Наша светлость - Демина Карина (серия книг TXT) 📗

Ему и самому бы вернуться, но нельзя… надо проследить, чтобы барк перегнали на закрытую пристань. И чтобы разгрузили: пушки отправятся в замок. Гильдии оружейников придется узнать имя мастера, их изготовившего.

А он определенно был мастером или почти уже: литье хорошее. Не пожалели истратиться на медальоны по обеим сторонам стволов. Урфин провел ладонью по выпуклым литерам.

«Свобода» в одном коробе.

«Равенство» — в другом.

И короткое рыло крупнокалиберного «Братства».

Мир уверенно продолжал сходить с ума.

Домой Урфин вернулся в третьем часу ночи. Он открыл дверь тихо, но Гавин — все-таки на полу улегся, стервец, — услышал. У парня слишком чуткий сон, чтобы это было нормальным. Он сел и взглядом указал на кресло.

Тисса спала, закутавшись в белые меха, обняв их, словно подушку. Белый кокон, из которого только и выглядывают что макушка да тонкие руки.

— Иди отдыхай, — сказал Урфин одними губами. — Я сам.

Гавин кивнул. Передвигался он по-кошачьи бесшумно. Вот не то чтобы эти умения были не по нраву Урфину, скорее уж заставляли задуматься, по какой это причине они появились. И результат раздумий вызывал неизменное глухое бешенство.

Но сейчас Урфин не мог злиться.

Девочка оказалась совсем легкой. И проснуться она не проснулась, только замурлыкала что-то ласковое, отчего на душе стало совсем уж хорошо.

От ее волос пахло земляникой. Он тысячу лет не ел земляники… некогда было. Всегда некогда.

И Урфин, положив Тиссу на кровать, позволил себе сделать то, что хотелось, — вытащил желтую ленточку из косы. Она и вправду выскользнула легко, словно поддаваясь. Коса рассыпалась — не без помощи Урфина — на серебристые пряди, которые будто живые ласкали ладонь.

Если попросить отрезать одну… на память.

Откажет.

Возмутится, удивленно приподняв брови.

Или подчинится с молчаливой и такой раздражающей покорностью. И Урфин, вытащив нож, срезал локон. У Тиссы их много. Авось не заметит.

Впрочем, помимо волос стояла другая, куда более деликатная и насущная проблема: спящих девушек Урфину раздевать не приходилось.

Тисса проснулась оттого, что с нее настойчиво пытались стянуть платье. Она моргнула, не понимая спросонья, где находится и что следует делать: возмутиться, испугаться или просто закричать. Но не успела ничего — рот закрыли.

— Тише, ребенок, — сказали ей на ухо шепотом, от которого стало совсем не по себе. — Это я.

— В-вы… в-вернулись?

— Как видишь. Будь хорошей девочкой, подними руки…

— В-вы живы? — Руки Тисса подняла, хотя и не успела сказать, что это платье снимается совсем не так, — у тана имелись собственные представления. А еще изрядно силы.

Ткань жалобно затрещала.

— Что вы делаете?

— Только самые бестолковые дети ложатся спать в одежде, — с упреком произнес тан, кидая платье — порвалось или нет? — куда-то под кровать. — Больше так не делай. А теперь чулки…

— Я не буду спать здесь! Я пойду…

Подняться ей не позволили. Их сиятельство перекинули через Тиссу руку и прижали к себе.

— Ребенок. Сейчас три часа ночи. И ты никуда не пойдешь. Ты сейчас ляжешь в постель и будешь спать. Хорошо. Крепко. С разноцветными снами. А завтра мы вместе пойдем. И я сам все объясню Изольде. Она не будет тебя ругать. Тебя — точно не будет.

— А вас?

— А меня будет. Возможно, все-таки сломает нос, как обещала.

Леди Изольда нежная и хрупкая! Зачем про нее такое говорить?

— Тисса! — Когда тан говорил шепотом, то от голоса его по коже бежали мурашки. Или от дыхания? Ему нарочно надо наклоняться настолько близко. — Если я и дальше буду тебя раздевать сам, то до сна дело может и не дойти.

— Почему?

— Потому что.

Как-то это угрожающе было сказано, хотя все равно непонятно. И пальцы тана, словно невзначай коснувшись щиколотки, двинулись выше, по шву чулка. Медленно так двинулись.

