Илья Муромец. - Кошкин Иван Всеволодович (электронные книги бесплатно .TXT) 📗
Спасение пришло негаданно. На утро третьего дня осады на город и окрестности лег великий туман, усталые защитники из последних сил всматривались в серую пелену, опасаясь пропустить новый приступ. На мечах и бронях оседали капли воды, туман становился все гуще, и что-то в этом тумане происходило — снизу доносились вопли и ржание, звон оружия и мощный, как бы не звериный рев. Поднималось солнце, мгла разошлась как-то сразу, и перед глазами не верящих своему счастью черниговцев предстало грозное побоище. На печенежскую рать наехал некий муж великой силы на огромном буром коне, воин яростно орал и отмахивал на обе стороны дубиной размером как бы не с молодой дуб, каждый удар валил всадника вместе с конем, а то и двух. Среди печей да обгорелых бревен, оставшихся от посада, печенежским лошадкам было не разогнаться, спешившиеся степняки не могли пробраться к своим коням, а мужик все наседал, не давая отъехать и расстрелять из луков. Бурый зверь бился под стать хозяину: давил огромными копытами, кусал страшными желтыми зубами и дико ржал при этом, причем многие после клялись, что в ржании слышали совсем человеческие и очень дурные слова. Видя такую перемену, киевская дружина быстро пошла в воду, враз перелезла мелкую по жаре Десну и с криком наперла на врагов сзади. Хан, что привел степняков, попытался развернуть своих воинов навстречу киевлянам, но тут мужик проломился через телохранителей и страшным ударом дубины вбил печенега в черную от гари землю. Степь дала плечи [65], преследуемая дружинниками, а воин спешился и принялся вынимать у коня из гривы и крупа вражьи стрелы.
Еще слышен был боевой клич киевлян, что гнали печенегов на юг вдоль Десны, а уж распахнулись ворота детинца, и черниговцы повалили к своему спасителю. Сразу нашелся хлеб (черствый, три дня нового не пекли), соль (пополам с пеплом), вынесли иконы. Муж и конь лишь смотрели ошалело, как матери протягивали ревущих детей, сами плакали, как падали в ноги и ревели белугой здоровые мужики. Отревевшись, стали просить витязя, что назвался Ильей, сыном крестьянина Ивана из Карачарова, что под Муромом, на воеводство в Чернигов — своих воев в городе не было, княжьих почти не осталось, а степняки могли и вернуться. Илья Иванович выслушал горожан, глубоко вздохнул и вдруг низко, до земли поклонился. В полной тишине богатырь просил у людей прощения, сказав, что остаться не может. Не один Чернигов на Русской земле, десятки городов стоят на границе со Степью, и защита нужна всем. Едет он в Киев, ко князю Владимиру, постоять за всю Русь, за все города и села, и не можно остаться воеводой в одном, а другие бросить. Так не держали бы добрые люди черниговские обиды на Илью Ивановича, потому — среди других городов он встанет и за них. Никто не проронил ни слова, пока муромский богатырь садился на своего могучего бурого коня, лишь глядели люди, как сильный зверь в первый скок одолел десять сажен, во второй — перемахнул через Десну, а третьим — скрылся за высоким лесом.
А вскоре вдоль восточной и южной окраины черниговской земли, как и по всей Руси, по Сейму и Суле встали воинские города: Курск, Ольгов, Рыльск, и уже черниговские удальцы рыскали на резвых конях, не пропуская врага на Русскую землю. Когда Владимир посадил Муромца в погреба глубокие, в черниговской земле была большая обида, и многие вои, что стояли в городах Посемья и на Десне, перестали ездить к князю на службу. Но лишь быстрые вестники, загоняя коней, ворвались в Чернигов с вестью о том, что Илья Иванович на свободе и зовет русских витязей встать за Киев, за всю землю Русскую, Черниговщина поднялась разом, дав могучее войско на помощь Красну Солнышку и Илье Муромцу. Оставив в крепостях понемногу воев, черниговские дружины, соединившись, поспешили вдоль Десны на юг, и за малое время подошли к стольному граду Киеву.
