Изгнанник (СИ) - Хаецкая Елена Владимировна (е книги txt) 📗
— Он жив? — спросила она.
— Если он умер, я отправлю к тебе его труп, — обещал Авденаго. — Мы, тролли, держим слово.
— Сволочь ты, — сказала Деянира. — Сволочь и беглый раб. Я помогаю тебе совершить побег. Как Том Сойер — негру Джиму. Что само по себе нехорошо.
— Вставай, проклятьем заклейменый, весь мир голодных и рабов, — сказал Авденаго. — Охо-хо, сильны же в тебе предрассудки, Деянира. Давай, рисуй себе личико, натягивай джинсики и дуй на квартиру к Морану. Жду.
— Жди, — сказала она и положила трубку. — Жди-жди, — прибавила она, глядя на безмолвный телефонный аппарат. — Жди меня… и я вернусь.
— Кто это звонил, Диана? — спросила мама, выглядывая из кухни.
— Один студент, — ответила Деянира машинально. — Мама, я выйду на полчаса. Если что, позвоню. У меня мобильный. Не волнуйся так, мама. Я больше не исчезну, не предупредив.
«Бесценная моя Варвара Алексеевна!
Вчера я был счастлив, чрезмерно счастлив, донельзя счастлив! Вы хоть раз в жизни, упрямица, меня послушались. Вечером, часов в восемь, просыпаюсь (вы знаете, маточка, что я часочек-другой люблю поспать после должности), свечку достал, приготовляю бумаги, чиню перо, вдруг, невзначай, подымаю глаза, — право, у меня сердце вот так и запрыгало! Так вы-таки поняли, чего мне хотелось, чего сердчишку моему хотелось! Вижу, уголочек занавески у окна вашего загнут и прицеплен к горшку с бальзамином, точнехонько так, как я вам тогда намекал; тут же показалось мне, что и личико ваше мелькнуло у окна, что и вы ко мне из комнатки вашей смотрели, что и вы обо мне думали. И как же мне досадно было, голубчик мой, что миловидного личика-то вашего я не мог разглядеть хорошенько! Было время, когда и мы светло видели, маточка…»
— Господи, ну что за слово такое «маточка», это ведь ужас страховидный, — пробормотала Деянира. — А вот поди ж ты, троллю нравится! Непостижимая раса.
— Авдена-аго, — простонал Моран в полузабытьи. — Что замолчал, собачий сын? Читай!
— «Не радость старость, родная моя! — послушно забубнила Деянира. — Вот и теперь все как-то рябит в глазах; чуть поработаешь вечером, попишешь что-нибудь, наутро и глаза раскраснеются, и слезы текут так, что даже совестно перед чужими бывает. Однако же в воображении моем так и засветлела ваша улыбочка, ангельчик, ваша добренькая, приветливая улыбочка; и на сердце моем было точно такое ощущение, как тогда, как я поцеловал вас, Варенька, — помните ли, ангельчик? Знаете ли, голубчик мой, мне даже показалось, что вы там мне пальчиком погрозили? Так ли, шалунья? Непременно вы это все опишите подробнее в вашем письме…» Ну что, довольны вы, изверг? Заставляете эдакий текст вслух прочитывать, это ж уму непостижимо…
— Никакой в тебе чувствительности, Авденаго, — вздохнул Моран. — Перемени мне, голубчик, компрессик на лбу. Так и пылает вся внутренность моя. Это от болезни, не иначе. Надорвался, служа человечеству. Да знаешь ли ты, носорожья задница, — с чувством продолжал Моран, пока Деянира смачивала в тазике полотенце и прикладывала ко лбу больного, — сколь много потрудился я, чтобы такие вот, как ты, ангельчики, могли бестрепетно из-за занавесочки выглядывать? Да я им полбункера разворотил, может быть, вот этим моим собственным трепетным телом!
— Ясно, — сказала Деянира. — Ну что, человекоубийца, продолжим экзекуцию?
— Ты как-то плохо читаешь, Авденаго, — сказал Моран. — Голос у тебя какой-то писклявый. Слушать противно.
— Другого-то нет, так что вы уж смиритесь, голубчик, да слушайте, — сказала Деянира. — Страдалец вы мой.
— Как-то ты подозрительно со мной разговариваешь, Авденаго, ангельчик, — сказал Моран. — Больно уж фамильярен стал. Не пора ли и к порядку тебя призвать?
— Ах ты, старый черт, — сказала Деянира.
