Наследие. Трилогия (ЛП) - Джемисин Нора Кейта (читать книги .TXT) 📗
Но часто семьи оказываются весьма непрочными.
*
Значит, некогда они любили друг друга.
И даже более, чем любили. Значит, осталось нечто большее, чем ненависть? У смертных недостаточно слов, чтобы назвать то, что чувствуют боги. Даже боги не имеют имен для подобных вещей.
И ведь любовь — она не может просто так взять и исчезнуть? Как ни сильна ненависть, если присмотреться, где-то в глубине всегда отыщется искра — ма-а-а-аленькая! — но искра. Искра любви.
Да. Ужасно, правда?..
*
Когда тело испытывает нестерпимую боль и невыносимую нагрузку, оно отзывается лихорадкой. Жаром. Когда боль терзает разум, а потом в него врываются непрошеные мысли, случается то же самое. Вот почему я провалялась в жару где-то три дня — и ничего не слышала и не чувствовала.
Из того времени я помню немногое — все это проступает в памяти как некий гибрид натюрморта с портретом, причем некоторые картинки я помню в цвете, а некоторые — серо-черными. Напротив окна спальни стоит огромная, настороженная — и это совсем не человеческая настороженность — фигура. Чжаккарн. Я смаргиваю, и перед глазами та же картинка, только черно-белая: та же фигура на фоне черного прямоугольника окна и истекающих светом стен. Моргаю снова — картинка меняется: старуха-библиотекарша нависает надо мной и вглядывается в лицо. Пытается поймать мой взгляд. А Чжаккарн стоит чуть позади и внимательно наблюдает. А вот какой-то обрывок беседы, картинки нет:
— А если она умрет?
— Начнем все сначала. Что для нас еще пара десятков лет?
— Нахадот расстроится.
Смех — издевательский и злой.
— Расстроится?.. Умеешь ты говорить обиняками, сестрица…
— Сиэй тоже.
— А вот тут он сам виноват. Я ему говорила — не привязывайся к ней, дурачок.
Молчание, набухающее упреком.
— Не вижу ничего дурацкого в том, чтобы питать надежду.
Молчание в ответ. У этого молчания отчетливый вкус стыда и раскаяния.
А вот эта картинка сильно отличается от всех остальных. Темно (снова темно?), и стены погасли и не светятся, и такое ощущение, что они давят, а в воздухе, как гроза, собирается гневное, тяжкое напряжение. Чжаккарн не у окна, а у стены.
И она стоит, уважительно склонив голову. А еще в комнате присутствует Нахадот. И молча глядит на меня. У него другое лицо — и теперь я понимаю почему: Итемпас не имеет над ним полной власти. Темный должен меняться, ибо он и есть Изменение. Он мог бы открыто явить свой гнев — под тяжестью его гнева прогибается воздух, а по коже бегут мурашки. Но его лицо — бесстрастно. Теперь оно смуглое, в глазах затаился мрак, а губы полные, словно спелый фрукт, в который так и хочется вцепиться зубами. Ах, какое лицо — все даррские девушки застонали бы от восхищения. Вот только глаза ледяные — все впечатление портят.
Сколько я себя помню в те дни — Нахадот молчит. А когда жар спадает и я выплываю на дневную поверхность яви — его уже нет и воздух не дрожит от гнева. Хотя нет, странная мрачная тяжесть все еще чувствуется. И убрать ее никакому Итемпасу не под силу — вот так.
*
Утро.
Я села на кровати. Тело не слушалось, в голове плескалась муть. Чжаккарн опять стояла у окна.
— Ты очнулась.
Сиэй свернулся клубочком в кресле рядом с кроватью. Он гибко развернулся, подошел и потрогал мне лоб:
— Жар спал. Как ты себя чувствуешь?
Я ответила первым же связным предложением, пришедшим на ум:
— Кто я?
Он опустил глаза:
— Я… я не должен тебе это говорить.
Я отбросила покрывала и встала. Кровь прилила к голове — и тут же отхлынула. Меня шатнуло. А потом в голове прояснилось, и я поковыляла в ванную.
— Я хочу, чтоб вы оба вымелись отсюда, — бросила я через плечо. — Чтобы, когда я вернусь в комнату, вас здесь не было.
