Из грязи и золота (СИ) - Баюн София (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT, FB2) 📗
«Смотри, — говорил он, — смотри, они же обманывают тебя. Ты ведь любила настоящие вещи и настоящие поступки. Неужели не видишь — это не Леопольд. Не настоящая история, не верь ей. Я знаю толк в ненастоящих историях, Марш. Этой не нужно верить».
Марш стояла, склонив голову к плечу. Рихард не заметил, когда на ее плечах появилась куртка с черным мехом. Не заметил, когда с ее лица смыло все новые выражения, и на коже расползлись знакомые упрямые и угрюмые морщинки.
— Младший город, — процедила она, — Средний город. И нет такого, где хороший человек в конце не останется один со своей болью и синтетической наркотой. Колдер плохо соблюдал рекомендации Дафны потому что слишком много работал. И когда он заболел, когда у него был шанс не запустить болезнь, у него не хватило баллов по страховке на полноценное лечение. Пошло все нахрен, Гершелл.
— Не бывает таких совпадений, Марш, — тихо сказал он. Вдруг она поймет, что он говорит искренне, что ему не все равно — и поверит ему, не вобьет себе в пустую башку очередную чушь и все не закончится как в прошлый раз. — Пауков, спасенной пациентки, которую лечили не по программе, больного врача с принципами, взрыва — не бывает. Просто так не бывает.
А может ли все закончиться как в прошлый раз?
Она не смотрела на него. Стояла, плотно сжав губы, и он видел, как под ее кожей словно расползаются натянутые проволочки. Она смотрела так в той жизни, в которой ненавидела его.
Настоящая Марш Арто в настоящей жизни.
Рихард молча оплатил букет — лохматый веник из лютиков, васильков и левкоя. Такие цветы никогда не сажали люди, чтобы не быть несчастными. Он бросил букет на пол и вышел из конвента, оставив Марш смотреть на синий свет, отделяющий ее от спящего человека, который не был Леопольдом Вассером.
…
Через пять дней после взрыва в центре Лоры Брессон, Клавдий перестал надевать очки для посещения конвентов. Там его подстерегали только новости и обязательная к просмотру социальная реклама. Тысячи записей с места взрыва, из больниц и моргов — изуродованные, обгоревшие, изломанные люди в белых пространствах больничных палат и прозекторских. Пришитые к ним индивидуальные помощники в строгом сером трауре — они предлагали рассказать историю, показать фотографии и записи, просили денег на лечение и похороны. Денег для родственников, денег для центров реабилитации, очков симпатий для поднятия рейтинга, платного виртуального барахла для сохранения эмоционального фона.
Просили, требовали, умоляли — каждую минуту кто-то настигал его, хватал за руки и говорил, говорил. Десятки осиротевших или еще надеющихся спасти своих хозяев помощников. Модификации Дафны, мужчины, женщины, дети, анимированные звери — все они тянулись к нему, шептали, что он-то должен их понять. Что нужно уметь быть благодарным, и что лучшая благодарность — та, которая чего-то стоит.
И Клавдий бежал из сети, снимал очки, закрывал доступ к своему профилю, даже оплатил пространство без рекламы для всех домашних мониторов. Но по ночам ему все равно снились пустые окна конвентов, висящие в черноте пустого экрана, и та женщина в черном — Марш Арто, помощница его дочери. Снилось, как она бродит между этих окон, презрительно кривит тонкие губы и щурит злые глаза, но пытается, пытается собрать деньги на похороны Тамары.
А Тамары в его снах не было. Клавдия на несколько дней отправили из центра домой, и первые сутки он спал, выпив всю дневную норму разрешенных эйфоринов — там, в центре, ему не удавалось уснуть.
Иногда он ложился на узкую тахту и соскальзывал в рыхлую серую муть, но спустя несколько секунд понимал, что по стенам что-то ползет. Тяжелое, злое, полное потревоженного огня, сжатого в синюю скорлупку.
Понимал, что сейчас он умрет. И Тамара умрет, а Марш будет рассказывать людям слезливую историю об отце, который очень старался, но так и не смог спасти дочь.