— Я щекотки боюсь, — на всякий случай предупредила Тисса, испытывая огромнейшее желание спрятать ногу под одеяло. Обе ноги.

И руки тоже.

— А разве щекотно?

Ну вот зачем говорить ей в шею? Или не говорить… нет, лучше пусть говорит, чем целует. Хотя неприятно не было. Скорее уж любопытно очень.

— Вы меня домогаетесь?

В этом Тисса была почти уверена. Тем более что пальцы добрались до подвязки и теперь очень осторожно, бережно потянули вниз. Шелк соскальзывал, и случайные прикосновения к коже вызывали совсем не те ощущения, которые положено испытывать приличной девушке в подобной ситуации.

— Еще нет, но скоро начну. — А голос у него изменился как-то. — И что, ни слез, ни обмороков?

Насмехается? Как будто не знает…

— Вы… вы вправе поступать так, как считаете нужным.

Он вдруг отстранился — резко, Тисса едва не упала на спину — и, вручив чулок, велел:

— Умеешь ты осадить. Дальше — сама. Чтобы когда вернусь, ты лежала в кровати и желательно спала.

— Я вас обидела?

— Нет, ребенок. Это скорее я тебя обидеть могу. А мне бы не хотелось.

Тисса опять ничего не поняла, но на всякий случай кивнула. И когда тан ушел — вот что она такого сделала, чтобы его разозлить? — стянула несчастный чулок. Почему-то хотелось плакать, но слезы в данный момент были совершенно неуместны.

А волосы растрепались.

И ленточка потерялась.

Из-за ленточки сейчас расстраиваться глупо — наименьшая из ее проблем, но Тисса все равно расстроилась и до крови почти губу прикусила. Вот почему с ней всегда происходят какие-то несуразицы?

Ленточка отыскалась на кровати.

Если велено спать, то следует спать. Вот только волосы заплести, а то утром не расчешешь… про утро вообще лучше не думать. Будет стыдно.

Уже стыдно.

А к завтрашнему вечеру… об этом лучше не думать. Все равно ничего уже не изменить.

Забравшись под одеяло, Тисса свернулась калачиком и закрыла глаза. Если заснуть не выйдет, то она хотя бы притворится. Она лежала, лежала и действительно почти уже задремывать начала, когда вернулся тан. Он лег рядом и, обняв, тихо спросил:

— Спишь?

— Нет, — честно ответила Тисса.

— Зря.

Она не нарочно. И постарается исправить, но сон опять ушел, а молчать было невыносимо.

— А тот корабль… Вы успели?

— Успел. Я боялся, что они снимутся с якоря раньше, чем мы известим прибрежную стражу. Но выяснилось, что барк простоял бы еще несколько дней. И в принципе можно было бы не спешить. Зачем ты опять косу заплела?

— Так спать удобней. — Тисса хотела перевернуться: разговаривать спиной к собеседнику невежливо, но ей не позволили.

— Пожалуйста, не ерзай, — попросил тан. — Я избытком нравственности не страдаю.

В этом Тисса убеждалась неоднократно. Благородный человек уступил бы кровать Тиссе, но… тан ведь тоже устал. Он уже немолод. Хотя и не сказать чтобы стар.

Но Тисса спиной слышит, как быстро и часто бьется его сердце. И это нехороший признак: тану следует принимать настойку боярышника, но он же обидится, если предложить.

Ему не нравится быть больным.

— Что они везли?

— Рабов. Незаконных. Поэтому пришлось ждать темноты. Если бы они заметили нас, то предпочли бы избавиться от груза.

Как? И Тисса поняла.

— Я уже видел такое. Людей выбрасывают за борт в цепях. Цепи тяжелые, и выплыть не получится. А нет тел, нет и улик. Но сейчас нам повезло, и никто не пострадал.

А Тисса на него еще и злилась. Сидела. Думала всякие гадости. И дважды мысленно поругалась.

— И что с ними будет?

— С работорговцами? Их казнят. А рабов отпустят, только… — Он вздохнул как-то совсем уж печально. — Найдется кто-нибудь другой… или третий… я столько этих кораблей видел. Иногда кажется, что все, что я делаю, лишено смысла. И в этом мире ничего уже не исправить.

Неудивительно, что у него сердце беспокойное за такими заботами… еще и Тисса ведет себя неправильно. Она бы и рада иначе, но не знает как.

— Ничего не исправить, если не пытаться исправлять. Так дедушка говорил.