Рукоять меча - Раткевич Элеонора Генриховна (читаем книги онлайн txt) 📗
Удар был страшен. На какую-то долю мгновения Кэссину показалось, что плеть попросту рассечет Кенета пополам, и он невольно зажмурился, почти ожидая короткого предсмертного вскрика… или хотя бы исторгнутого болью вопля. Может, этот крик и отрезвил бы кэйри… но нет, проклятый пленник не догадался вскрикнуть. Ни крика, ни стона, только хриплое судорожное «х-хаа», словно тяжелый удар вышиб из легких пленника весь воздух разом. Кэссин, не открывая глаз, в отчаянии затряс головой. Будь проклят, будь трижды проклят пленный маг! Нашел когда мужество выказывать!
Снова свист плети в воздухе. Еще один удар. И еще один.
Кэссин не хотел смотреть, он и вообще не хотел быть здесь. Где угодно, только не здесь. А с какой стати, собственно? Что с ним творится? Разве он не видел боли, не видел крови, не видел пыток? Разве сам не испытывал боли? Так почему же он хочет бежать сломя голову куда угодно, почему он закрыл глаза, словно слабонервная барышня, которой жалко муху раздавить, потому что мухе будет больно? Неужели все дело в этом дурацком видении, которое так и маячит перед глазами, – сизые сумерки, тихий плеск речной воды, запах дыма, и сосновых иголок, и лесной прели, и потрескивание полена в костре, и руки Кенета, облепленные рыбьей чешуей, и его негромкий смех вторит смеху Кэссина, и где-то неподалеку лягушки разорались, словно у них парад по случаю дня рождения какой-то титулованной особы, и снова потрескивает полено, и тишина кругом… спокойная и радостная… и Кенет снова усмехается… видение того, чего никогда не было… и не будет никогда…
Кэссин насильно заставил себя открыть глаза – и уже не смог их закрыть.
Его кэйри, всегда такой сдержанный и хладнокровный, словно обезумел, его перекошенное лицо лоснилось от пота. Удары следовали один за другим с размаху – как он только плечо не вывихнул, замахиваясь так широко? Плеть уже не свистела, вспарывая воздух, а выла. Зато не выл пленник – не выл, не вопил, не визжал… он стоял молча. Стоял как врытый. Не двигаясь. У Кэссина отлегло от души: это не на самом деле, это просто дурной сон. На самом деле устоять невозможно – уж кто-кто, а Кэссин знает. Совсем некстати на память пришло, как его самого отливали водой, когда он дважды потерял сознание во время порки – на четвертом ударе и потом на одиннадцатом… память отозвалась ноющей болью в спине: в давно заживших рубцах отдавалось резкое биение крови. Безумие. Страшный сон. Просто страшный сон. Выстоять под такими ударами невозможно.
Еще один удар – через все лицо, наискосок, от правого виска влево и вниз.
Только тогда Гобэй опустил плеть и вновь пробормотал несколько слов. Теперь Кэссин услышал их явственно – и пол уплыл куда-то из-под ног. Хорошо еще, что стенка рядом – есть куда прислониться, чтобы ни Кенет, ни кэйри не заметили его минутной слабости. Кэссин отчаянно стыдился себя, но ничего не мог поделать. Он ведь думал, что Кенет сам стоит на ногах. Как бы не так. Кэйри Гобэй успел произнести замыкающее заклинание. Кенет ничего не мог ему противопоставить здесь, в чужом месте средоточия. Он не мог сопротивляться, не мог поднять руки, чтобы заслонить лицо. Он стоял неподвижно – стоял, потому что не мог упасть. А теперь кэйри отменил замыкание, и Кэссин с ужасом и недоверием увидел, как пленник пошатнулся и рухнул лицом вниз. Нет. Все-таки не сон, а явь. Только очень уж мерзкая.
– Вставай, – тяжело дыша, велел ему кэйри и протянул пленному магу длинную рукоять плети. Тот со стоном приподнялся, опираясь на связанные руки, взглянул – и лицо его исказилось не болью, а немыслимым, невероятным омерзением. Он судорожно сглотнул, словно подавляя приступ рвоты, с трудом отполз на пару шагов и медленно поднялся сам.