Дома он смог выспаться только один раз. Больше не помогали ни эйфорины, ни звонки Тамаре перед отбоем в ее центре. Она говорила, что все хорошо, а он не верил, потому что знал, что ей тоже снится голубая мерцающая смерть, ползущая по стенам.
Он лежал на полу, рядом с кроватью, уставившись в потолок сухими воспаленными глазами и пытался плести узлы из накинутых на пальцы шелковых шнурков. Так он когда-то бросил курить. Он помнил, что это успокаивает.
Сутки Клавдий составлял прошения, заявления и слал репорты. Расписывал, какую травму ему и дочери нанес взрыв, совершенно бесстрастно составлял репорты на всех, кто работал с ним и Тамарой — живых и мертвых сотрудников центра. Он знал, что шанс официально вернуть Тамару домой у него появится только так. А завтра он будет искать того, кто это устроил. Нужно время, чтобы информация разошлась и настоялась.
Тамара. Клавдий никому бы не признался, но он до сих пор не до конца понимал, что такое «Тамара». Он пятнадцать лет не позволял себе задуматься над этим.
Он помнил, как Эмме одобрили заявку на восстановление фертильности. Она вернулась домой оглушенная и растерянная, принесла безалкогольное вино и зачем-то еще синие хлопковые простыни.
Эмма попросила дать ей руку с браслетом. Клавдий дал и взял ее за руку в ответ. Они знали, что делают это в последний раз.
«Нужно поставить ограничители, Клавдий, — сказала тогда Эмма, и он до сих пор помнил каждое слово. — Ты поставишь мне, а я тебе, и мы больше никогда не будем этим пользоваться. Потому что это была злая шутка, а мы свое отсмеялись».
Узел затянулся, красивый и ровный. Узел шнурка с гладкими скользкими краями, затянулся намертво — не развязать.
Такой же узел остался в его браслете. Эмма поставила ограничитель неправильно, и Клавдий мог этим воспользоваться, но тем же вечером он сел и доделал его. Теперь Клавдий не мог проводить со своим профилем незаконных манипуляций без посторонней помощи. Стал как все, и тогда это казалось ему очень правильным решением.
И Эмма не могла. Эмма не просто отказалась от своей свободы — она отбросила ее, будто не могла поверить, что действительно пользовалась чем-то подобным. Клавдий поставил ей безупречные ограничители. Клавдий знал, что она никогда об этом не жалела.
Наверное, Эмма была умнее его. То, что они изобрели и правда больше было похоже на злую шутку, чем на свободу.
А потом родилась Тамара.
Клавдий хотел бы помнить что-то такое, о чем писали и снимали старые истории. Выбрать один из штампов, которыми всегда рассказывали об отцовской любви и сказать «это обо мне». «Я сидел с ней, когда она болела». «По выходным мы выезжали за город». «Я учил ее плавать». «Она рассказывала мне о своих бедах». Как там еще полагалось рассказывать про любящих отцов? Ведь штампы существуют потому что подходят большинству. Клавдий хотел быть «большинством».
Когда Тамара болела, Дафна настаивала на ее изоляции и присылала подробный список рекомендаций, полученных в медицинском центре после автоматически отправленного запроса. За городом нельзя находиться без защитных фильтров, а несовершеннолетним желательно носить респираторы. Плавать, читать, рисовать, обращаться с кухонными программами, чинить технику, настраивать сеть под собственные запросы — всему ее учили на специальных курсах, которые полагалось оплачивать раз в месяц. Правда, Клавдий учил ее работать с анимацией, рисовать лица и делать их живыми — и теперь испытывал странное, похожее на гордость чувство от того, что Тамара из всех помощников выбрала безупречно анимированного — но Тамара не слишком-то этим увлеклась. О своих бедах Тамара, конечно, рассказывала штатному психологу на еженедельных очных ставках, а потом передавала Клавдию список рекомендаций.
Он знал, как зовут мальчишку, у которого глупеет лицо, когда он смотрит на Тамару. Разговаривать с ним Клавдию было нельзя.
Целых две недели слушал, как она учится играть на настоящем саксофоне, не в смоделированном конвенте, а в соседней комнате, и две недели говорил ей, что она молодец. А когда она сказала, что ей надоело, он ляпнул «наконец-то». Думал, она обидится, а она смеялась.
