Владигор и Звезда Перуна - Махотин Сергей (читать книги бесплатно полностью .TXT) 📗

— Танцор! — завопил Филька, отступив на шаг и тыча пальцем в сторону оборотня. — Айгурский танцор! — Он огляделся по сторонам, будто желая найти свидетелей разоблачения, и это было его ошибкой. Айгур выхватил из-под плаща кривой нож с тонким лезвием и в прыжке ударил им наотмашь, метя Филимону в горло. Филимон в последний момент отшатнулся, лезвие рассекло наискось рубаху от левого плеча до живота, но рана, к счастью, оказалась неглубокой. Филимон ударом ноги выбил нож из руки нападающего и заехал ему кулаком в правое ухо. Горбоносый упал, но быстро поднялся и вдруг побежал прочь. Через секунду он вновь был вороном и взлетал в небо. Филимон бросился было за ним и уже успел принять обличье филина, как вдруг серебряная вспышка молнии и громовой удар ослепили и оглушили его. Вслед за этим его накрыло непроглядным ливнем, так что не было никакой возможности определить, в какой стороне скрылся коварный враг.

После недолгого раздумья Филимон решил не рисковать, а поскорее пуститься вдогонку за Владигором и Чучей. Рана была хотя и неглубокой, но не переставала кровоточить. Он летел долго и уже начал терять силы, когда ливень стих и неподалеку от речного берега обнаружилась маленькая избушка. Опустившись на поляну, он снова стал человеком. От потери крови Филимон ослаб, голова кружилась, и плохо бы ему пришлось, если б не увидела его добрая женщина и не привела в свою избу.

Она назвалась Евдохой. Заставила Филимона снять порезанную рубаху, промыла рану, смазала ее целебной мазью и перевязала, не пожалев доброго куска льняного полотна. По ее настоянию Филька выпил кружку горького и дурно пахнущего отвара, зато сразу почувствовал себя бодрее. У него пробудился аппетит, отсутствием которого он, впрочем, никогда не страдал.

Евдоха налила ему щей и спросила, где его спутники, что едут на одном коне. В ответ на удивленный взгляд Филимона она пояснила, что еще утром знала, что к ней пожалуют гости, — было ей такое видение, — и гости не лихие, а добрые, ей на радость. А прибудут они вот-вот, так что лучше Филимону дождаться их в избе, да и рану не бередить лишний раз.

— Вот я вас здесь и дождался, — радостно заключил свой рассказ Филька.

— Мы тревожились, не знали, что и подумать, — пробурчал Чуча, — а он тут щи лопает.

Владигор, внимательно слушавший Филимона, успел тем не менее хорошо рассмотреть внутреннее убранство избы. Мало что изменилось с той поры, когда он был здесь. Он узнал и крепкий березовый стол, и кадку, в которой омылся когда-то после долгого пути. Воспоминания унесли его в прошлое, он надолго задумался и очнулся лишь после того, как Евдоха придвинула ему миску со щами.

— Так ты, хозяйка, стало быть, ведунья? — спросил он у нее, поблагодарив за угощение. Евдоха пожала плечами и промолчала.

— Ну да! — ответил за нее Филимон. — Иначе откуда бы она знала про нас?

— В избушке этой когда-то тоже ведунья жила, — промолвил Владигор. — Лерия. Не слыхала о такой?

— То родная моя сестра была, — тихо ответила Евдоха и вздохнула.

— Вот как! — удивился Владигор, и тут взгляд его упал на нож в узорчатом чехле, висевший на стене. — Постой, откуда это у тебя?

Он встал из-за стола, подошел и взял нож, с недоумением разглядывая его.

— То мальчика моего нож, — сказала Евдоха и обернулась к Филимону. — Он им черного ворона поразил. Знать, того самого, что на тебя напал.

— Мальчика? — переспросил Владигор, — Какого мальчика?

— Сыночка моего приемного, Дара.

— Где же он?

— Нету его. Уехал.

— Как — уехал! — чуть ли не вскричал Владигор. — Куда? Когда?

— Да с неделю уже, — ответила Евдоха, глядя на него с легким испугом.

— Что случилось, князь? — Чуча также забеспокоился. Ему, как и Филимону, было непонятно внезапное волнение Владигора. Затем Чуча спохватился, что не стоило обращаться к Владигору «князь», это было неосторожно при посторонней женщине, пусть даже и располагающей к себе, но никто, казалось, не обратил на это внимания.

Филимон подошел к Владигору и похвалил:

— Хороший нож. Метательный. Мне бы его пару часов назад! Не ушел бы тогда оборотень айгурский.

— Это Ольги нож, — сказал Владигор глухим голосом и обратился к Евдохе чуть не с мольбой: — Родимая, расскажи, что произошло. Откуда он у тебя и куда сын твой приемный уехал? И родители его кто такие? Живы ли, нет ли?..

