ЖЖурнальные рассказы (СИ) - Громыко Ольга Николаевна (лучшие книги без регистрации .txt, .fb2) 📗
Уже сворачивая в проулок, Иванов оглянулся.
Бомжище в компании еще двух таких же сомнительных личностей распивало купленную водку на лавочке неподалеку. При виде Иванова вся компания оглянулась и глумливо захихикала, тыча в него пальцами.
— Не обращай внимания, — громко заявил один из собутыльников. — Он просто тебе завидует!
Иванов покрепче прижал к себе авоську с кефиром и опрометью кинулся домой — прятаться в спасительном интернете.
Сантехник Сидоров и дети
Сантехник Сидоров очень любил детей. Своих, правда, у него не было, да и заводить их он не собирался, полагая, что с этим справится любой дурак, а он ведь умный! Зато Сидоров в них разбирался. Прямо-таки глянет — и сразу скажет, хороший ребенок или плохой, какие у него в школе оценки и что из него вырастет.
Среди своих знакомых Сидоров имел репутацию мудрого и прозорливого человека, к которому часто обращались за советами.
И вот однажды, прогуливаясь по скверику, Сидоров встретил молодую женщину, окруженную пятью детьми-погодками. Шестого, совсем еще карапуза в голубеньком комбинезончике, она тащила в кенгурушке, а в руках держала по пузатой авоське.
Денек был солнечный, настроение прекрасное, и Сидорову захотелось сказать матери-героине что-нибудь хорошее.
— Ой, какие славные детки! — умиленно засюсюкал он, заступив дорогу дружному семейству. — Особенно вот эта, старшенькая — такая забавная! Хоть и видно, что вы ее в молодости рожали — все равно, такая душевная получилась! Следующие три тоже ничего, пусть до первой и не дотягивают, зато пятая прелесть! Ой, а это кто у нас, на ручках? ЧТО?! КАК ЭТО — МАЛЬЧИК?!
Сидоров с отвращением отшатнулся.
— Боже, какая мерзость! Ненавижу мальчиков! Как вы могли?! Какая подлость, как вы посмели так меня разочаровать — ведь после пяти девочек у вас был шанс стать лучшей матерью страны, а вы скатились до этой убогой У-хромосомы! И выглядит он у вас каким-то недоношенным. Вот если бы вы его месяцев десять, а лучше двенадцать поносили, может, и был бы какой-то толк, а так… Может, — Сидоров понизил голос до интимного шепота, — это вообще не ваш ребенок? Ну, или хотя бы не вашего мужа? А то что-то не очень он на остальных похож. Или, — догадался Сидоров, — вы просто захотели бесплатно получить квартиру? Вот и склепали его на скорую руку, для количества, а? Нет, ну я понимаю — тяжелое материальное положение, но надо ж и совесть поиметь! Вы ж его не только для себя рожали — вы ж его на улицу вытащили, где другие люди ходят! Что они о вас подумают?!
Женщина молчала и глядела на Сидорова с каким-то странным выражением.
Видимо, раскаивается и принимает критику к сведению, обрадованно подумал Сидоров, и продолжил:
— Вы, когда в следующий раз забеременеете, обязательно со мной посоветуйтесь: я гляну и решу, не лучше ли аборт сделать, пока не поздно. А друзей не слушайте, они вас любят и поэтому любого дауна простят, и уж правды точно не скажут. Но ничего, — Сидоров ободряюще потрепал женщину по плечу, — не расстраивайтесь — вы еще молодая, крепкая, у вас наверняка еще будут другие, нормальные дети… Я вот вам чего посоветую, на будущее…
Но тут женщина, худого слова не говоря, взмахнула авоськой и огрела доброжелателя по голове всеми двадцатью шестью железными и тридцати двумя стеклянными баночками с детским питанием.
…Пришел Сидоров в себя уже в больнице.
— Вот неблагодарная тетка! — разорялся он, сидя на продавленной инвентарной кровати. — Я ж ей просто глаза хотел открыть, а то так и будет клепать этих мальчиков! А другие на нее посмотрят — и тоже решат, что им можно всякую дрянь рожать!
