Корона Героев - Мак-Кинли Робин (книги без сокращений txt) 📗
Вскоре путь резко пошел вверх, и Аэрин забеспокоилась о левой ноге Талата. Но стоило ей попытаться соскользнуть с его спины, чтобы пойти рядом с ним, конь принимался шарахаться, прижимаясь боком к тесно растущим вокруг них деревьям, и она сдалась. Он был прав. От крутого подъема она снова закашлялась. Талат шел медленно и все четыре ноги ставил на землю ровно, а Аэрин сосредоточенно цеплялась обеими руками за луку седла и старательно дышала. Последнее время для вдоха и выдоха требовалось сознательное усилие, ибо ее легкие предпочитали оставаться в неподвижности.
К рассвету она уже бредила от лихорадки, высоты и усталости. Недолгий сон мало помог, ведь тихо лежать на земле куда проще, чем цепляться за качающееся седло. А Талат все пробивался вперед, по плечам его катился пот, хотя в воздухе стояла прохлада. Аэрин отпустила седло и зарылась холодными пальцами в его гриву в надежде согреть их.
Внезапно земля выровнялась. Талат недоверчиво остановился, упершись всеми четырьмя ногами, затем двинулся вперед. Деревья расступились перед ними, тайная тропа, которой так преданно следовал Талат, стала явной, и в конце последнего короткого ее отрезка показался небольшой открытый двор, окруженный колоннами, и громадное здание серого камня. Талат вошел во двор и остановился. Аэрин выпутала руки из гривы и уставилась через его влажное плечо на землю, прикидывая, не спешиться ли. И тут рядом возник высокий светловолосый человек. Аэрин встревожилась было, ведь она не видела и не слышала его приближения. Но Талат оставался безмятежен, и она узнала лицо из своих снов.
Человек снял ее с седла, и, когда его руки приняли ее вес, по лицу его промелькнул страх:
— Да услышат меня все боги… от тебя ничего не осталось.
Он понес ее в каменный дом, а она положила голову ему на грудь и ни о чем не думала. В сапогах с мягкой подошвой он ступал бесшумно. Шелест ее дыхания отдавался в зале, словно стайка пичуг била крылышками. Хозяин усадил ее в кресло с высокой спинкой в дальнем конце зала и взял кубок с маленького стола. Пристально взглянул на него, пошептал над ним, сказал: «Должно хватить» — и дал ей.
Как во сне, Аэрин приняла кубок, но даже двумя руками не смогла бы его удержать и расплескала бы питье, если бы хозяин с приглушенным восклицанием не кинулся к ней на помощь, обхватив кубок поверх ее рук. Ладонь у него была теплая, как грива у Талата, а кубок прохладный.
— Кто ты? — спросила она, глядя в склонившееся над ней нахмуренное лицо.
— Я Лют, — ответил он. — Пей.
Она послушно отпила первый глоток, как пила Текины отвары, когда была маленькая и температурила. Второго глотка она не помнила.
Аэрин проснулась, придавленная одеялами, на узкой кровати без полога. Кровать оказалась одной из вереницы таких же, расставленных бок о бок в длинном узком коридоре. Изголовья упирались в стену, а из расположенных на большой высоте узких окон лился на изножья солнечный свет. За кроватями виднелся узкий проход и дальняя стена, выше той, что с окнами, потолок между ними был наклонным. Сонно моргая, Аэрин разглядывала дальнюю стену. Гладкий серый камень, как и в остальной части Лютова дома. Или не гладкий? Аэрин села, откинула одеяла и нахмурилась. В сером камне проступали еле заметные рельефные изображения, но она не могла решить, что там изображено: мужчины с рогами, женщины с крыльями, деревья с внимательными глазами. Она снова моргнула — доверять зрению не приходилось уже довольно долго.
Лихорадка прошла. Аэрин чувствовала себя такой же слабой, как тогда, когда впервые доползла до ручья после смерти Маура, но счастливой — бездумным всепроникающим счастьем маленького ребенка. Она весело сразилась с окутывавшими ее одеялами, поднялась на неверные ноги и двинулась вдоль ряда кроватей, цепляясь за спинку каждой по очереди. Все они пустовали, и все, кроме ее, были аккуратно застелены грубыми темными одеялами, а подушки обернуты в гладкую темную ткань. Аэрин подошла к дверному проему и выглянула. Толщина стены делала проем темным, но большой зал за ним заливал яркий дневной свет. Высоко в двух продольных стенах громадного покоя были прорезаны окна, а сами стены были достаточно высоки, чтобы окна выходили на крыши коридоров-спален. И однако потолок над ними терялся в темноте.