Та покачала головой:

— Как много вопросов, князь. — Она заметила, что Чуча огорчен, и успокоила его: — Не вини себя, маленький человечек, что проговорился. Я и без того знаю, что князь Синегорья ко мне пожаловал. Угощение только вот не княжеское, не обессудьте. Да и хоромины мои… — Она обвела взглядом бедную горницу.

— Не томи! — простонал Владигор. — Коли живым ворочусь, и хоромы у тебя будут, и все, чего ни пожелаешь. Только правды не утаивай.

— Не надо мне ничего, — нахмурилась Евдоха. — А хочу я одного — чтобы ты, когда мальчика моего найдешь, заступником ему стал и всякие напасти от него отвел. Правда же вот какова…

И она повела рассказ с того самого зимнего утра, когда обессиленный жеребец привез ей младенца в ивовой корзине.

В назначенный час айгурские вожди, приглашенные на военный совет, расселись кругом на мягком ковре. Здесь был седоусый Малас, держащий в страхе мирное население Угры, презирающий стужу и даже в зимнюю пору совершающий набеги на побережье Борейского моря, чтобы застать врасплох охотников за моржовой костью. Был здесь и рыжеусый Аран, еще достаточно молодой, чтобы сутками не слезать с седла, уходя с добычей от погони свирепых савраматов. Из восточного кочевья приехал Салым, льстивый, хитрый, богатый, скупой и вечно жалующийся на нехватку денег. Были здесь и другие вожди, победнее и побогаче, похрабрее и поосторожней, которых объединяла мечта об огромной поживе, которую сулит будущая война. Лишь верховного вождя не было среди собравшихся. Его отсутствие вызывало недоумение, однако о причинах, затягивающих начало военного совета, никто не спрашивал и даже взглядом не позволял себе выказать нетерпения.

Было жарко. Горячий воздух, проникавший в шатер снаружи, не остывал, а, напротив, становился еще горячей, поддерживаемый внутренним теплом Вороньей горы. Тучный Салым полез в карман дорогого халата за платком, чтобы утереть красное лицо, и вместе с платком вытащил костяные четки, настолько потемневшие от его сальных пальцев, что головки айгурских идолов, вырезанные искусным мастером, трудно было отличить одну от другой. Какое-то время Салым перебирал четки, радуясь, что нашлось хоть какое-то занятие, затем спросил, обращаясь к Арану и вместе с тем ко всем собравшимся:

— Правду ли говорят, что дикие беренды теперь не те, что раньше, и даже пытаются выучиться военному искусству?

Аран едва усмехнулся в рыжие усы:

— Твой вопрос, Салым, напомнил мне время, когда я был еще мальчишкой. Среди рабов отца был один сумасшедший, лепивший из глины маленьких воинов. Он воображал себя вождем, подговаривал своих маленьких человечков убить моего отца и вызволить себя из плена. Отец не сердился на него. Когда у него пировали гости, они все вместе хохотали над глупой мечтой раба. Так вот, беренды — те же воины с глиняными мозгами, не способные ни на что. Ими нужно повелевать, из них получатся хорошие рабы.

— Однако, — подал голос Малас, — к ним милостив князь Синегорья Владигор, у него с берендами военный союз.

— Тогда, — засмеялся Аран, — разума у него не больше, чем у сумасшедшего раба моего отца.

Его смех почти никто не поддержал: мысли гостей были заняты другим, было не до берендов. Начальник стражи Харар повел бровью и прислушался. Слух не обманул его: через минуту полог шатра откинулся и внутрь вошел Рум.

— Сожалею, что заставил вас ждать, — произнес верховный вождь, усаживаясь на свое место.

Все поклонились, надеясь услышать о причине задержки военного совета. Но Рум не произнес более ни слова, и присутствующие постарались подобострастными взглядами скрыть свое удивление, ибо выглядел верховный вождь не лучшим образом. Те, кто не встречался с ним в последние несколько месяцев, обнаружили, что Рум ослеп на один глаз. Черная повязка делала его лицо еще более устрашающим. Обстоятельств его ослепления не знали даже приближенные, Рум упорно молчал об этом, не допуская никаких вопросов. Зоркий Харар сделал, однако, еще одно наблюдение. Под густым слоем мази на левой щеке расплылся большой синяк, которого еще утром не было, в этом начальник стражи мог поклясться своей головой. Нельзя было даже вообразить, что кто-то позволил себе ударить верховного вождя. Тогда откуда этот синяк? След случайного падения? Харар не знал ответа и решил, что благоразумнее будет притвориться, что ничего в облике Рума не изменилось. Ведь именно за немногословие и невозмутимость в любых обстоятельствах ценит верховный вождь своего начальника стражи.