего дня.
— Я здесь. В чем дело, Нэннеке? Я тебе нужен?
— К тебе гость.
— Опять? Кто на сей раз? Дюк Эревард собственной персоной?
— Нет. На сей раз Лютик, твой дружок, шалопай, трутень и бездельник, жрец искусства, блистающая звезда баллады и любовных виршей. Как обычно, осиянный славой, надутый, словно свиной пузырь, и пропахший пивом. Хочешь его видеть?
— Конечно. Это ж мой друг.
Нэннеке, вздохнув, пожала плечами.
— Не понимаю такой дружбы. Он — полная тебе противоположность.
— Противоположности сходятся.
— Ясно. Вот, изволь, шествует, — указала она движением головы. — Твой великий поэт.
— Он действительно великий поэт, Нэннеке. Думаю, не станешь утверждать, будто не слышала его баллад.
— Слышала, — поморщилась жрица. — А как же. Ну что ж, я в этом не разбираюсь, возможно, умение ничтоже сумняшеся перескакивать с волнующей лирики на непристойное свинство как раз и есть талант. Ну ладно. Прости, я вынуждена уйти. Мне не хочется слушать ни его виршей, ни вульгарных шуточек. Я сегодня не в настроении.
Из коридора донесся заливистый смех, треньканье лютни, и на пороге библиотеки возник Лютик в лиловой курточке из толстого сукна с кружевными манжетами, в шапочке набекрень. Увидев Нэннеке, трубадур преувеличенно почтительно поклонился, метя по полу приколотым к шапочке пером цапли.
— Мое глубочайшее почтение, э, почтеннейшая матерь, — дурашливо запищал он. — Хвала Великой Мелитэле и жрицам ее, сосудам добродетели и мудрости…
— Перестань паясничать, Лютик, — фыркнула Нэннеке. — И не именуй меня матерью. При одной мысли, что ты мог бы быть моим сыном, меня охватывает ужас.
Она повернулась и вышла, шурша длинным платьем. Лютик, строя обезьяньи рожицы, изобразил поклон.
— Ну ничуть не изменилась, — сказал он добродушно. — По–прежнему не воспринимает шуток. Взъярилась на меня за то, что, приехав, я немного поболтал с привратницей, этой премиленькой блондиночкой с длинными ресницами, девичьей косой аж до складненькой попочки, не ущипнуть которую было бы грешно. Ну я и ущипнул, а Нэннеке, которая в этот момент как раз подошла… Да что там. Здравствуй, Геральт.
— Здравствуй, Лютик. Как узнал, что я здесь?
Поэт выпрямился, подтянул брюки.
— Я был в Вызиме. Услышал об упырице, узнал, что ты был ранен. Догадался, куда ты мог отправиться на излечение. Вижу, ты уже здоров?
— Правильно видишь. Но попробуй объяснить это Нэннеке. Садись, поболтаем.
Лютик присел, заглянул в книгу, лежащую на пюпитре, и усмехнулся.
— История? Родерик де Новембр? Читал, читал. Когда учился в Оксенфуртской академии, история занимала второе место в списке моих любимых предметов.
— А первое?
— География, — серьезно сказал поэт. — Атлас мира был большой, и за ним легче было скрыть пузырь с водкой.
Геральт сухо засмеялся, встал, снял с книжной полки «Тайны магии и алхимии» Лунини и Тирсса и извлек на свет Божий спрятанный за солидным томом пузатый, оплетенный соломкой сосуд.
— Ого, — явно повеселел поэт. — Мудрость и вдохновение, как вижу, по–прежнему укрываются в вивлиофиках. Это я люблю. На сливе, небось? Да, это алхимия, уж точно. Вот он — философский камень, воистину достойный изучения. Твое здоровье, брат. О–ох, крепка, зараза.
— Что привело тебя сюда? — Геральт взял у поэта бутыль, глотнул и закашлялся, мотая забинтованной шеей. — Куда путь держишь?
— А никуда. То есть мог бы и туда, куда держишь ты. Сопровождать тебя. Долго намерен тут отсиживаться?
— Недолго. Местный дюк дал понять, что я нежелательный гость в его владениях.
— Эревард? — Лютик знал всех королей, князей, владык и сеньоров от Яруги до Драконьих гор. — Наплюй на него. Он не решится испортить отношения с Нэннеке, с богиней Мелитэле. Народ как пить дать спалит его хозяйство.
— Мне ни к чему лишние заботы. А сижу я здесь и без того достаточно долго. Поеду на юг, Лютик. Далеко на юг. Здесь мне работы не найти. Цивилизация! На кой им хрен ведьмак? Когда я спрашиваю о какой–нибудь работе, на меня смотрят как на диковинку.
— Что ты плетешь? Какая там цивилизация? Я переправился через Буйну неделю назад и наслушался в тутошних местах самых разных разностей. Похоже, есть тут и водяные, и вьюны, и химеры, и летюги. Вообще, дрянь всяческая. Работы — по уши.
— Разности–то и я слышал. Половина или придумана, или преувеличена. Нет, Лютик. Мир изменился. Кое–что кончается.
Поэт отхлебнул из бутылки, прищурился, тяжко вздохнул.
— Опять начинаешь слезы лить над своей грустной ведьмачьей судьбой? Да еще и философствуешь? Обнаруживаю пагубные последствия не того, какое надобно, чтения. Потому как к мысли об изменяющемся мире пришел даже этот старый хрыч, Родерик де Новембр. Изменчивость мира в принципе–то единственная идейка в его трактате, с которой можно согласиться безоговорочно. Но идейка, скажу я, не настолько новая, чтобы потчевать ею меня и при этом изображать из себя мыслителя, что, поверь, тебе вовсе не к лицу.
Вместо ответа Геральт тоже отхлебнул из бутылки.
— Конечно же, — снова вздохнул Лютик. — Мир изменяется, солнце заходит, а водка кончается. Как думаешь, что кончается еще? Ты упоминал об окончании, философ.
— Вот тебе несколько примеров, — сказал Геральт, немного помолчав. — За последние два месяца, проведенных на этом берегу Буйны. Однажды подъезжаю, гляжу — мост. Под мостом сидит тролль, с каждого прохожего и проезжего требует пошлину. Тому, кто отказывается, переламывает ногу, а то и две. Ну иду к солтысу — сколько дадите, спрашиваю, за этого тролля. Солтыс от изумления аж рот разинул. То есть как, спрашивает, а кто будет мост чинить, ежели тролля не станет? Тролль заботится о мосте, регулярно починяет, в поте лица, солидно, на совесть. Выходит, дешевле получается отваливать ему пошлину. Ладно. Еду дальше, гляжу — вилохвост. Небольшой такой, аршин пять от носа до хвоста. Летит, тащит в когтях овцу. Я — в село: сколько, спрашиваю, заплатите за гада? Мужики на колени, нет, кричат, это любимый дракон младшей дочки нашего барона, если у него с живота хоть одна чешуйка упадет, барон село спалит, а с нас шкуру сымет. Еду дальше, а есть все больше хочется. Выспрашиваю о работе, верно, есть, но какая? Тому поймай русалку, этому нимфу, третьему этакую духобабу… Вконец спятили, по селам девок полно, ан нет, подавай им нелюдей. Иной просит, чтобы я прикончил двусила и принес кость от его руки, потому как если ее размолоть и добавить в похлебку, то вроде бы потенция усиливается.
