Илья Муромец. - Кошкин Иван Всеволодович (электронные книги бесплатно .TXT) 📗
— Ага.
Улеб, похоже, что-то решил для себя про Сбыслава, причем по ухмылке видать — решил хорошее.
— Ну а ты чего своих в город привел, а, Лют? — спросил в свою очередь Якунич. — Женок-то отправил куда-то?
— В Белгород — у меня почти все оттуда, — ответил Улеб. — По родным да по добрым людям — хлеб им купить есть на что, перезимуют, если что.
Оба снова замолчали, каждый знал: падет Киев — у Калина и до Белгорода руки дойдут.
В воротах возник затор, дворовые Владимира хотели въехать на пустом возе, как раз когда порубежники выгоняли навстречу другой, нагруженный рожью. Возы сцепились оглоблями, кони ржали и бились, возничие орали друг на друга, пока рассвирепевший Гордей не подошел и не столкнул легонько обоих головами. После этого разъехались быстро, отроки почесывали синеющие лбы и поругивались через плечо, пока воз с зерном не отъехал от двора.
— А ведь мирились с ними... — сказал вдруг Улеб каким-то новым голосом. — Ряд подписывали. Сам Илья Иванович с ханами говорить выезжал... Вот и помирились на свою голову.
— А чего делать-то было? — лениво спросил дружинник.
— Что-что, — протянул порубежник. — Пока силы были — вырезать бы их, аки обров. Всех под корень.
— Как вырезать? — повернулся к воеводе Сбыслав.
— Ну ты, Сбышко, как дите малое, — незло рассмеялся Улеб. — В ордах каждый сам за себя стоит, соседям на помощь если и придут, то друг за дружку крепко не стоят, это на добычу они совокупно ходят. Вот пока они порознь — наваливаться всем войском на одну: мы, вы, Илья Иванович с Заставой... Прижимать к Днепру, а уж варяги свое дело знают. Потом на другую. И пленных не брать, женок да девок продать тем же ромеям, или еще куда. Не торгуясь продать, а то и тоже вырубить, и щенков — за отцами.
— А не зря тебя Лют прозвали...
Якунич не знал, что ответить. Порубежный воевода ему полюбился — он был смел, умен и думал похоже. Тем страннее и страшнее было слышать такое от славного молодца — вырезать всех, с бабами и детьми. Дружинник знал, что в прежние времена, бывало, рубили и сдающихся, особенно в усобицах. Да и отец, выпив меда, иногда говорил такое, что маленький Сбыслав задумывался — а есть ли крест на старом Якуне. Но даже отец, рассказывая о том, как в прежние времена варяги забавлялись во взятых городах, подбрасывая младенцев и ловя их на копье, качал головой и вздыхал, что дурной был обычай, правильно его запрещали удачливые хёдвинги [59]. Теперь же свой, русский вой, крещеный (другому в войске трудно), сокрушался, что не вырубили целый народ с бабами и детьми.
— Лют, говоришь? — Улеб, казалось, не обиделся совсем. — А ты видел, боярин, как полон гонят?
— Я...
— Шеи между двух жердей привяжут, — глядя перед собой, начал рассказывать порубежник. — Да руки к тем же жердям прикрутят. Если идти больше не можешь — голову тебе долой, руки тоже, остальных дальше погоняют.
— Да знаю я, — сердито сказал Сбыслав.
— Знаешь? — невозмутимо переспросил Улеб. — А каково по такому следу погоней идти, ты знаешь? Там отрок зарубленный, тут жинка, дальше мужик... И так из года в год. Илья Иванович тогда Самсона Жидовина и Михайлу Казарина наказал, казной откупался, а я все в толк взять не мог — за что? Печенегов погромили? У тебя отец на своем дворе, а моего волки похоронили. Двух братьев в могилу вогнали. Год назад мы в степи были, когда поганые изгоном к Девице подкрались, бабы на заборола взошли отбиваться. Светлана моя дите ждала — и нет ни дитя, ни Светланы. Да их всех под нож надо.
Улеб говорил спокойно, словно и не о страшных вещах, сказывалась старинная привычка к чужому зверству. Он не ждал другого от степняков, а постепенно сам превращался в лютого зверя. Сбыслав молча встал, заложил руки за наборный воинский пояс, поглядел вокруг, сразу и не зная, что ответить. Да, он не понимал, каково это — из года в год, из века в век жить в страхе перед Степью. Он был рус [60], его дед, Якунов отец, и прадед сами творили набеги не хуже печенегов, наводя ужас на земли франков, ромеев, сарацин. Улеб же родился славянином. Для Люта обры были не просто страшной сказкой, но частью судьбы его племени, а после — хазары, а за хазарами — печенеги. И все же воевода ошибался.
