Фабрика мертвецов (СИ) - Волынская Илона (лучшие книги читать онлайн TXT) 📗
- Напрасно влезли, говорю. – тяжелым, как валун голосом, прогудел поручик, а от его буравящего взгляда хотелось потереть затылок, а еще более – поднять автоматон на задние ноги и выкинуть Петра из седла. – Вы с батюшкой у нас люди новые, иначе знали бы: раньше… позже… А только Шабельские всегда получают, что хотят. Есть у нас свои… способы, с которым даже Кровным не сладить. А вы ведь и не Кровный, верно? Так только, с Кровной Родней. – равнодушно добавил он, и от этого уверенного равнодушия Мите вдруг стало не по себе.
Воцарилось молчание, разбиваемое только стрекотом и лязгом автоматонов.
- Вот и деревня! – из седла обернулась к нему Зинаида.
Деревня была мертвой.
Глава 17. Деревенское радушие
Дзонг-дзон-дзонг… - позванивали копыта паро-коня. Клац-клац-клац… - паро-кот ступал почти бесшумно, лишь легкое клацанье слышалось, когда стальные когти погружались в плотно утоптанную землю деревенской улочки. Дыр-дыр-дыр… - от паро-телеги было больше всего шуму: она фырчала, как простуженный еж, и дрожала, будто насмерть перепуганная, еще и подпрыгивала на каждой колдобине. Автоматоны въехали в узенькую немощеную улочку, по-змеиному вьющуюся меж плетеных заборчиков. За ними, в обрамлении ярко-желтых подсолнухов сияли на солнце чисто выбеленные хаты под золотистыми соломенными крышами… и совсем уж нестерпимо сверкали широкие полоски соли, зачем-то опоясывающие каждый беленый домик.
Митя невольно крякнул – учитывая цены на соль, тут, пожалуй, просыпано целое состояние! И он знал лишь одну ситуацию при которой простые люди шли на эдакие траты.
Деревенька казалась написанным ученической рукой пейзажем: яркие, до боли, краски… и ни одной человеческой фигуры, оживить композицию. Ни ребенка, выскочившего на улицу, чтоб подивиться на автоматоны. Ни старухи, выглядывающей из-за плетня, ни любопытной молодки, до пояса высунувшейся в окошко. Только маленькая фигурка промелькнула на другом конце улицы – взвился край пестрой юбки, яркая лента – и девчонка исчезла.
- Они что здесь, все умерли? – Митя покосился на соляные полосы и кончиками пальцев невольно огладил прячущийся под манжетой посеребренный клинок.
- Остап Степанович здешнее быдло в строгости держит. – со странной смесью удовольствия и зависти процедил поручик. – Безделья не любит.
«И собак». – подумал Митя, внимательно разглядывая с высоты паро-коня очередную дворовую конуру за плетнем: как и предыдущие – пустую. Рядом валялась цепь с ошейником, уже изрядно проржавевшая. В сочетании с солью вокруг домов и тревожно-алых колец маков у каждого плетня – наводило на размышления. А ведь он уже слыхал про некоего Остапа Степановича.
- Ну-с, и зачем мы сюда приехали? – насмешливо поинтересовался младший Шабельский.
«Затем, чтоб госпожу Штольц увидали в большой компании, да на одном автоматоне не с Петром, а с Зинаидой Шабельской, и могли рассказать об этом мужу». – мысленно усмехнулся Митя.
- Я… ужасно хочу пить! – нервно теребя манжет кремового платья, пролепетала Анна.
- Полагаю, кофейни или кондитерской с открытой террасой, где можно выпить прохладительного, здесь нет? – мученически вздохнул Митя. «Не стоит глядеть на меня как на умалишенного, господа и дамы. Я же сам сказал «полагаю – нет».
- И без кофейни обойдемся. – поручик перевесился с седла паро-коня и дотянулся хлыстом до ближайшей ставни. – Эй, есть кто в доме? Принесите попить!
Из-за ставни раздался долгий протяжный стон, исполненный такой муки, что даже хлыст в руках у Шабельского дрогнул. Послышался мелкий, вороватый топоток ног, быстрый задушенный шепот… и снова тишина.
- Открывайте! Что там у вас происходит?! – возвысил голос поручик.
