Сколько стоит корона (СИ) - Коновалова Екатерина Сергеевна (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗

Глава 21

Утро оказалось неожиданно солнечным и мягким -- словно на город не надвигались зимние холода и затяжные дожди. В свете солнечных лучей большой тронный зал казался не просто парадным, а торжественно-праздничным: из узких высоких окон струились потоки желтого света и окрашивали золотом гранитные плиты пола и стен. Эйрих, восседавший на троне в парадном облачении, -- в золотых доспехах, в высокой короне, -- казалось, и сам излучал сияние, доказывая тем самым, что король на земле подобен солнцу на небе: греет, освещает и разгоняет ночную тьму, даруя блага всему живому.

Менее блестящая, но не менее блистательная свита расположилась у стен. Не раздавалось ни единого отзвука разговоров, не проносилось по залу ни единого шепотка -- придворные затаив дыхание ждали того, чем обернется сегодняшний суд, и предчувствовали скорую беду.

Дойл, без которого сегодняшний суд не состоялся бы, тем не менее, казался на нем лишним. В парадном камзоле он напоминал уродливое кривое отражение брата -- и отлично осознавал это, равно как и то, что все в зале -- за редким, возможно, исключением -- мысленно проклинают его. Милорды совершили предательство, но они были своими, частью придворной клики, и их желали бы простить -- Дойл же, как их притеснитель, вызывал всеобщую ненависть.

Он сидел на стуле с мягкой спинкой чуть позади Эйриха и почти не двигался -- только постукивал пальцами правой руки по колену в неровном ритме. Он и сам не мог сказать, что заставляло его нервничать, но он ощущал тяжелое, давящее напряжение в груди. Эйрих выглядел спокойным и безмятежным, пока разбирал мелкие дела -- Дойл едва вслушивался в них, оставляя земельные тяжбы и прочие сутяжные разборки брату. Но наконец длиннолицый герольд подал Эйриху свиток белой бумаги с личной печатью Дойла.

Для порядка Эйрих просмотрел его сверху вниз, словно бы знакомясь с содержимым, а потом провозгласил:

 -- Введите предателей.

Все семеро выглядели если не здоровыми, то и не изможденными. Все были одеты в дорогое платье -- пока перед королем предстали милорды, члены королевского совета. Лишить их всех званий мог только Эйрих. Дойл с удовлетворением отметил, что, одевая преступников, тени не забыли ни колец, ни ножен -- пусть и пустых, но необходимых по статусу. В толпе придворных прошел легкий вздох удивления -- Дойл не сомневался, что они ожидали увидеть замученные полутрупы.

Король наградил каждого из семерых тяжелым, пронизывающим взглядом и приказал:

 -- На колени.

По одному милорды тяжело опустились на пол и склонили головы.

 -- Милорд Трэнт, -- произнес Эйрих, -- милорд Грейл, милорд Ойстер, милорд Рэнк, милорд Арвинт, милорд Стоу, милорд Ройс, -- называя имя, он медленно переводил взгляд с одного на другого. -- Наши ближайшие соратники, члены нашего совета, которым мы доверяли и на которых полагались, как полагаемся на родного брата. Стали предателями.

Дойл стиснул зубы от напряжения -- Эйрих говорил хорошо, властно и жестко, даже невиновным становилось не по себе.

 -- Ваша вина доказана, милорды, поэтому мы не будем спрашивать, что вы можете сказать в свое оправдание. Мы зададим другой вопрос. Что именно: жадность или глупость заставила вас отравлять источник, из которого пьете сами?

Ответом закономерно была тишина -- все, что могли, милорды уже сказали на допросах.

 -- Если бы вы покушались только на нашу жизнь... -- продолжил Эйрих негромко, -- мы, возможно, даровали бы вам прощение, изгнали из столицы, но сохранили бы ваши жалкие жизни, милорды. Но вы подняли руку на самую суть Стении, на ее королевскую власть, задумав лишить страну ее короля, а со временем и наследника. И потому вы хуже захватчиков, хуже северных мятежников. Мы не желаем слушать ваших оправданий и мольбы, и властью, данной нам Всевышним, повелеваем...

Теперь тишина стала полной.

