Алракцитовое сердце (СИ) - Годвер Екатерина (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .txt) 📗
- Пожалуйста, мастер...
"Да мерзавец он записной, твой мастер!"
Деяну вдруг стало бесконечно жаль великана - противоестественное, странное создание, ни бельмеса не понимающее, но сознающее себя чем-то "неправильным" и оставленное вдруг без поддержки тем, кому он доверял безгранично и слепо.
Еще накануне Джибанд вовсе не замечал дурного отношения к себе - а теперь не решался заговорить первым, чувствовал. Выучился у своего распрекрасного мастера и "правильных" людей, и чему - страху, подозрительности, озлобленности? Больше и нечему было учиться в минувший кошмарный день: будто одно это и было всей их жизнью, всем, чем была жизнь...
- Ничего плохого не случится, Эльма, - удивляясь самому себе, сказал Деян. - Разрешите ему - и мы, наконец, уйдем.
Эльма, кивнув, прошептала несколько слов Илле, и та вышла на крыльцо. Джибанд порывисто поднялся ей навстречу, шагнул к крыльцу, но тотчас снова сник, замялся:
- Правда? Можно?
- Правда. Можешь посмотреть, - подтвердил Деян, не дождавшись никакой реакции от Голема или Иллы. - Даже потрогать, наверное, можешь... если осторожно. Обещаешь осторожно?
- Обещаю! - Великан просиял.
Илла с видимой неохотой откинула край одеяла. Младенец от холодного воздуха пискливо захныкал. Его сморщенное личико было в точности таким же, какое было когда-то у дочерей Петера Догжона, у всех прежде виденных Деяном новорожденных: комок розовой плоти, в котором едва угадывались будущие черты. И все же Деян подошел, чтобы разглядеть получше.
- Парень или девчонка?
- Парень, - шепотом ответила Эльма.
Джибанд просунул огромную ручищу через перила и коснулся пальцами сморщенной щеки. Младенец перестал хныкать и, распахнув круглые глаза, уставился на великана удивительно разумным, по-стариковски мудрым взглядом. Затем моргнул - и зашелся истошным криком.
Джибанд отскочил назад на добрых пять шагов, налетел на горку наломанного им же камня, потерял равновесие и плюхнулся на землю.
Младенец орал.
- Я не хотел...
На грубом лице Джибанда проступил такой ужас и смущение, что хоть смейся, хоть плачь.
- Руки у вас холодные, господин, вот он и раскричался, - сжалившись над ним, объяснила Илла, укутывая младенца.
- Детям большого повода не надо, чтоб глотку рвать, - сказал Деян. - Ты ничего дурного не сделал.
- Правда, ничего? - с надеждой переспросил великан.
- Ничего, ничего, - подтвердил Деян с улыбкой. Было что-то невероятное и торжественное, что-то удивительное в случившемся, в этом прикосновении рукотворной жизни к настоящей.
Младенец был в точности таким, как все младенцы, самым что ни на есть обыкновенным. Однако Джибанд, таращивший неживые глаза так, что позабыл дышать, видел в нем чудо - или, может быть, один только Джибанд и видел то чудо, какое являла собой новая, только-только явившаяся на свет жизнь? Это чувство будто разливалось в воздухе, заражая собой всех и вся. Даже чародей, делавший вид, что для него нет ничего интереснее, чем очередной выковырянный из земли камень, искоса поглядывал на крыльцо и на своего, как он его называл, "товарища".
- Ладно, посмотрели - и будет. Малому к мамке на грудь и спать надо. Доброго пути, Деян, и вам, господа...
Илла отвесила неуклюжий поклон и поспешно скрылась с младенцем в доме. Эльма осталась стоять на крыльце.
- Ну, ты доволен, Джибанд? - спросил Деян, не решаясь встретиться с ней взглядом. - Теперь мы можем идти?
Великан согласно закивал, все еще сидя на земле и зачарованно глядя на закрывшуюся за Иллой дверь.
- Все равно вещи у нас. Я вас провожу.
Эльма, опираясь на перила, спустилась во двор. Деян подал ей руку. Она, замешкавшись, все же приняла помощь.
Великан встал, отряхнулся и потопал к калитке, беспрестанно оглядываясь на них и на чародея: тот не спешил. Махнул великану рукой - ступай, мол, дорогу знаешь, - а сам остановился, поджидая Эльму с Деяном.