Митя передернул плечами: он вовсе не был уверен, что хочет это выяснять. А то ведь и меры принимать придется, не сможет же он просто взять и уехать? Или… сможет? Это было бы разумно…
За дверями снова завозились… выскочившая на крыльцо крепко сбитая тетка наскоро поклонилась:
- Та ничого, панычи, бабуня там моя старенька, хворает, а шо ж, старость – не радость, ось, допомогала панночке ведьме бабусю отваром напоить, а вы, панычи, небось, пыты хочете? Як, вгадала, так, вгадала? А ось вам молочка! – и рассиявшаяся от собственной догадливости как красное солнышко, тетка подняла на вытянутых руках прижатую к груди посудину.
Фарфоровую, сине-голубую ночную вазу с золотым вензелем – тем же самым, что красовался над воротами их с отцом новой усадьбы. До краев наполненную молоком.
Молчание накрыло собравшуюся у плетня компанию – кажется, даже автоматоны притихли.
- Мисочка гарненька, самая панская, да молочко солоденьке – с утра доила! Не побрезгуйте! – тетка поднялась на носочки, пытаясь всучить ночной горшок Мите в руки.
- Я… пожалуй, все же… побрезгую. – шарахнулся Митя.
- Сперва держите народ в невежестве – а потом брезгуете! – вдруг зло процедил Ингвар и повернулся к тетке. - Оксана! Сколько еще объяснять: ведьм не-бы-ва-ет! Это всего лишь Ammenmӓrchen… бабушкины сказки! И вашей бабушки они не помогут! Вы взрослая, разумная женщина: вызвали бы целителя! Одно наложение рук – и бабушка здорова, а вы вместо этого позволяете каким-то шарлатанкам… обманщицам… заваривать сорняки!
- Ничого не сорняки, гарни травки: на заре собраны, на росах стояны. На тех травках бабуня вже третий год живет, и ничего, слава Господу, Предкам да панночке-ведьме. А на целителя звидки ж у нас гроши, панычу Ингвар? Целители – паны поважни, самой Живы-Матиньки внуки. Они инших панов пользуют, а не старых бабок по деревенским хатам.
- Брат говорил с вашими же, деревенскими земскими гласными, что готов способствовать созданию земской больничной палаты, чтоб уездный целитель наведывался раз в месяц! – Ингвар привстал на облучке паро-телеги, впалые щеки вспыхнули горячечным румянцем. – А вы что: молчали да на Остапа Степановича косились?
- На кого ж им ще коситься, паныч Штольц? – вместе с перестуком подков в мягкой пыли и скрипом колес сказал насмешливый мужской голос. – Хиба що на вас, такого молодого та образованного?
Митя смотрел как улыбка сползает с лица бабы… и она складывается в поклоне настолько глубоком, что молоко из горшка плеснуло наземь:
- Выбачайте… Не хотела панам надокучать… Токмо допомогты… Бо жара ж… та нема никого на деревне… – сгибаясь в поклонах, будто в спине у нее пружина, баба бормотала и пятилась. Так, спиной вперед, взобралась обратно на крыльцо, поклонилась еще разок… и метнулась в хату, с треском захлопнув дверь.
Митя оглянулся. Упираясь понурой башкой чуть не в круп его автоматона, позади стояла лошаденка со спутанной гривой, запряженная в старенькие дрожки. В правящем лошаденкой мужике не было ничего ужасного, разве что странное. В том, что он именно мужицкого сословия, сомнений не оставалось: одни сапоги, от которых несло запахом смазки из прогорклого сала, чего стоили! Обтянутое шитой рубахой круглое пузцо свисало над ремнем штанов добротного касторового сукна. А вот круглая физиономия под картузом была исполнена совершенно не мужичьей властности. Маленькие глазки, теряющиеся в складках щек, глядели проницательно и цепко.
– Що ж вы мне, паны ясные, деревенских пужаете? – глядя вслед спрятавшейся тетке, весело спросил пришелец.
- Пока вы не появились, никто не боялся! – вдруг неприлично громко отчеканила Ада – глаза ее воинственно поблескивали из-под очков.
- И вам не хворать, панночка Шабельская! – ласково прищурился в ответ мужик. – Как шановный батюшка поживать изволит?
Митя поглядел на Аду осуждающе: на уловку та попалась сразу же. Позабыв, что сам мужик не поклонился юной дворянке, как ему по его мужицкому состоянию положено, она смутилась чуть не до слез:
- Спасибо, все хорошо. Здравствуйте, Остап Степанович…
Провинция, простота нравов…
- А езжайте-ка за мной, паны ясные! – все также весело скомандовал мужичок и звучно щелкнул вожжами. Заморенная его кобылка вздрогнула и понуро поволокла дрожки вдоль улицы, и господа на автоматонах покорно последовали за ней.
