Радужная Нить - Уэно Асия (читать книги .txt) 📗
— Ага, сразу до двенадцатого, а тебя сделают Левым Министром, — представив нарисовавшуюся картину и то, как упрямый старикан будет наводить свои порядки, я фыркнул. — За что ранг-то повышать, за пару дзю пути? Ты как скажешь… Да и не в ранге дело, а награда — что мне награда? Хочешь, тебе отдам?
— Зачем? — опешил Дзиро.
— Вот именно, зачем! Зачем она мне? Я бы предпочёл узнать, ради чего возвращался в Южную, с какой целью вёз ханьца ко двору. Доверие — вот лучшая благодарность. А не слова, деньги да чины. — Я плеснул в лицо водой. Слуга что-то тихо произнёс, разворачивая полотенце.
— Что-что?
— Совсем, как дед, — повторил тот.
— О чём это ты? — я последний раз набрал в ладони воды, ополоснул и вытер лицо.
— Дед ваш, Кай-доно, таким же по молодости был. Всегда до сути вещей доискивался, не довольствуясь тем, что известно каждому. Таких людей, господин мой, часто ценят, да редко любят. Иногда до правды докапываться не следует или хотя бы любопытство надобно скрыть — если дозволено мне, старику, совет вам дать.
Тон его был отнюдь не просительный. Знает, прохиндей, что ему-то дозволено сначала давать советы, а потом спрашивать разрешение. Или не спрашивать вовсе. Ещё моему деду верность доказал. А кстати…
— Присядь-ка, Дзиро. Скажи мне, коли заговорил о дедушке: ты знаешь, почему он так любил священную криптомерию, которую разбило молнией?
Я указал за окно. Старик молча посмотрел мне в глаза, и в его взгляде читался утвердительный ответ. Знает.
Кратко, не вдаваясь в подробности, я пересказал свой сон. О роли юмеми и последующей с ним беседе не упоминал, да и личных переживаний не касался. Лицо старика, по мере повествования, оставалось непроницаемым, что всегда является доказательством испытываемого им волнения.
— Что ты можешь к этому добавить? — я завершил рассказ и уставился на слугу, подразумевая, что без объяснения не отпущу.
Дзиро внимательно посмотрел на меня, осознал своё положение, слегка усмехнулся и медленно заговорил, погружаясь в воспоминания более чем полувековой давности.
— Я поведаю вам о событиях, Кай-доно, — торжественно начал он, отбросив мнимую простонародность, которой, будто ветошью, любит прикрывать свою речь. — Лишь о событиях, и только о них. О том, что видел собственными глазами, и только об этом. Как истолковывать услышанное, решать вам.
Когда дед ваш, Кото-но Ринтаро, женился — был он совсем юным, и произошло это по великой обоюдной любви. Бабка ваша, Норико-доно, как вам известно, росла единственной дочерью и наследницей в семье Коя, побочной ветви дома Татибана, с которым вы столь дружны через Ясумасу-сама.
Проведя не одну ночь под этим кровом, молодой господин Ринтаро покинул отчий дом, где был третьим сыном, и вошёл в семью возлюбленной. Родителям Норико-доно и гэта [36] его не потребовались, сам попросил её руки.
Было это в четыреста тридцать восьмом году, когда молодым исполнилось по четырнадцать лет. В конце года родилось их первое дитя, мальчик, умерший вскоре после появления на свет. Но взамен боги одарили их двойней, прелестными девочками, а ещё спустя год на свет появился и вака-данна. [37] Последним же их ребенком стала ваша матушка, Сацки-химе, и тогда же, в четыреста сорок втором году я, тринадцатилетний мальчишка, поступил на службу к вашему деду.
Милость императора непросто дается, и Ринтаро-сама, по делам государственным, приходилось много путешествовать. Так и зловещий Год Трёх Четвёрок, когда пелена Белой Скверны пала с небес на Овару, застал нас в дороге. Тайными путями проникли мы в город, ибо по указу свыше все ворота были заколочены, и успели к похоронам родителей Норико-доно, твоих прадеда и прабабки из семейства Коя. Близнецы-старшие девочки уже были оплаканы неделю назад, а наследника твой дед потерял спустя пару дней. Оставались лишь маленькая Сацки-химе, отделённая от остальных детей с самого начала морового поветрия, и сама Норико-доно, которую болезнь пока сторонилась.