— Ну, Улеб Лют... — начал было Якунич и снова замолчал, не находя нужных слов.
— Да ты сядь, сядь, Сбыслав, — улыбнулся порубежник. — Говорят же — в ногах правды нет.
Сбыслав молча сел обратно, глядя прямо перед собой. Улеб развалился на бревне, смотрел в киевское небо, и в глазах его ничего, кроме этой синевы, не было. Наконец Якунич собрался с мыслями.
— Ты мне люб, воевода, — спокойно, как и Улеб, начал дружинник. — Жаль — время сейчас не то, в гости бы позвал. И то верно, мне тебя не понять, только ты вот что послушай. Были обры на этой земле, баб в телеги запрягали, так вы рассказываете? Потом мор был, а после мора вы обров вырезали, под корень, с бабами и детьми, так что и следа не осталось. Я правильно говорю?
— Ну, вырезали, а что, не надо было? — зло спросил порубежник.
— Ты не ершись, послушай. Обров вырезали — пришли хазары, вы им сколько дань платили? Русы хазар побили, а Святослав и царство их пылью пустил. Ну, может быть, баб и детей не вырезал под корень. И что? Печенеги пришли, Киев обложили, едва Претич их отогнал, от печенегов и сам князь смерть принял...
Улеб уже понял, к чему клонит рус.
— Ну и что теперь, дань им головами платить? — угрюмо спросил он.
— Зачем головами? Как пять лет тому назад последний раз прибили хорошо, присмирели они. А два года назад...
Сбыслав замялся, то, что он знал, в общем, было тайной, которую и ему самому-то знать не положено, но Якунич не хотел оставлять воеводу в такой злобе и отчаянии, бог весть почему, но дружинник решил показать Улебу, что не зря были все те кровь, пот и слезы, что проливались на Рубеже.
— Два года назад Обломай гонцов к Владимиру засылал. Выспрашивал — не даст ли тот им землю в Поросье, им бы пахать начинать да городки строить. Просил кого-нибудь из сыновей Владимировых им князем, обещал внучку выдать, а он бы с сыновьями ему поклонился...
Сбыслав посмотрел мимо Улеба и продолжил:
— А за то он и сыновья его Владимиру служить станут, да будут на Рубеже стоять крепко, он бы их на службу брал и своей силой защищал. Вот так. То ли чуял старик, что Калин появится, то ли их с восхода уже кто-то жать начинает, как они хазар в свое время. Да ты их сам, кажется, видел, новых этих, в броне, кони поздоровей.
— И личины стальные у князей, — задумчиво добавил Улеб. — Да только не пойму я что-то, князь хотел, чтобы нам заодно с погаными за Русскую землю стоять?
— Давно ли сами погаными были? — усмехнулся Сбыслав. — Или Михайло Казарин — не русский богатырь?
Оба помолчали, наконец Улеб сказал:
— Ну ладно, а с Калином-то нам что делать? — в голосе воеводы уже не было прежней ненависти.
— А вот с Калином нам, считай, не повезло, — вздохнул Якунич.
Оба поглядели друг на друга и невесело рассмеялись.
— Стало быть, неудачливые мы, — сказал Улеб уже как-то помягче. — Еще бы год — и стоять мне на Рубеже вместе с печенегами, даже не знаю, откуда скорее стрелы ждать — в лицо или в спину.
В ворота втянулась вереница пустых возов, едва уместившись на широком, утоптанном дворе. По всему выходило, что пока не вывезли и трети хлеба, и работы впереди — как бы не до вечера, а у княжеского воеводы и без того дел по горло.
— Лют, а что твой Гордей — надежный муж?
— Надежней не бывает, — ответил Улеб. — Хотя и упрямый, что кабан. А тебе зачем?
— Да понимаешь, хорошо, конечно, на бревнышке сидеть, с добрым мужем поговорить, — Сбыслав с хрустом потянулся, — да только мне еще дел не переделать, да и тебе, думаю, лучше с воями быть. Так что оставим-ка мы его здесь за старшего, пусть присмотрит, чтобы дворовые не начали и чего другое выносить.
