Чародеи. Пенталогия - Смирнов Андрей (книги .txt) 📗
За всей этой пасторалью с легким отвращением наблюдал Кантор кен Рейз, устроившийся на крыше одного из зданий, окружавших храмовую площадь. Он видел, как Дэвид и его невеста входили в здание, но тогда все произошло слишком быстро и он не успел прицелиться. Кантор терпеливо прождал несколько часов, поглядывая на людей вишу, поглаживая арбалет и внимательно следя за дверями. Новобрачные вышли и задержались на выходе — очень хорошо. Кантор прицелился. После того, как он взял Арбалет Ненависти, с его душой что–то произошло — с одной стороны, она как будто оцепенела, с другой — будто бы зажила какой–то новой, неведомой жизнью. «Убивает сердце, а не рука» было начертано на одной стороне станка, а на другой — «Мои стрелы — в колчане души». Второй надписи Кантор раньше не видел, он обнаружил ее лишь после того, как забрал артефакт из сокровищницы, но не нашел в этой надписи ничего удивительного. Конечно, обычные стрелы для такой необычной вещи никак не годились. Желобок для болтов был пуст, но кен Рейз обнаружил, что стоило ему только подумать о том, кого он собирается убить, как в арбалете сам собой возникал снаряд — сгусток черноты, почти мгновенно обретавший форму острого, похожего на большую иглу, болта.
Кантор знал, что такое оптический прицел — у некоторых технологических штучек в отцовском хранилище имелись эти устройства — нечто подобное было и у того оружия, которым он собирался воспользоваться. Нет, не трубка со стеклами — зачем помещать на оружие дополнительную вещь, если можно поместить ее свойства? Эффект тот же, и места не занимает. Когда Кантор, держа оружие в руках, смотрел сквозь прицел на площадь, то видел тех, кто находился там, так же ясно, как если бы стоял с ними рядом. Он понимал, что сам арбалет имеет физическое воплощение лишь потому, что Сагарус создавал это оружие для людей — людям было удобнее держать в руках что–то весомое, ощутимое; по сути же Арбалет был лишь сгустком Силы низвергнутого Лорда, воплощением его желания и воли.
Время как будто растянулось. Кантор не спешил приводить в действие спусковой механизм, смакуя этот момент. Он четко видел лицо своего врага — как всегда, тупое и самодовольное: физиономия зазнавшегося смерда, вознесенного из грязи на вершину славы благодаря счастливому стечению обстоятельств. Дэвид слишком много воображал о себе, не понимая, что его подлинное место — там, внизу, среди дебилов, крестьян и прочих полуживотных. В этой размазне нет настоящего внутреннего стержня, есть лишь его имитация, подпитанная парой выигранных боев и целой горой везения, а сам он — ничто, пустышка, и этого никак не изменить, чтобы он не делал и каких бы высот не достиг. Все его достижения — лишь пародия на настоящее восхождение, жалкая имитация пути, пройти который способен лишь человек, имеющий подлинную внутреннюю гордость. Настало время поставить зарвавшегося раба на место.
Кантор перевел взгляд на Идэль. Сердце болезненно сжалось. Как она красива… И хороша в постели, надо добавить — он прекрасно помнил то время, когда они были вместе. Конечно, она не заслуживает большего, чем быть просто одной из многочисленных подружек Кантора кен Рейза — но, увы, и она не понимала, где ее место. Во вселенной, похоже, царит эпидемия тупости, если вчерашние рабы мнят себя господами, если женщины бросают таких, как он, Кантор, и прилепляются к размазням вроде Брендома. Ты сделала мне больно, девочка, и мне придется сделать больно тебе. Да, этого не избежать, нет, никак не избежать… Кантор представил, каким будет ее лицо, когда ее новоиспеченный муженек сдохнет у нее на глазах — раньше надо было думать, моя сладкая, раньше!.. Твое иллюзорное обывательское счастье лопнет, как мыльный пузырь, как только в него войдет нечто подлинное, и имя этому подлинному — боль и смерть; кричи от страха, проси и плачь, не в силах отвести глаз от черной тени, вошедшей в твой мир — ничего не изменить. Мир — это не сказка, моя дорогая принцесса Идэль, и сейчас ты это поймешь…
Думая так и наслаждаясь моментом — самым счастливым моментом во всей его жизни, Кантор перевел взгляд обратно на Дэвида и, улыбаясь, выстрелил.