Дед твой хотел вывезти жену и последнего ребёнка из столицы, презрев тем самым указ Сына Пламени, но жена сему воспротивилась, говоря, что не подобает верным приближенным бросать своего господина в беде, как не пристало ради собственной жизни и безопасности чад подвергать угрозе сотни других людей. Сильной женщиной была ваша бабка, сильной и сознающей, что такое долг.
Шли дни, и супругам уже казалось, что белая птица печали покинула их дом. Кто мог знать, что затишье породит новую волну болезни, страшнее прежней? Тогда население Овары и сократилось многократно, но хозяев моих это уже не волновало. Сацки, маленькую Сацки, тоже захлестнул смертоносный вал.
В затемнённой комнате у ложа угасающей, подобно свече, дочери ваш дед проклял Норико-доно и её пагубное решение.
Я присутствовал при том: рук не хватало, из слуг кто помер, кто сбежал.
— Если бы я могла умереть вместо неё, — сдерживая рыдания, сказала Норико-доно, — отдала бы жизнь, не раздумывая.
— Лучше бы ты так и поступила! — в запальчивости выкрикнул господин.
Никогда он не сознавался, что жалеет о своих словах, но даже я понимал, что в тот миг его устами говорили горе, гнев и беспомощность. И что он не простит себя за сказанное.
Норико-доно кротко склонила голову. Я увидел, как слеза скатилась на горящее лицо умирающей девочки.
— О, как ты прав! Но я не в силах покинуть тебя. — Она прильнула губами к вспотевшему лбу малышки, поднялась и, не встречаясь взглядом с мужем, вышла из комнаты.
— Ринтаро-сама! — я не знал, оставаться с господином или последовать за его супругой, дабы предотвратить то неумолимое, что надвигалось.
— Не смей никуда уходить, Дзиро! — вскричал он, всё ещё исполненный гнева. — Что она может сделать? Если бы человеку было дозволено выменять собственную жизнь на чужую… — он не договорил и закрыл лицо руками.
Так мы просидели долго, обтирая тело девочки влажной тканью и моля богов о милосердии. Не знаю, сколько времени прошло, когда мы заметили, что сбивчивое дыхание Сацки-химе выровнялось, и багровые пятна стали покидать её измученное личико.
— Господин! Болезнь отступает! — прошептал я, когда ребенок перестал метаться и забылся целительным сном. — Мне… мне сообщить хозяйке?
— Погоди. — Лик Ринтаро-сама просветлел, и он бодро вскочил с места, будто не дневал и ночевал у ложа умирающей. — Я сам! Я столько всего наговорил… А ты присмотри за малышкой, её нельзя оставлять одну.
Он выскочил из комнаты и пронёсся наверх, в опочивальню. Я услышал шаги по коридору надо мной. Доносилось, как хозяин зовёт супругу по имени — сначала радостно, потом озадаченно и, наконец, встревоженно. Затем он спустился по лестнице вниз, вышел во двор, голос его раздался из глубины сада. И тогда…
— Норико!!!
Я прыгнул к окну, рванул фусумы. Ринтаро-сама застыл как изваяние, с рукой, остановившейся в движении. Я проследил направление до высокой криптомерии, скрывающей своей кроной добрую половину сада. То, что поразило господина, от меня заслонял ствол.
Я взглянул на доверенного мне ребенка. Девочка мирно посапывала, и ни следа болезни не оставалось на лице — обычный крепкий сон. Я решился выскочить из дома, и едва не опоздал.
— Ринтаро-сама! — мы свалились в траву, когда я набросился на него, пытаясь отобрать небольшой прямой нож с чёрной костяной рукояткой. — Прекратите!!!
Наконец, он обессилел и так и остался лежать на земле, бездумно уставившись вверх. Я воспользовался передышкой, чтобы завладеть оружием и осмотреться.
Норико-доно сидела в корнях дерева, и на её светлой накидке коутики, напротив сердца, полыхало пурпурное пятно, уже запёкшееся по краям.
Я понял, что произошло, и обратился к господину с речью, не подобающей слуге. Я говорил о том, что теперь остался лишь один человек, способный позаботиться о Сацки-химе, и негоже этому человеку лишать себя жизни, какие бы мысли его не одолевали. Я был младше на несколько лет, и я был слугой, но тогда я чувствовал себя старше и сильнее.