Едва успел Владимир переодеться в узорное платье да возложить на себя золоченый цареградский доспех, как отроки доложили: старшие воеводы черниговские, упредив свои полки, уже въехали в город и идут к великому князю — доложиться. Хоть и удерживали бояре, говоря, что, мол, невместно, но государь вышел со двора к черниговцам — первым, кто пришел на помощь Киеву и всей Руси. Черниговский воевода Гореслав Ингварович выступил вперед, собираясь добить князю челом, но Владимир быстро шагнул навстречу, обнял грузного, как и он сам, немолодого мужа, лобызал в плечико, в глазах Красна Солнышка стояли слезы. При виде плачущего князя старый Гореслав вздохнул, словно боевой конь, да и разрыдался на плече у Владимира. Народ, что толпился на улице, висел на заборах, сидел на крышах, приветствовал замирение князя и воинства радостным воплем.
Пройдя в палаты, сели советоваться. Гореслав Ингварович привел в Киев ни много ни мало — семь тысяч конной рати, и не просто смердов с копьями (хоть и такие тоже пришли), но настоящих воев, оборуженных, в бронях, высоких шеломах. Голос к голосу, волос к волосу, еще княгиня сама обносила воевод медом, а уж черниговское войско подошло к городу и стало станом у Подола. Теперь у Владимира набиралось без малого двадцать пять тысяч воинов — по-прежнему немного, но все больше, чем раньше. А испив государева меда, степенный Гореслав поведал новости, от которых сидевший по праву руку от князя Сбыслав едва не пустился в пляс Смоленские земли, в которые вести дошли позже, не имея времени собрать все силы заодно, высылали полки по городам — вдоль Сожа, Десны, Днепра торопили коней дружины на помощь Киеву, собирая по пути ополчения из Зароя, Гомия, Изяславля. Из Смоленска поспешал с большим полком княжий наместник Глеб Бореславич, надеясь успеть к побоищу. Если даст Господь хоть три дни — будет у Владимира еще пять тысяч воинов. Словно этого казалось мало, один из гореславовых младших воевод рассказал, что по Днепру шла из Новгорода и Плескова большая ватага ушкуйных голов во главе с самим Соловьем Будимировичем. Богатый гость, в свое время сам постоявший на Заставе, заскучал торговым делом, не имея куда избыть великую силушку. Дважды не юный уж богатырь громил на вече новгородских мужиков, метал горожан с софийской стороны в Волхов и, наконец, вняв увещеваниям матери и епископа, собрал немалую дружину и пошел погулять-поторговать на Русском море. К новгородцам присоединились несколько варяжских корабликов — всего набралось как бы не три тысячи удальцов, что плыли себе, переволакиваясь из реки в реку, когда за Смоленском попался навстречу киевский гонец. Ушкуйники [66]гонца ловили и строго расспрашивали, после чего Соловей Будимирович собрал на ладьях вече. Долго судили да рядили мужи новгородские и плесковские, пока не решили — раз Владимир с Ильей Ивановичем помирился и великий богатырь зовет воев выйти против печенегов за Русскую землю, невместно было бы новгородцам стоять в стороне. Дело выходило нешуточное, помолившись Софии, гости-новгороды, которые между делами торговыми и разбойными большой разницы не делали, били челом Соловью, стал бы он не просто ушкуйной ватаге голова, но воевода. Соловей Будимирович не ломался, а целовал крест дружине, обещая вести на лютого врага не ради чести, а ради славы новгородский. Варягам русские беды были без надобности, но новгородцы открыли богатую торговую казну, и хищные заморские гости не в первый раз уж согласились проливать свою кровь за русское серебро. Урядив эти дела, новгородское войско налегло на весла и полетело по Днепру к Киеву, по дороге встретив одну из черниговских дружин и послав с ней весть о своем прибытии. Так что сегодня ввечеру, крайний срок — завтра утром, новгородское, плесковское и варяжское воинство на сорока ладьях будет под Киевом. И хоть новгородцы да варяги бились пешим обычаем, будет кому встать в поле стеной, за которую смогут отбежать русские конники, если счастье окажется не на их стороне. Сбыслав не стал дожидаться конца пира, но вместе с младшим черниговским воеводой Василием Алдановичем пошел править службу. Черниговцев нужно было накормить, выдать овса на лошадей, свой-то на походе подъели, да определить, где стоять и каким полком идти, если до боя дойдет. Василий был едва на год старше Якунича, черноволосый, черноглазый, младший сын булгарского [67]полоняника, что прижился на Руси еще при Святославе, да и сложил голову с ним на Днепровских порогах. Сыновья продолжали служить русским князьям, и лишь непривычный вид да отчество отличали их от прочих русских витязей. Впрочем, у Киевского князя в дружинах всегда собирался самый разный народ — смотрели не на рожу, а на то, как с конем и мечом управляешься.