Сначала Дэвид не понял, что произошло. Идэль стояла справа от него, но он смотрел не на нее, а на очередного юношу, преклоняющего колено для того, чтобы получить благословление. Аналогичная очередь, только состоявшая не из юношей, а из девушек, выстроилась к Идэль. Молодых людей обоего пола, сохнущих от несчастной любви, было еще около дюжины; пара минут — и все, можно идти дальше, садиться в карету и отправляться во дворец, где, в Большом Пиршественном Зале их ждал заставленный деликатесами стол на полторы тысячи персон… Дэвид ощутил внезапную слабость и пустоту в груди за секунду до того, как толпа ахнула и заколыхалась — людское море из лиц и тел. Кто–то с ужасом смотрел за спину Дэвиду, другие спешно оглядывались по сторонам, будто выискивая что–то в окнах домов, окружавших площадь. Звуки окружающего мира пробивались к Дэвиду словно сквозь вату — он понимал, что что–то произошло, но пустота, образовавшаяся в нем, не давала мыслить связно. От него будто бы отрезали — легко и просто, единым движением всемогущего хирурга — половину тела, и он еще не успел ни испугаться, ни даже понять — какую… Он повернулся и увидел, что Идэль наполовину лежит, наполовину сидит на земле, безвольно запрокинув голову. Стоявший за спинами новобрачных Ксейдзан едва успел подхватить ее и спешно накладывал какое–то исцеляющее заклятье. Дэвид бросился к своей невесте… к жене… ее тело оставалось целым, но то, что он видел магическим зрением, было ужасно. По гэемону стремительно расползалась чернота, каналы и чакры истлевали, энергетические связки рвались, структура поля разваливалась с катастрофической скоростью. Он присоединился к Ксейдзану и сделал все, что мог, чтобы остановить распад; через несколько секунд к ним присоединилось еще двое высокорожденных. Другие окружили это место всеми возможными защитами, а третьи, заметив наконец стрелка, бросились к нему — но Дэвид не думал ни о защите, ни о мести. Счет шел на секунды, гэемон распадался неимоверно быстро, обычные заклятья лечения он и не пытался применять — и так было видно, что они окажутся тут совершенно бесполезны. Он полоснул кинжалом по ладони и начертил на каменных плитах монограмму, действуя со скоростью и точностью, которые прежде расценил бы как «невозможные»… Он увидел растекавшуюся по жилам Идэль порчу, его заклинание — самое лучшее и совершенное из всего, что он когда–либо создавал — впитало этот яд, распад остановился… так ему казалось почти целую секунду. В прямом столкновении Искусство — ничто против Силы, поскольку Сила определяет те границы, внутри которых делается возможным Искусство. Впитавшее порчу заклинание перестало повиноваться Дэвиду, оно деформировалось, еще продолжая действовать, оно начало действовать иначе. То, что должно было послужить средством для спасения Идэль, стало частью убивавшего ее волшебства — Сила захватила заклятье и переработала его под себя. Ксейдзан, чей уровень познания в магии был неизмеримо выше, столкнулся с аналогичной проблемой. Он применял тончайшие и совершеннейшие конструкции, баланс которых был выверен до предела, сложнейшие комбинации Стихий и Форм, способные, казалось бы, остановить и повернуть вспять абсолютно любое воздействие — бесполезно. Заклятья, попадая в поле действия Силы, либо разрушались, либо менялись, преобразуясь в составляющие части разрушительного процесса. У них не было ничего, что они могли бы противопоставить магии, которая убивала Идэль.
Гэемон истлел менее чем за минуту. Физическое тело — лишь зримый образ некоторой части энергий, источаемых природой существа; когда человек умирает и его душа покидает мир, в котором она обитала прежде, часть низших энергий еще продолжает существовать в мире в виде остаточного следа того, кого здесь больше нет. Обычный человек видит труп, мертвое тело; маг способен увидеть эфирный труп, остатки гэемона, задержавшиеся в метамагическом поле планеты — но и то, и другое есть лишь слабеющий образ ушедшего, образ, сформированный его энергиями, источник которых удален. Обычно тело остается, но разрушения, причиненные Арбалетом Ненависти, были столь обширны, что истлело все, в том числе и те низшие энергии, которые образуют видимость плотного тела. Идэль рассыпалась в руках обнимавшего ее Дэвида, как прах, мельчайший пепел; дуновение ветра — и тело стало осыпаться, по ходу превращаясь в дым, который таял в воздухе почти мгновенно. Еще несколько секунд — и на руках у Дэвида не осталось ничего, не было даже праха… как будто бы принцессы Идэль–лигейсан–Саутит–Кион никогда не существовало вовсе. Дэвид посмотрел вокруг. Его взгляд был безумен. Разум, сердце, воля — все в нем отказывалось принимать произошедшее. Не может быть так, чтобы той, которую он так любил, той, которая была для него всем, самой жизнью, — больше нет. Это невозможно. Неправда.
