Карл, герцог - Зорич Александр (читать книги онлайн полностью без регистрации TXT) 📗
Оливье – маршал Франции. Он уже здесь, и наверняка с ним ответ от Людовика, где Сен-Полю обещаны убежище, покровительство и защита в Париже. Оттуда он будет строить рожи и тевтонам, и бургундам – рожи французского подданного, обласканного королем, который, как известно, без ума от предателей и перебежчиков.
Сегодня, когда цвет Дижона выехал во чисто поле навстречу кортежу маршала Оливье, Сен-Полю повезло – ему довелось помогать Оливье спешиться. Тот сделал ему знак. Мол, все в порядке, Людовик согласен, о подробностях позже. Намек, как минимум, на ближайший прием. Оливье – дуэнья, сводня, сальватор.
Этот прием затеян герцогом Филиппом в честь французского гостя и там, возможно, Сен-Поль получит от Оливье обстоятельную записку. А может и переговорит украдкой на волнующую тему – о безопасном бегстве. И, не исключено, уже сегодня к полуночи Сен-Поль станет обладателем охранительной грамоты с вензелями Людовика. Он получит ее и, ни с кем не попрощавшись, пустится в дорогу в обществе свирепых и преданных клевретов. Их должно быть не меньше семи.
С такой грамотой, правда, можно будет действовать и по-другому – приклеиться к свите Оливье. Но вот беда – Оливье и его люди держат путь к герцогу Савойскому, где намечено засватать чью-то рано овдовевшую кузину. Они отбудут из Дижона завтра утром и вернутся в Париж через четыре недели. Примазавшийся Сен-Поль, естественно, прибудет в Париж никак не раньше.
А ведь хочется как можно скорее облобызать прах под ступнями французского государя. Чем скорее – тем лучшее. Тевтоны сужают круги, тевтоны собрали на него досье, тевтоны делают вид, что он им не интересен, это плохой признак. Герцог Филипп цокает языком, игнорируя его дружелюбные виляния хвостом, Лютеция осыпает его вдохновенными и непечатными ласками. Это тоже плохой признак – бабы любят потенциальных висельников, смерть и опала разжигают их чувства. Кто-то прислал ему ароматический платочек – это тоже, кстати, о потенциальных висельниках. В воздухе гроза, пахнет трескучим разбирательством и козлами отпущения. Сен-Поль пахнет козлом. Это страшит его. Ему снилось, будто он лежит в наполняющемся водой трюме.
Он сел на табурет и стал по одному выдвигать ящики и ящички секретера. Жидкая корреспонденция. Позвольте, извольте, пшел на, всегда рад. Нет, бумажки брать с собой не будем. Медальон с локоном одной особы. Серебряная пряжка, рисунок, симпатичный дырявый камушек – почему его, кстати, называют «куриным богом»? Разве кто-нибудь видел, чтобы птицы сотворяли себе кумиров? Крошки. Ну крошки. Запасной ключик от шкатулки. Засушенный цветок. Железный грифель и кусок коры.
Видение: он бредет через рощу, Мартин, окровавленный настоящей кровью, грифель, этот, вот этот грифель, торчащий в его груди, и щегольской берет со вложенным в него куском коры.
Сен-Поль еще раз перечел берестяное коммюнике Мартина. «Растленный Карлом, умираю во цвете лет».
Зависть, жалость и досада. Нет, не отвращение к содомскому греху. Нет. И ничего, похожего на непонимание, вроде «Как они могут?» Все понятно. Пожалуй, другое – жаль, что не все могут. Де Круа, например, не может. И еще, пожалуй, вопрос, касающийся не столько мужеложества, сколько любви. Почему не получается это скрыть? Почему, даже когда скрывают, все равно вылазят наружу интимные ростки, словно опара из горшка? Почему, кто бы с кем ни слюбился, все становится известно? Почему шило не желает таиться в мешке?
И еще: Сен-Поль не верил в то, что Мартин был растлен. И не оттого, что был о молодом графе уж очень чопорного мнения. Дело в другом – зависть как род самоистязания никогда не довольствуется явленной правдой, ей нужна правда, помноженная на сто. Зависти нужна мечта, воплощенная в чужой жизни. Вот почему Сен-Поль не верил в растление, а верил в одеяло, которое рука Карла нежно набрасывает на озябшее плечо Мартина.