— Ну, погоди, — пригрозил Моран из-под компресса, — вот восстану с одра да и высеку тебя, раб непочтительный. Таким, как ты, ум только розгами вколачивать в голову, иначе не удержится… Ну давай, продолжай чтение. На меня оно действует эдак, целительно.
— «…Наша хозяйка просто безжалостная»… Прямо как вы, господин Моран, не находите? Тут и дальше прямо про вас. Аккурат ваш портрет, как вживую. Слушайте: «Затирает ее в работу словно ветошку какую-нибудь…» Точно, вы собственной персоной, угнетатель трудового народа… «Ну, в какую же я трущобу попал, Варвара Алексеевна! Ну, уж квартира! Вообразите, примерно, длинный коридор, совершенно темный и нечистый. По правую его руку будет глухая стена, а по левую все двери да двери, точно нумера, все так в ряд простираются…» Точно, про соседскую квартиру. Там ведь жуть такая, ну да вы знаете, чай, самолично-то бывали, прогуливались… «Нанимают эти нумера, а в них по одной комнатке в каждом; живут в одной и по двое, и по трое. Порядку не спрашивайте — Ноев ковчег! Впрочем, кажется, люди хорошие, все такие образованные, ученые. Чиновник один есть (он где-то по литературной части), человек начитанный: и о Гомере, и о Брамбеусе, и о разных у них там сочинителях говорит, обо всем говорит, — умный человек! Два офицера живут и все в карты играют. Мичман живет; англичанин-учитель живет…» Ого, учитель! Здорово!
Моран пошевелился, сбросил с лица компресс и уставился на Деяниру вытаращенными глазами. Он смотрел на нее довольно долго и с каждым мгновением становился все более красным. Девушка даже испугалась. Она закрыла книгу и отодвинулась от больного.
— Что?.. — шепнула она. — Что такое?
— Авденаго! — заревел Моран. — Где этот лошак трехногий? И что ты здесь делаешь, Деянира? С ума меня свести решили, песьи дети? Ну, подожди, дай только на ноги мне встать, я тебя со свету сживу, утконос ты ползучий, за эдакие шутки над бессильным, хворым, несчастным стариком!..
Глава седьмая
Гном по имени Камнегрыз, обладатель фиолетовой бороды со вплетенными в нее желтыми прядками, остановился возле дерева, сраженный приступом глубочайшей задумчивости. Эти приступы настигали его в самое разное время и порой в самых неподходящих местах, например, в трапезной. Как и многих других гномов, Камнегрыза глодала важнейшая проблема: как ему жить дальше.
После захвата Калимегдана кхачковяр объявил программу-максимум выполненной, а гномский народ — несомненно-вольным, обладающим наибольшей свободой выбора из всех народов Истинного мира, хранителем портала — в общем, самым великим. От открывающихся перспектив кружилась голова. Еще год назад гномы считались жалкими маргиналами. Заслышав о гномах, люди и эльфы (да и тролли тоже!) с легким пренебрежением пожимали плечами. Да живого гнома вообще мало кто видел! Сидят, мол, где-то в горах коротышки и добывают драгоценные камни… вроде бы.
А теперь! Даже смешно подумать, как все повернулось теперь. Любой гном имел право оставаться в Калимегдане и посвятить себя служению хранителя портала. Либо же мог вернуться в горы и вести там привычный образ жизни. Предполагалось также, что впоследствии все правосудие в Истинном мире будет вершиться с непременным участием одного из гномских представителей. Но это, как объявил кхачковяр, потребует глобальной законодательной реформы. «Дело не одного года, — сказал кхачковяр. — Дело будущего. Впрочем, не слишком отдаленного».
Пока что Камнегрыз оставался в Калимегдане, хотя многие его собратья уже отбыли обратно в горы.
Соскучились по дому, по работе.
Быть хранителем, в принципе, несложно: следовало патрулировать огромный сад, окружающий белые башни, и вылавливать всех, кто покажется хоть сколько-нибудь подозрительным. Любого, кто не местный, надлежало хватать, обезвреживать и тащить к кхачковяру.
Составляя кодекс хранителя, кхачковяр пытался настаивать на термине «доставлять» или даже «препровождать», но в конце концов согласился с необходимостью соблюдать древнюю чисто гномскую традицию и всех пришельцев именно «тащить». В конце концов, от этого обычая еще никто не пострадал. Опыт предков — он тоже не на пустом месте создавался.