 -- Лишить милордов Трэнта, Грейла, Ойстера, Рэнка, Арвинта, Стоу и Ройса всех их титулов и земель, после чего предать смерти. Рэнк и Арвинт, чья вина в молчании, а не в злоумышлении, будут выпороты плетьми и обезглавлены, остальные -- повешены и четвертованы, тела их будут преданы огню, а пепел развеян по ветру. Казнь состоится сегодня на закате. Таково наше решение.

Дойл сделал со своего места знак теням, и милордов -- уже бывших -- увели. Вечером на площади они предстанут в своем истинном обличье -- без драгоценностей, в одних рубахах, без ножен. И для всех, кто увидит казнь, это будет неплохим напоминанием о безусловности королевской власти и королевского слова.

Едва милордов вывели за двери, неприятное чувство в груди Дойла пропало -- теперь можно было расслабиться. Он разогнул и вытянул вперед праву ногу, размял колено и негромко удовлетворенно выдохнул. А потом встретился взглядом со стоящей в толпе, мрачной, рассерженной леди Харроу.

Как только закончился суд, Дойл, сам понимая, насколько глупо поступает, бросился в толпу и успел перехватить рыжеволосую леди до того, как она покинула замок. Она остановилась -- но глаза ее метали молнии.

 -- Приветствую вас, леди Харроу, -- Дойл обозначил поклон, но не стал мучить спину, кланяясь по-настоящему. Она присела в реверансе, а поднявшись, спросила тихо:

 -- Неужели кровь -- это плата за ошибку?

 -- Вы собираетесь обвинить меня в том, что я отправил в руки палача тех, кто пытался убить короля? И меня заодно? -- уточнил Дойл спокойно.

Леди Харроу качнула головой:

 -- Нет, милорд, я знаю, что вы не могли поступить иначе. Но разве вина тех, кто замыслил зло, и тех, кто только знал о нем, равна?

Дойл, бросив взгляд на кружащих вокруг придворных, указал здоровой рукой на длинную галерею, опоясывавшую большой тронный зал. Леди Харроу пошла первой, он последовал за ней, отставая на полшага.

 -- Их наказание не равны, -- сказал он, когда лишних ушей в округе не осталось.

 -- Смерть, милорд, это всегда смерть -- не важно, как она пришла, -- заметила леди Харроу.

 -- Не соглашусь с вами, леди. Лучше умереть в бою, когда кипит кровь, когда отступает боль, чем на плахе -- час за часом ожидая конца. И лучше умереть от короткого удара топором по шее, чем в долгих мучениях.

Некоторое время они молчали, потом леди Харроу сказала:

 -- Итог все равно один -- жизнь тела прерывается, а душа возвращается к Всевышнему.

Дойл позволил себе короткую улыбку:

 -- Вы так говорите, потому что, хвала Всевышнему, никогда не испытывали настоящих страданий плоти. Боль -- это то, что страшит сильнее смерти. Вы правы: смерть -- это возвращение, надежда на, возможно, новую жизнь. А боль не дает даже отзвука надежды.

 -- Вы много думали об этом, -- произнесла она резко, кажется, имея в виду его методы допроса, но тут же осеклась, замерла, сбившись с шага, на щеках проступил румянец стыда. Дойл постарался поднять голову выше, встретился с ней взглядом.

 -- Действительно, много, -- и первым снова пошел вперед.

В самом деле, размышления о боли были его частыми гостями -- нельзя не думать о том, что ощущаешь ежечасно и ежедневно на протяжении всей жизни. Но меньше всего на свете он хотел, чтобы леди Харроу думала об этом и жалела его. В конце концов, даже ее злость, презрение, пусть ненависть -- предпочтительней, чем жалость.

Услышав, что она идет за ним, Дойл заметил:

 -- Возможно, вам будет приятно услышать, что один из осужденных будет помилован.

 -- Кто именно?

 -- Это решит король.

Галерея была длинной и очень красивой в летнее время -- через широкие арки виднелся королевский сад, пахло цветущими розами и травой. Сейчас же, несмотря на солнце, на улице было серо, грязно и скучно.

 -- У меня дома в это время трава еще зеленая, -- произнесла леди Харроу, каким-то удивительным образом угадав мысли Дойла. -- Здесь зима наступает быстрее.