- Спасибо, - тихо сказал он, когда они поравнялись.
""Спасибо"? Да неужели!"
Деян промолчал. После всего злость на чародея не исчезла, но как-то выцвела, сгладилась. Разговаривать с ним, хоть о чем, не было охоты - но не было охоты и грубить. Голем, тяжело ступая, то чуть отставал, то чуть обгонял их - никак не мог приноровиться к шагу. Лицо его сохраняло отрешенное выражение, однако сейчас в этой отрешенности еще явственнее, чем прежде, проступало что-то нездоровое.
- Девушка. Как там роженица, в порядке? - все так же тихо, чтобы не мог слышать Джибанд, спросил чародей, мельком взглянув на Эльму.
- Кровотечения сильного нет.
- Что ж. Не ровный счет, но не худший: на троих умерших - один рожденный, - со слабой усмешкой сказал чародей. - Ты ведь умеешь считать до трех?
- Издеваетесь, господин Ригич?
- Шучу.
- Плохо шутите. Считаете тоже плохо, - добавила она чуть погодя.
Деян предостерегающе сжал ее руку, но Эльма не удостоила его вниманием.
- Что ты имеешь в виду? - спросил чародей; не слишком, впрочем, заинтересованно. - Разве кто-то еще погиб из ваших?
- Вы себя забыли посчитать. И вашего "товарища". Вы двое ведь до вчерашнего дня были все равно что мертвые?
Деян споткнулся на ровном месте, а чародей - тот застыл как вкопанный; только Эльма не сбилась с шага. Деян поспешил ее догнать; они успели уйти шагов на двадцать вперед, прежде чем из-за спины донесся безумный лающий смех.
Деян невольно оглянулся: чародей стоял, опершись на калитку его родного дома - почти так, как день назад на том же месте стоял он сам, - и смеялся, согнувшись и прикрывая свободной рукой глаза.
"Смеялся" - не то слово, каким можно было описать эти режущие, кашляющие звуки, но все же это был смех: судорожный, невольный, рвущийся изнутри. Старая куртка Беона ходуном ходила на чародейских плечах. Дом за его спиной - дом, на который так не хотелось смотреть, - чернел выбитым окном, оторванная ставня гробовой крышкой лежала на заросшей сорняками клумбе. Выстуженный, неживой, принявший свою участь любимый дом...
Деян содрогнулся, вспомнив, как заходил внутрь; как велико было искушение обронить в сенях лампу на щепу, пустить петуха, обратить в золу все доброе и худое - все прошедшее, к которому не было и не могло быть возврата. Остановило лишь то, что огонь, гонимый крепким ветром, мог пойти гулять по всей Орыжи.
Помятые шаровники, причудливо выгнув стебли, тянули золотые соцветья к серому небу, наполняя воздух приторно-сладким запахом. Дом глядел выбитым окном, поскрипывал незапертой дверью на ветру - словно спрашивал: зачем, к чему, почему? Те цветы, что были погребены теперь под ставней, так же, должно быть, тянулись вверх, бездумно и безнадежно силясь прорваться через щели, приподнять облупившиеся доски. Шаровники пахли, как пахла бы, возможно, сама жизнь, очищенная от грязи и мерзости, от страха и боли, от сомнений и слабости, - неистовая и неразумная сила, рвущаяся вверх, вверх, вверх! Но запах этот почему-то казался неприятен. Прежде так не было; прежде аромат их смешивался с запахами обжитого двора: и с печным дымком, и с прелой вонью компостной кучи, и со всеми другими, редкие из которых были хороши; затем шаровники и высадили, чтоб скрасить их хоть чуть. Но чистая, ничем не разбавленная, не замаранная красота оказалась приторно-криклива; осиротевший дом глядел на нее с укоризной.
- Эльма! - Деян остановился и силой развернул девушку к себе, заставил поднять голову и все же взглянуть на него. - Говори что хочешь. Не жди меня, раз не хочешь видеть. Но я все равно вернусь. Сделаю все, чтобы вернуться как можно скорее.
Эльма не попыталась высвободиться и даже будто не удивилась его порыву.
- Закончишь как он. - Она повела локтем, указывая на захлебывающегося смехом чародея. - Будешь шататься вокруг развалин с диким взглядом, пока не помешаешься.