Вид пленника был страшен. Его коричневато-серая одежда ремесленника превратилась в мешанину окровавленных лохмотьев. Глубокая рана с неровным развалом преобразила его лицо в кошмарную маску из двух несовместимых частей. Верхняя была знакомой и привычной – вот разве что гневный блеск во всегда спокойных насмешливых глазах… но тем более чужой и жуткой она выглядела над тем, что располагалось ниже раны. Левая щека, губы и подбородок сплошь залиты кровью, алой, лаково блестящей. Верхняя часть лица была почти мертвенно-неподвижной, но эта алая мертвая маска отчего-то казалась пугающе, противоестественно живой. Кэссина затрясло, когда губы алой сверкающей маски с усилием раздвинулись и хриплый голос произнес:
– Ты бы хоть мальчика постыдился… нехорошо ведь…
Кэссин ощутил дурноту. А будь он неладен, этот Кенет! Он опять ухитрился произнести совсем не те слова. Ему бы сейчас вопить и кататься по полу от дикой боли… или молить о пощаде… или высокомерно молчать, раз уж он такой храбрый… или осыпать ненавистного мучителя оскорблениями и издевками… или сказать что-нибудь другое… Другое, не это, совсем другое, какие-то совсем другие слова! А он опять сказал что-то не то! И опять от его слов начинает казаться, что не слова неправильны, а все, что творится вокруг, неправильно, неестественно, глупо, мелочно и постыдно. Постыдно… хоть бы мальчика постыдился… какого еще мальчика, здесь же нет никого… так это он – о нем? Это Кэссин – мальчик? На себя посмотри, молокосос, я ведь старше тебя!
– Мальчика, говоришь? – растягивая слова, произнес кэйри. – А ведь это мысль. Странно, что я сам не догадался.
Кэссин отступил на шаг, чтобы не видеть лица своего кэйри. Но он и не глядя на него мог понять, что тот измыслил нечто жуткое. Вон как пленник помертвел – а когда били, не испугался.
– Значит, мальчика, – сквозь зубы процедил кэйри. – Так вот, умник. Времени у тебя на размышления немного. До рассвета. Если не надумаешь, завтра тебе предстоит тяжелый день. Тебя будут пытать. До смерти. Вот этот мальчик и будет. Если я не ошибаюсь, ты бы этого очень не хотел?
Он шагнул к пленнику, и его усмехающееся лицо оказалось совсем рядом с окровавленной маской.
– Так пожалей мальчика, – издевательски прошептал он. И Кенет впервые отвел глаза. Гобэй обернулся к Кэссину.
– Отведи его обратно, – распорядился он. – Не то сам, пожалуй, не дойдет. Проследи, чтоб ему дали умыться. Накормить его как следует, напоить. Можешь даже дать ему вина. Раны перевязать… словом, постарайся, чтобы к утру он был в сознании. Понял? Исполняй.
Кэссин осторожно вывел Кенета в коридор. Хорошо еще, что кэйри отпустил стражу. Кэссин не смог бы показаться стражникам на глаза рядом с избитым Кенетом.
– Больно? – задал он совершенно идиотский вопрос.
– Да не очень, – к его изумлению, ответил Кенет почти ровным голосом. – Скорее противно. Как помоями облили…
– Не больно? – не поверил своим ушам Кэссин.
– Не очень. – Кенет провел руками по лицу, утирая кровь. Когда он отнял ладони от лица, на месте зияющей раны багровел свежий шрам.
– Я ведь живучий, – объяснил он потрясенному Кэссину. – И на мне все очень быстро заживает. Я же как-никак целитель…
Да, это верно. Кэссин вспомнил, как невероятно быстро срослись его сломанные руки – слишком быстро даже для мага.
– Но ведь боль – это совсем другое, – запротестовал ошеломленный Кэссин.
– Другое. Так ведь я еще и воин, – согласился Кенет, входя в свою камеру, и без сил повалился на пол.
У Кэссина окончательно голова пошла кругом.
– Воин? Ты? В этой одежде?
– Полевой агент с полным посвящением. Мне хайю носить не обязательно. А вот уметь терпеть боль и избавляться от нее – обязательно.
Он слегка усмехнулся какому-то воспоминанию.
– Вот только понял я это не сразу. Мой учитель меня этому с самого начала учил… а я, признаться, понебрежничал. Мне тогда казалось, что уметь драться гораздо важнее. А потом я сломал ключицу. Больно было – ну не то слово. С тех пор я хоть немного ума набрался… не то бы мне сегодня несдобровать.
Воин? Этот худой маг с крестьянскими руками? Полевой агент с полным посвящением – в его-то годы? Невозможно. Маги и вообще редко становятся воинами – незачем им. Сколько-нибудь знающий маг и без воинской выучки от любого воина отобьется, даже не прибегая к помощи магии. Да и потом… воин – это что-то большое, бугрящееся мускулами… вроде Кастета. Вот Кастет похож на воина. И наверняка уже стал им. Очень ему этого хотелось. Как он заранее старался соблюдать воинский канон… и какое презрение он испытывал как будущий воин к любому мучителю, любому палачу… и с каким омерзением Кенет отвернулся от протянутой ему плети, чтобы даже не смотреть на нее – не то что коснуться ненароком… и страшный короткий резкий удар без замаха, проламывающий удар, только по случайности не совсем достигший цели…