Лют увидел ее и нахмурился.
— Тебе надо было бы проспать дольше.
— Нет, не надо. Я проспала ровно столько, сколько нужно. И чувствую себя потрясающе… — тут ей не хватило воздуха, и она прислонилась к косяку, — голодной. Я давно не испытывала голода.
— Почту за утешение. Но очевидно, я так до сих пор и не научился как следует варить простые сонные зелья. Лили было бы стыдно за меня. Тогда иди сюда и поешь.
Он смотрел, как она плывет к нему. Путь от двери в спальню до стола перед очагом, где сидел хозяин, казался длинным. Сомкнув руки на высокой спинке стула, за которым он стоял, Лют смотрел на нее, но не предложил помощи. Наконец Аэрин ухватилась за стол. Маленький изящный столик легко выдержал, когда она оперлась обеими ладонями на столешницу, ведь она была чуть плотнее тени.
Она взглянула на Люта снизу вверх и улыбнулась: улыбкой возлюбленной, сладкой и сияющей, — но адресованной не ему. Глаза ее смотрели на что-то невидимое, непонятное ей самой, и, однако, сердце у Люта екнуло так, что ему не понравилось. Он улыбнулся в ответ, нахмурившись еще больше, и она хихикнула — тихий постукивающий звук, словно мышиными лапками по каменному полу.
— Я не слепая, сударь, хотя, кажется, вижу свет среди полной тьмы и странные картины на голой стене. И я совершенно точно вижу, как вы грозно на меня хмуритесь, словно учитель на упорствующего в непослушании ученика. Умоляю, скажите мне, что я натворила.
— Ты слишком долго ждала, прежде чем прийти сюда.
Улыбка ее погасла.
— У меня все путалось в голове… снилось много странных снов. — Она подумала о Мауровой голове, разговаривавшей с ней со стены отцовского замка. Черты ее исказила судорога, и она оторвала одну руку от стола, чтобы закрыть лицо. — Проще было, — проговорила она сквозь пальцы, — в них не верить.
Между ними повисло молчание. Аэрин шевельнулась и уронила руку, но лицо ее оставалось печальным.
— Талат? — спросила она.
— Лопает от пуза на лугу среди моего скота. За него можешь не бояться.
— Я и не боюсь. — И резко спросила: — Я умираю?
— Да.
— Ты можешь меня вылечить?
Лют вздохнул:
— Не уверен. Если бы не…
— Если бы я не слушала Маурову голову, давным-давно оказалась бы здесь, — мечтательно перебила Аэрин. — Не расскажи она мне, что мне не победить Черного Дракона, ибо его не победить никому, я, может, и поверила бы, что меня стоит лечить. Но я Драконобойца, последыш в семье, и если уж совершила нечто великое, то мне положено от этого умереть. — Слова ее плыли по воздуху, наполовину видимые, как паутинки.
— Ты не последыш, — яростно возразил Лют, — твоя мать стоила семи таких, как ее муж, и стойкость в тебе от нее, или она не родила б тебя, и ты не стояла бы здесь и сейчас после того, что сделал с тобой Маур… и до сих пор делает.
Аэрин уставилась на него:
— До сих пор делает?.. Его череп повесили в большом зале, и он говорил со мной. Некоторое время я держалась, пока не увидела его там и он не заговорил со мной.
— Заговорил?! Да как можно даже спустя сто поколений оглупеть настолько, чтобы приволочь голову Черного Дракона в качестве трофея в замок и повесить его на стену на потеху публике?! Наверняка…
— Я попросила убрать его… туда, где его никто никогда не увидит.
Прежде чем продолжать, Лют дважды обошел вокруг стола.
— Воистину Драконобойца. Они и не представляют, как им повезло, что у них была ты. Что ты у них вообще есть. А я, дурак, собираюсь вернуть тебя им.
«Ведьмина дочь», — подумала Аэрин.
— Но я сказала Тору, что вернусь, если смогу.
Лют устало опустился на стул.
— Я просидел здесь слишком долго. Так приятно не вмешиваться. Возможно, сотню поколений спустя получится и забыть.