Доктора, чтобы не нервировать больного, вежливо поддакивали и торопились удрать из палаты.
Черед две недели Сидоров подлечился и поуспокоился, но прежней любви к детям в себе, увы, не ощутил. Зато крепко подсел на попсовые книжонки в ярких обложках, которые в изобилии оставались от выписавшихся пациентов.
— Пойду-ка я, пожалуй, в литературные критики! — решил он, снова обретя вкус к жизни. — Там-то меня точно оценят!
И ведь пошел, собака…
Сотвори себе кумира
Предисловие: кофе я терпеть не могу, как и любовные романы
***
«…надвигался шторм. Смолистая гряда облаков затянула горизонт, выпуская серые щупальца смерчей. Свиваясь и развиваясь, они слепо обшаривали клокочущую воду в поисках кораблей. Разъяренное море раз за разом штурмовало неприступную скалу, истекая белой пеной. Одинокая женская фигурка в немом отчаянии застыла на узком уступе, прижавшись спиной к холодному камню. Веревка, стянувшая запястья несчастной, двойным морским узлом крепилась к увесистому кольцу, вбитому в неподатливый камень и изъеденному водой до пористой рыжины. Очередная волна накрыла ее с головой, а когда схлынула — перед лицом героини оказалась ужасная в своем безобразии морда морского дракона.
— Пришел мой смертный час, — обреченно подумала она, закрывая глаза.
И тут появился Он»
На этом месте шелест клавиатуры затихает — начинается тяжелое творческое раздумье. В конце концов, не селедку на рынке выбираем — Героя создаем. Идеал мужественности для всех женщин и даже некоторых мужчин.
«Он был красив» — наконец решается писательница, и торопливо уточняет — «как бог». Бога она никогда не видела, как, впрочем, и настоящего супермена, так что смело ставит между ними знак равенства. «Его длинные волосы цвета…»
Писательница шарит глазами по комнате и, вдохновленная рыжим котом, дрыхнущим на подоконнике, самозабвенно строчит: «…расплавленной меди с редким вкраплением седины спускались ниже подоконника… (торопливо стирает) …плеч, обрамляя суровый профиль». Или анфас? Ладно, «обрамляя суровое лицо».
Горький опыт общения с противоположным полом подсказывает писательнице — красота не главное, и, хотя никогда не помешает, должна подкрепляться чем-то еще. И она дописывает: «…под его кожей перекатывались комья мышц…».
Подумав, она стирает последнюю фразу. Слишком сильный мужчина ее тоже не устраивает — а ну как он занимался физической подготовкой в ущерб интеллекту?!
«Комья мышц» заменяются на «рельефные мышцы», а те на «довольно заметную мускулатуру». На «суровом лице» ставится «печать мудрости, живого ума и перенесенных страданий».
Писательница готовит себе крепкий кофе с лимоном и возвращается к монитору с твердым намерением выцарапать у музы своего Любимого и Единственного.
Интересно, а чем страдал герой? Чем-то он определенно страдал, иначе не шлялся бы где попало, спасая незнакомых девиц из смрадных пастей чудищ-юдищ.
Писательница задумывается надолго, благо кофе горячий и его можно прихлебывать маленькими глоточками, растягивая удовольствие. Образ героя маячит на задворках сознания, не желая выходить из тени. Женщины — существа не менее загадочные, чем драконы; ей хочется не просто укрыться от житейских невзгод за широкой спиной всенародного защитника, но и от души его пожалеть. Зачем? Она сама не знает, но твердо уверена: герой, не достойный жалости, не достоин и любви. Никто, кроме главной героини, то бишь самой писательницы, не должен знать о его «хрупкой и ранимой душе», надежно укрытой за «бесстрастной внешностью».
Писательница увлеченно перебирает недостатки, благодаря которым герой успешно избежал брачных уз до двадцати (тридцати, сорока, пятидесяти) лет, и, страшно сказать, даже не познал настоящей любви. Ведь не любили его за что-то привередливые женщины, предавали, обманывали, бросали… Но с главной героиней, конечно, все будет совсем иначе! Она непременно отыщет узкую тропку к «казалось бы, навек очерствевшему сердцу, размеренно стучащему в широкой груди».