Ветерок распахнул окно и разметал бумаги. Типическая сцена: приход весны, незадолго до бегства. Беглец Сен-Поль нюхает кору, которая пахнет, как и положено коре, – корой. Где, кстати, теперь Мартин – в раю? Нет, лучше везде – пусть лучше он будет растворен в мировом пантеистическом начале и, в том числе, в этом ветерке. А может, он видит, как я рассматриваю эту кору, наблюдает откуда-то за мной с небес, из Дхарма-Кайи?
В теологии и танатологии Сен-Поль был слаб, но трезв и честен в самооценке. Приходилось признать, что если бы Мартину было позволено тешить себя картинами земной жизни, он бы не расточал свое внимание на него, Сен-Поля, пусть даже и с корой. Пялился бы, покуда хватает сил, покуда не повылазят глаза, на Карла. Как он спит, как ест, как ходит по нужде, как волочится за барышнями – стало быть, это он только для отвода глаз за ними волочится? Чтобы все думали, что он… в то время как он…
Вид распростертого Мартина, убиенного мальчика, возлюбленного мальчика, вновь раскинулся настойчивой голограммой перед взором Сен-Поля. Зачем Мартин нацарапал эту гадость перед смертью, зачем вообще было закалываться? И снова зависть, черная и тоскливая. С готовыми ответами. Оттого что размолвка. У них была размолвка, ссора, кто-то кому-то изменил, скорее Шароле, он такой, а Мартин решил отомстить. Шароле отказал ему в ложе, Мартин отказал себе в жизни, чтобы Карлу отказали в уважении, чтобы молодой граф побарахтался в болоте вселенского презре-осуждения, чтобы нажрался им как следует. Чтобы испил из моря урины, выливаемого на него теми, у кого такая профессия – задирать над поскользнувшимися ножку. Чтобы Шароле вкусил пуританского «фе», на которое сам Мартин был не способен. Вот зачем. Именно за этим.
Используя руку как клешню, Сен-Поль смел все достойные совместного с собой изгнания цацки со стола в коробку, а кору положил в кошелек, притороченный к поясу. Подушил за ушами, под мышками, прилизался, оделся.
– Монсеньор, я весь в вашем распоряжении, – отрапортовал один из семи свирепых клевретов.
– Возьми вот это, – Сен-Поль передал ему коробку, куда уже на ходу встромил флакон с духами. Хороший запах. – Ждите меня у западных ворот. Отправляемся сегодня же, и не вздумайте надраться. Повешу.
– Никак не вздумаем! (Надраться.) Не надо! (Вешать.)
– Все, – властно сказал Сен-Поль.
Окинув сентиментальным взглядом комнату, Сен-Поль застегнул плащ и приложился к распятию.
Прием в честь Оливье был Карлу истинно безразличен. Он о нем не вспоминал. Когда некто говорит «Я не хочу туда идти, потому что мне все равно» – это ложь, которую выдает «не хочу». Оливье или не Оливье, Карл все равно пришел бы. По привычке. Есть такая привычка – ходить на приемы.
Карлу было охота почесать языком, но Луи не было рядом. Ему по рангу не положено.
Гостей рассадили по-дурацки. На детских утренниках, а также на повседневных трапезах дедов и прадедов расположение гостей подчинялось правилу «мальчик-девочка-мальчик-девочка». На этом приеме было что-то похожее: «француз-бургунд-француз-бургунд». На всех французов не хватило, но Карлу в соседи достался один такой. Дворянчик. В иное время Карл с ним рядом и не высморкался бы, тоже мне персона.
Самого Оливье залучил к себе герцог Филипп, секретаря Оливье взяли в оборот папины титулованные собутыльники. Сен-Поль обрабатывал сухопарого Эсташа де Рибемона с римским профилем. С него бы монету чеканить. Приписанный к Карлу француз зовется Обри де каким-то. Де Клеман, что ли? Его единственное достоинство – молодое жизнелюбивое брюшко. Все жуют.
– Не откажете ли вы мне в любезности? – спрашивает Обри.
– Как я могу! – вяло реагирует Карл, отирая пальцы о скатерть самым изысканным бургундским манером.
– Тогда передайте мне блюдо с трюфелями.
Карл осматривает стол. Которое из них с трюфелями? Он нюхает все, до которых может дотянуться, по-черепашьи вытянув шею. Находит. Передает блюдо Обри. Тот кокетничает:
– Не могу устоять перед трюфелями.
Грибы образуют конус на его тарелке.