Ни Сиэй, ни Чжаккарн не проронили ни слова в ответ. В ванной я долго стояла над раковиной, мучительно решая, совать два пальца в горло или нет. Впрочем, в желудке было пусто. Руки у меня дрожали, но я вымылась и насухо обтерлась, а потом попила воды — прямо из-под крана. Вышла из ванной — голая. И совсем не удивилась, обнаружив обоих Энефадэ на прежнем месте. Сиэй сидел на краешке кровати, задрав колени к подбородку. Так он действительно выглядел совсем ребенком, причем расстроенным. Чжаккарн не двинулась со своего места у окна.
— Ты должна обращаться к нам в повелительном наклонении, — сказала она. — Если хочешь, чтобы мы ушли.
— А мне на вас плевать.
Я откопала нижнее белье и натянула его. И вытащила из шкафа первое попавшееся платье — облегающее и скроенное на амнийский манер, правда, с таким рисунком, чтобы скрыть недостатки моей плоской и излишне худощавой фигуры. Следом я извлекла сапоги — они к платью не подходили совсем, но мне опять же было плевать. Потом села на кровать и принялась их натягивать.
— Ну и куда ты собралась? — поинтересовался Сиэй.
Он осторожно дотронулся до моей руки — беспокоился. Я стряхнула его пальцы, как докучливое насекомое, и он сжался в комок.
— Ты же не знаешь куда, правда, Йейнэ?
— Я иду обратно в библиотеку, — отрезала я.
Причем выпалила я это наугад — Сиэй на самом-то деле был прав. Я просто хотела убраться подальше отсюда, а куда — и сама не знала.
— Йейнэ, мы понимаем, что ты встревожена…
— Кто — я — такая?!
Я вскочила с кровати в одном сапоге и развернулась к нему. Он отшатнулся — ведь я проорала вопрос прямо ему в лицо.
— Кто я?! Кто я, задери тебя боги всей мерзкой кучей?! Кто?!.
— У тебя человеческое тело, — оборвала мои вопли Чжаккарн.
Теперь отшатнулась я. Она стояла совсем рядом с кроватью и смотрела на меня, как всегда, бесстрастно. Хотя встала она сразу за Сиэем — неужели хотела уберечь от меня?
— И разум — тоже человеческий. Изменилась лишь душа.
— Это еще что значит?
— Это значит, что ты — та же, что и раньше.
Сиэй выглядел подавленно. И смотрел мрачно.
— Ты обычная смертная женщина.
— Я похожа на нее.
Чжаккарн кивнула. И сказала — обыденным голосом, словно о погоде:
— Присутствие души Энефы оказало определенное влияние на твое тело.
Меня продрало дрожью. К горлу вновь подкатила тошнота. Значит, во мне живет что-то чужое. Какое-то не-я. Я нервно потерла руки, подавляя желание вцепиться в кожу ногтями.
— А… вы можете вытащить ее из меня?
Чжаккарн поморгала — похоже, мне удалось ее удивить.
— Д-да. Но твое тело свыклось с присутствием двух душ. Может случиться так, что оно умрет, если останется только одна.
Две души. Хм, ну это лучше, чем непонятно что на месте одной. Я была не пустой оболочкой, которой вертел как хотел чуждый вселенец. Значит, во мне есть хотя бы что-то от меня.
— Может, все-таки попробуете?
— Йейнэ…
Сиэй потянулся к моей руке, но в последний момент передумал — к тому же я сделала торопливый шаг назад.
— Мы ведь понятия не имеем, что случится, если мы извлечем душу. Сначала мы думали, что ее душа просто поглотит твою, но так не случилось.
Наверное, вся мера моего изумления отобразилась у меня на лице.
— Ты по-прежнему в здравом рассудке, — заметила Чжаккарн.
Отлично. Во мне живет нечто, пожирающее меня изнутри. Я плюхнулась на кровать и попыталась продышаться — безуспешно. Тогда я подскочила и принялась ходить туда-сюда, припадая на обутую в сапог ногу. Оставаться неподвижной было выше моих сил. Я терла виски, дергала себя за волосы и думала: вот теперь я все узнала — и теперь уж точно сойду с ума…
— Ты — это ты, — торопливо проговорил Сиэй.
Он пытался бегать за мной, пока я ходила туда-сюда.
— Ты — дочка Киннет, мать гордилась бы тобой. Ты — отдельная от Энефы личность, и твои воспоминания — это твои воспоминания. И ты думаешь совсем не как она. Это значит, что ты сильная, Йейнэ. И это твоя собственная сила. Твоя, не ее.
Я расхохоталась — прозвучало диковато. И жалко — потому что больше походило на всхлип.
